«Мисс Ева Петроанджели, 191, Канейшен-авеню, Флорал-парк, Лонг-Айленд, Нью-Йорк 11001.
Дорогая Ева!
Мы получили твою фотографию и запрос о возможной карьере манекенщицы. В соответствии с правилами агентства «Райан-Дэви» собеседования с претендентками проводятся по понедельникам и вторникам с трех до шести. Если ты нам позвонишь, мы будем знать, когда ожидать тебя. В надежде на скорую встречу.
Чарлин Дэви и Рекс Райан».
Письмо ходило ходуном в дрожащих руках Евы.
— Благодарю тебя, — прошептала она, — благодарю, святая Юдифь!
— Что, родная, почтальон приходил? — крикнула из кухни мать.
— Мамуся, мне ответили! Они ответили!
Мария Петроанджели уронила охапку белья, которое она собиралась загрузить в стиральную машину, и бросилась к дочери.
— Где? Покажи!
— Они хотят меня видеть!
— Пойдем в гостиную, я там оставила очки. Ох, Ева! — мать задыхалась от возбуждения.
Прочитав письмо, она расплакалась.
— Мамочка, тут же не плакать надо!
— Слезы сами льются. Я так волнуюсь, ты только подумай — сбывается все, о чем я для тебя мечтала!
— Помогли обеты, которые я давала святой Юдифи!
— Солнышко, с тех самых пор, как ты похудела, я тебе всегда твержу: ты красивей всех других девушек! Боже мой, как обрадуются Нонна и дядя Наппи!
Ева скользнула взглядом по обшарпанной обстановке гостиной. Ну, зачем маме понадобилось вспоминать про бабушку и дядю? Всю жизнь они работали, как ломовые лошади, — и чего добились? Вся их жизнь — скука и скудость. Ева чувствовала себя виноватой оттого, что мысленно корит семью за бедность, что хочет для себя большего, чем родители могут ей дать.
Мать утерла слезы и с улыбкой заговорила о прошлом:
— Когда мне было столько лет, сколько сейчас тебе, я мечтала стать манекенщицей или кинозвездой.
— Мамуся, а почему ты не стала?
— Вышла замуж за папу.
— Как ты думаешь, что скажет папа? Миссис Петроанджели заколебалась:
— Знаешь, Еви, давай сначала я с ним поговорю. У меня есть к нему подход.
— Мамусенька, я так хочу, чтобы все получилось!
— Сделаем все, чтобы получилось. Должно получиться! Слезы снова полились из ее глаз. Она утерла их тыльной стороной ладони.
— Ты выросла, Ева. Моя маленькая девочка уже выросла, а ты — единственное, что у нас с папой есть!
— Ну, мамуся…
Ева не могла найти слов для выражения смешанных чувств, охвативших ее при виде матери, голова, и руки которой лежали на вязаных салфеточках, украшавших старое кресло, уже давно нуждавшееся в перетяжке. Мать была еще молодой женщиной — ей не исполнилось и сорока, но выглядела она совсем измученной, будто жизнь вышла из нее.
— Мамуся…
— Ничего, зайчик. Я уговорю папу. Все получится. Я хочу, чтобы у тебя было все, чего я лишена. Прямо сейчас звони в агентство и договаривайся. Сегодня как раз понедельник, можешь после уроков отправляться к ним. Ты чудно выглядишь. Идеальная манекенщица. Иди.
Мать поднялась на ноги и стала прибирать в гостиной, пока Ева набирала номер.
— Там еще никого нет, мамуся, — сообщила Ева. — Автоответчик говорит: звоните после десяти. Я, пожалуй, позвоню прямо из школы.
— Подожди, Ева, я дам тебе денег на поездку в город!
Миссис Петроанджели достала растрескавшийся кошелек, который Ева видела в материнских руках уже лет десять.
— Хватит тебе пяти долларов?
— Мамуся, спасибо!
— Беги, зайчик, а то опоздаешь! Удачи, и да благословит тебя Господь!
— Мамуся, ты ангел, и я тебя обожаю. — Ева поцеловала мать и побежала в школу.
Кэрри Ричардс проснулась от звонка. Солнечный луч пробивался между неплотно задернутых штор. Она потерла глаза, повернулась на бок, свернулась калачиком и натянула простыню на голову. Однако звонок не унимался. Кэрри рывком села. Проспала? Звонок не затихал. Она взглянула на будильник: только семь часов — не проспала. Звонили в дверь. Кэрри бросилась к двери, на ходу надевая халатик.
— Кто там?
— Телеграмма!
Кэрри приоткрыла дверь, не сняв цепочку. В Нью-Йорке надо вести себя с осторожностью, особенно если ты еще и недели здесь не прожила.
— Кэролайн Ричардс?
— Да.
— Распишитесь. Кэрри открыла дверь.
«Желаю всяческой удачи новой карьере тчк уверена твоем успехе тчк держи меня курсе тчк с любовью и благословением — мама».
Как это мило, что мама телеграфировала! Да, для Кэрри начинается новая жизнь, и все происходит с почти невероятной быстротой.
За окном на улице урчали грузовики, гудками перекликались многочисленные такси Нью-Йорка — города, отныне предназначенного быть ей домом. Тесная, пустоватая комнатка казалась Кэрри райским приютом. Впереди — новая жизнь. Не прошло и недели, а у нее уже контракт: целых три дня на телевидении с рекламой на всю страну. Просто не верится в собственное счастье. Если бы только отец дожил и увидел, что она закончила колледж и начала самостоятельную жизнь. Обе сестры Кэрри к двадцати одному году были уже замужем, но отец гордился бы тем, что она решила жить независимо и вступила на путь, суливший так много. Отец всегда говорил, что у Кэрри есть все, что нужно для успеха.
Сегодня надо успеть переделать миллион вещей. В который уже раз она прошлась по списку: 10.00 — агентство, захватить новые фотографии; 11.00 — Дж. Уолтер Томпсон. Купить альбом с листами из ацетатной бумаги. Сделать побольше фотографий для новых показов и собеседований, позаботиться о хорошем увеличении. Купить туфли. Написать матери.
Все это Кэрри знала наизусть. Отложив список, она опять взялась за плотный коричневый конверт, лежавший на ночном столике и много-много раз, побывавший в ее руках за субботу и воскресенье. Неужели это она? Лицо, овеянное ветром, от которого глаз не отвести, знойное на одном снимке, задорное на другом. Кэрри и в голову никогда не приходило, что она способна выглядеть такой привлекательной, завораживающей, такой волнующей… и сексуальной.
Кэрри подошла к зеркалу, сбросила халатик и изучающе посмотрела на себя. Она всегда ненавидела свой рот, ей казалось, что губы у нее слишком полные. И фигуру свою она считала излишне худой, смахивающей на мальчишескую. Теперь же все приходят в восторг оттого, что самой Кэрри так не нравилось.
Она опять посмотрела на свои фотографии. Видимо, они знают свое дело и не ошибаются — служащие агентства «Райан-Дэви» и люди, рекламирующие мыло «Зест». А они все в один голос утверждают, что Кэрри создана для того, чтобы быть манекенщицей.
Конечно, она красива, а красота — это ключ, тот самый ключ, который отопрет для нее врата новой жизни, наполнит ее смыслом и радостью. Кэрри прошла в ванную и открыла краны. Она улыбнулась себе обнаженной в зеркале:
— Кэрри Ричардс, твоя жизнь только начинается!
— Алло! Говорит мисс Хейнс из номера 1606! Пришлите мне завтрак в номер. — Долорес Хейнс глубоко и с удовольствием затянулась ментоловой сигаретой. — Я хочу яичницу с беконом, тост, кофе, апельсиновый сок. И надеюсь, что это будет быстро. Мое время стоит очень дорого!
Она положила трубку и лениво осмотрела номер: бра в форме скрипок, репродукции Ренуара в золоченых рамах, тонированные зеркала, которые она мечтала бы иметь в собственном доме.
Правильно она сделала, что поселилась в «Шерри-Недерленд» — это дало ей весьма внушительный адрес, который поможет начать карьеру манекенщицы. Однако надолго ее не хватит — дня через два придется либо подыскать квартиру, либо мужчину, готового оплачивать роскошный номер.
В ванной она кивнула своему отражению в зеркале. Очаровательна! У кого еще сыщется такая внешность — такая красота, притягательность и загадочность? Долорес улыбнулась себе.
С таким лицом, как у нее, можно чего угодно достичь в жизни. С ее несравненно прекрасным лицом.
А маска из трав как раз в меру подтянет кожу — красоту нужно беречь, и чем раньше начать, тем больше толку. Долорес намазалась розоватой пастой, тщательно распределяя ее по коже легкими поглаживаниями пальцев. Затем она спустила с плеч ночную рубашку и, внимательно осмотрев в зеркале свои голые груди, осторожно отмассировала их. Опять за телефон.
— Это «Филипп и Жан-Клод» с рю де ла Пэ? Говорит мисс Хейнс. Мисс Долорес Хейнс. Я звоню из отеля «Шерри-Недерленд». Я только что прилетела с Западного побережья и хочу, чтобы вы меня записали на мытье и укладку. Да, на утро. Нет, я очень прошу вас найти для меня время, пожалуйста, это мне просто жизненно необходимо!
Тихонько мурлыкал кондиционер, вмонтированный в окно. За окном плескались фонтаны Плазы, по Пятой авеню катили автобусы. Она опять сняла трубку и требовательно спросила телефонистку:
— Ну что там агентство «Райан-Дэви»? Еще не ответили? Все равно, дозванивайтесь, а пока соедините меня с химчисткой.
Она закурила новую сигарету.
— Алло, говорит мисс Хейнс из номера 1606. Пришлите мне мои вещи в номер. Что? То есть как это — не готовы? У меня назначены деловые встречи, и мне срочно нужно одеваться. Я очень спешу, у меня важные дела, я не допущу, чтобы вы их мне сорвали! Да. Да, я жду! Но прошу вас объяснить управляющему, что мое время стоит дорого!
Долорес рассеянно взялась за ручное зеркальце и стала изучать себя. А, черт! Этот дурак из химчистки заставил ее хмуриться, и маска треснула в двух местах на лбу!
— Алло, — сказала она, услышав голос в трубке. — Я не уверена, что вы поняли, с кем говорите. Меня зовут Долорес Хейнс! Мне абсолютно необходимо это платье, так что будьте добры…
Долорес нетерпеливо загасила сигарету в пепельнице, стоявшей рядом с телефоном. В это время в дверь постучали.
— Кто там?
— Ваш завтрак, мисс.
— Подождите минутку… Черт побери, мое платье должно быть готово в течение часа, в противном случае я подаю в суд на этот отель, у вас будет уйма неприятностей!
Она в ярости бросила трубку.
И черт бы побрал завтрак, который так быстро принесли! Она бросилась в ванную и поспешно смыла маску. Так, быстро надеть под ночную рубашку черный кружевной лифчик, купленный в дорогом магазине за восемьдесят пять долларов. Всякий раз, надевая его, Долорес с омерзением вспоминала старого склизкого осьминога, выложившего за него эти деньги. Проклятый лифчик был тесноват, но зато поднимал груди прелестными холмиками с четко обозначенной ложбинкой между ними. Надо страдать, чтобы выглядеть чувственной женщиной!
Она бросила последний одобрительный взгляд на свое отражение, с удовлетворением отмечая, как красиво просвечивают ноги сквозь кружевную оторочку халата, и двинулась к двери.
Официант в белоснежной куртке вытянулся в струнку у своего столика на колесах.
— Доброе утро! — сказал он.
Долорес прислонилась к косяку и пригласила его тщательно отработанным тоном:
— Входите!
Осенью, зимой, весной или летом псы Чарлин Дэви, салуки, именуемые Уоррен и Курт, неизменно следовали своему обыкновению по пути от квартиры Чарлин до агентства задерживаться у всякого предмета, расположенного перпендикулярно к земле. В то утро, как всегда, Чарлин и ее собаки привлекали к себе любопытствующие взгляды: сама она, одетая в изумрудные, палевые и пурпурные тона, с шарфом а-ля Айседора Дункан, метра два которого тянулись следом, и царственно сопровождающие ее собаки на одинаковых элегантных поводках из змеиной кожи.
Жаркая не по сезону погода обещала очередное душное нью-йоркское лето, но, как прежде, жара не останавливала юных красавиц, и они стучались в двери агентства «Райан-Дэви» — ведущей организации в области телевизионной рекламы.
Всякий раз все начиналось сначала: заканчивая школу, девушки устремлялись в город, готовые приступить к штурму Мэдисон-авеню, цитадели рекламного мира. К середине июня миграция прекратится. Но как рвутся юные к успеху, славе, деньгам — ко всему, за что так яростно сражалась когда-то и сама Чарлин!
Собаки рванулись к очередному пожарному крану, торчавшему из тротуара.
— Может, на сегодня уже хватит? — попрекнула их Чарлин, пытаясь оттянуть собак от предмета их вожделений и перейти дорогу на зеленый свет.
— К ноге, сукины дети! — скомандовала она, в ответ, на что псы рванули вперед, таща за собой хозяйку.
Такси завизжало тормозами буквально в нескольких сантиметрах от Чарлин.
— Решила помереть сегодня, дамочка? — заорал таксист.
— Идиот, надо же смотреть, куда едешь!
— Таких бабусь надо дома держать! — успел огрызнуться шофер, прежде чем уличный поток унес его машину за угол.
Грубиян! Город полон нахалов! Скорей бы добраться до работы, где Чарлин окажется в безопасности и сможет успокоить нервы лечебным глотком из бутылки, постоянно хранившейся наготове в одном из ящиков ее картотеки.
Она надменно вскинула руку:
— К ноге, наглые собаки! К ноге, кому говорят!
Собаки простучали лапами по коридору, подождали, пока Чарлин отпирала дверь агентства, затем проследовали за ней в святая святых — в ее кабинет.
В кабинете стояла давящая утренняя тишина. Телефоны пока молчали. На Мэдисон-авеню работа начиналась после десяти, но Чарлин всегда нравилось прийти пораньше.
Картотечные шкафы помещались позади ее массивного дубового письменного стола. Чарлин сразу посмотрела на ящик, в котором хранилась бутылка. Сейчас, после этой ужасной истории с таксистом, ей без глотка не обойтись. Глоток действительно помог.
Солнце уже палило вовсю. Чарлин включила свет — она специально заменила лампы дневного света на особые светильники, в мягком освещении которых хорошо смотрелась, и задернула тяжелые шторы, укрываясь от беспощадных лучей. Когда солнце переместится, она откроет окна. Ее взгляд устремился на противоположную стену, увешанную прекрасными фотографиями, сделанными с нее лет сорок назад. В двадцатые — тридцатые годы она была одной из признанных красавиц Нью-Йорка, о чем красноречиво свидетельствовали портреты: ясные и выразительные глаза — ей часто говорили, что у нее глаза абиссинской кошки, — точеный нос, волосы, мягкой волной обрамляющие лицо совершенного овала. Больше всего она любила фотографию в рост, на которой отсвет жемчугов, подаренных французским маркизом, отражался в ее блестящих глазах, делая лицо почти призрачным.
Зазвонил телефон, возвещая начало новой недели.
— Брось, Чак, за минимум, установленный Гильдией, девушки из «Райан-Дэви» не рекламируют трусики, прыгая на батуте в клетке со львами! Как тебе известно, лифчики, трусики — нижнее, одним словом, — автоматически предполагают двойную оплату. Во-вторых, если кто-то из наших девушек и согласится на твои бредовые затеи, так тебе придется заплатить за их участие в трюках! Да плевать мне на то, что это ручные львы!
Чарлин услышала стук дверцы лифта и шаги. Собаки навострили уши.
— Чарлин? — раздался женский голос. — Я слишком рано? Мне было назначено в десять.
Голос выговаривал слова мягко и чуть протяжно, как говорят уроженцы юга.
— Привет, Кэрри, моя радость, заходи!
Кэролайн Ричардс возникла в дверном проеме как в раме, стройная, прекрасно сложенная. Мягкие черты выразительного лица оттенены длинной шелковистой гривой медово-янтарных волос, взгляд ореховых с зеленоватыми искорками глаз свидетельствует о недюжинном уме. Чарлин настолько привыкла к сотням нью-йоркских моделей, совершенно однотипных, будто отштампованных одним прессом, что почти забыла, какое воздействие производит естественная, всегда единственная в своем роде красота, а именно ею была наделена Кэрри Ричардс.
На миг, утратив контроль над собой, Чарлин остро позавидовала этой прекрасной юности — и быстро перевела глаза на фотографии, висевшие на противоположной стене. Спохватившись, она приступила к делу.
— Что за народ работает в агентствах! — проворчала она, демонстрируя занятость передвиганием папок на столе.
— Я не вовремя?
— Ничуть, лапочка, заходи, заходи! Тебе придется привыкнуть к моей воркотне. Я всегда нахожу, о чем поворчать!
— Я принесла вам пробы.
Чарлин быстро просмотрела фотографии.
— Я же тебе сразу сказала, что ты далеко пойдешь в нашем деле. Ты так же обалденно смотришься на фотографиях, как и в жизни. Я чувствовала, что ты окажешься фотогеничной!
Чарлин достала увеличительное стекло, красный карандаш и сосредоточилась на фотографиях.
Через минуту появился Рекс с жизнерадостными приветствиями:
— Салют всем — Чарлин, Кэрри, псы! Салют, вселенная!
В это утро его высокая фигура была облачена в тесные бежевые полотняные брюки и дорогую батистовую рубашку цвета зеленой нильской воды от наимоднейшего в среде гомосексуалистов портного. Подкрашенные бронзовые кудри — он доставал головой почти до притолоки — ниспадали на лоб и шею. Обут он был в кокетливые итальянские сандалии.
— Я уверен, — заявил Рекс, — что фотографии у Кэрри просто экстра!
Он прошел за стол и заглянул через плечо Чарлин.
Рекс Райан когда-то мечтал об актерской карьере, но дальше выходов и крохотных ролей дело не пошло. Восемь лет назад Чарлин, всю жизнь, дружившая с его покойной матерью, помогла ему вложить весьма скромное наследство в рекламное агентство и преуспеть. Рексу было тридцать четыре, и он был в полном порядке. Красивое лицо с чувственным ртом, но слабым подбородком, с ноздрями, трепетавшими, стоило им только учуять запах мужского тела… Однако Рекс прилежно занимался всеми моделями, занесенными в картотеку агентства, независимо от их пола.
— Кэрри просто молодчина, я так и знала! — откликнулась Чарлин. — Всего неделю в городе, даже еще альбома фотографий нет, а уже рекламирует мыло «Зест» и вызывает интерес у других рекламодателей. Кэрри, через две недели весь город будет узнавать тебя в лицо, готовься!
— Что я тебе говорил?! — сказал Рекс. — Фотографии — что-то потрясающее! — Он присел на один из плетеных стульев, стоявших в кабинете Чарлин, и начал перебирать контрольные снимки. — Просто экстра! Я тебе предсказываю: твое лицо годами не надоест, и ты заработаешь агентству миллионы!
Зазвонил телефон, Чарлин подняла трубку.
— Валери? Привет, привет! Рекс? Одну минуточку, моя радость, я посмотрю, пришел ли он… — Она нажала на кнопку, отключающую микрофон. — Рекс, это Валери дю Шарм. Будешь говорить?
— С такого ранья? — скорчил гримасу Рекс.
— Он еще не приходил, светик! — отпустив кнопку, сказала в трубку Чарлин.
— Как тебе нравится в Нью-Йорке? — спросил Рекс у Кэрри.
— Очень нравится.
— Не скучала в выходные?
— Ничуть, я все время была занята. Ходила в зоопарк в Бронксе.
— С ума сойти, — восхитился Рекс.
— У тебя отважные друзья, — заметила Чарлин. — В зоопарк!
— Я ходила одна.
— А почему бы и нет? — спохватился Рекс. — Юная девушка, едва успевшая закончить колледж… Кстати, как он называется?
— «Сара Лоуренс».
— Именно. «Сара Лоуренс». У меня там был знакомый, чудный парень, он преподавал на факультете искусствоведения. Пробыл там всего год, потому что его попросили покинуть заведение. Он был слишком… своеобразен для них. У тебя, должно быть, много друзей в Нью-Йорке, раз ты училась в таком престижном колледже.
— Ты ведь из Вирджинии? Ваша семья давно живет там? — поинтересовалась Чарлин.
— Две сотни лет. Чарлин расхохоталась:
— Ничего себе! Ты случайно не из Дочерей Американской революции? Бог мой, только не это!
— Нет, — успокоила ее Кэрри, — я из квакерской семьи, а квакеры не принимали участия в революции.
Рекс даже рот открыл от изумления.
— Ты из квакеров? Это же просто потрясающе! Мне всегда хотелось познакомиться с квакерами, но в нашем бизнесе с ними как-то не встречаешься!
Уперев руку в бедро и изящно склонив голову набок, он пристально рассматривал Кэрри.
— Я сразу почувствовал, что ты какая-то другая, не как все, но чтоб мне в голову пришло насчет квакеров… Конец света!
Телефон снова зазвонил, и Чарлин взяла трубку:
— Что-что? В Голливуде актеру платят тысячу долларов за прыжок из машины на ходу!
Она что-то черкнула в блокноте.
— Черт знает что! Понедельник, только что началась рабочая неделя, а уже посыпались безумные предложения рекламных агентств! Слава тебе, Господи, у Кэрри хоть нормальная реклама: ей надо выглядеть красивой и мыться мылом «Зест». По крайней мере, компания «Бентон и Боулз» еще не спятила — в отличие от всех остальных на Мэдисон-авеню!
— В принципе, сам процесс съемок не так ужасен по сравнению с тем, как рекламщики описывают свои затеи. Винс Огаст всю ночь не мог сомкнуть глаз, засыпал на минутку и просыпался в холодном поту, когда они ему сказали, что утром его поднимут на воздушном шаре, и он будет спускаться с пачкой «Вайсрой» в руках. Он совершенно изнервничался, а потом выяснилось, что будет трюковая съемка. Рекламщики обычно выкручиваются из трудных ситуаций. Ладно, я отобрал фотографии, которые мне нравятся.
— Киска, ты вступила на прошлой неделе в Гильдию актеров экрана, да? — спросила Чарлин.
— Вступила и заплатила двести пятнадцать долларов.
— Не волнуйся. «Зест» тебе даст пять сотен потиражными. Это выгодный контракт.
— Но скоро ей придется вступить и в АФТРА, — напомнил Рекс.
— Что за АФТРА? — спросила Кэрри.
— АФТРА защищает твои права на записи и на прямой эфир, а Гильдия — на телевизионный прокат.
— И я не поняла, что такое потиражные, — созналась Кэрри.
— Это действительно сложно, сложней всего в нашем бизнесе. Начать с того, что Гильдия установила минимальную оплату за съемочный день в сумме ста двадцати долларов. Это и есть твой базовый гонорар. «Зест» берет тебя на три съемочных дня, значит, ты получаешь в три раза больше.
— Это мне ясно…
— Если они используют этот ролик, тебе будут дополнительно платить каждые тринадцать недель, а оплата будет зависеть от количества точек, то есть крупных городов, где ролик покажут.
— Смотри, киска, — вмешался Рекс. — Рекламные ролики делятся по категориям — А-2, А-3, программа, врезка…
— Все это очень сложно, — снова взяла слово Чарлин. — Например, ролик получит категорию врезки, если он демонстрируется между передачами или поздно ночью одной из мелких телестудий.
— А выгодней всего, — опять вмешался Рекс, — если ролик крутят крупные телецентры в лучшее время в популярной программе. Это называется «программный ролик».
— Поправочка! — перебила Чарлин. — Выгодней всего, если ролик пойдет и в программе, и как врезка — сразу в нескольких категориях.
— Платят по-разному, — продолжил Рекс, — иногда мелкими суммами: по девяносто, семьдесят пять или пятьдесят долларов, а иногда компания выкупает ролик — и сразу платит, скажем, семьсот двадцать семь долларов.
— Я только поняла, что мне этого не понять, — вздохнула Кэрри.
— Этого и нам не понять, — утешила ее Чарлин. — Нам приходится доверять бухгалтериям рекламных агентств. Но ты, Кэрри, на этой неделе будешь сильно загружена. У меня для тебя еще один показ-собеседование. Записывай.
Кэрри раскрыла здоровенную сумку и достала ручку и толстый блокнот, многие страницы которого были уже исписаны разноцветными чернилами.
— Что это у тебя за рабочая тетрадь? Студенческие заканчиваешь? — заинтересовалась Чарлин.
— Нет, это дневник. Я дневник веду и всюду ношу его с собой.
— Ты что, пишешь?
— Пытаюсь.
— Писать для тебя — это одно, а вот жить литературой — совсем другое дело, — заметила Чарлин. — Мне это хорошо известно, моя радость, поскольку один из моих мужей был писателем. Манекенщицы зарабатывают больше. Заработаешь кучу денег — и можешь отдыхать. Так, записывай: два часа десять минут у «Комптона». Это реклама мистера Клина. Ты должна выглядеть свежей и сдержанной.
— Поняла, — Кэрри строчила в блокноте.
— Видишь, Рекс, в этой девушке нет ничего банального. Высокий класс, аристократичность. Что называется: «леди в гостиной, сука в постели». Именно то, что надо.
Кэрри вспыхнула.
— Ну ладно, мой ангел. Готова, так иди. Начинается блестящая карьера, не упусти свой шанс. У Дж. Уолтера тебя ждут в одиннадцать.
Кэрри, волнуясь, собирала свои вещи, когда снова зазвонил телефон и Чарлин взяла трубку:
— Ева Петроанджели? Конечно, светик… Отлично. Мы с Рексом ждем тебя в пять… Пока, лапочка!
Рекс Райан чуть не весь день провисел на телефоне. После обеда полил дождь, и народ с Мэдисон-авеню разбежался, стараясь успеть, домой до часа пик, который в дождь бывал совершенно невыносим. В агентстве наступила тишина, нарушаемая только голосом Чарлин, дрессировавшей в соседней комнате своих собак:
— Сидеть… Кому говорят, сидеть! Лапу, дай лапу…
Чарлин всегда посвящала тихие минуты этому занятию.
Рекс закрыл дверь, соединявшую комнаты, поскольку собирался позвонить по сугубо личному делу и не желал, чтобы Чарлин слышала его. Набрав номер, он дождался ответа.
— Алло! — мелодично прозвучало в трубке.
— Радость моя, это я опять. Звоню, чтобы сказать, что все время только о тебе и думаю. Какой-то бред!
Мелодичный голос принадлежал молодому актеру Тому Кал-Деру. Том был нежен, деликатен и талантлив. Рекс не сомневался, что Том способен стать «звездой».
— Рекс, мой милый, это было прекрасно, так прекрасно, что у меня нет слов…
— Прекрасно, именно прекрасно… Так и должно быть, когда двое, наконец, находят друг друга! Награда за все мерзости жизни, верно?
Рекс думал о тех мерзостях жизни, с которыми сталкивался в поисках подлинного чувства, думал о том, как долго он ждал такого возлюбленного, как Том, сочетавшего в себе нежность с животной силой страсти. Его поведение в постели для Рекса было идеальным. Воспоминание о сексуальности Тома возбудило Рекса, но тут зазвонил внутренний телефон.
— Увидимся в семь, — страстно прошептал он в трубку. — И обещай мне одну вещь, любимый!
— Что, дорогой?
— Я хочу, чтобы на тебе были эти чудные плотные трусики, когда ты откроешь мне дверь. Обещаешь, любимый?
— Да, мой дорогой, да! Боже мой, мне кажется, я никогда не дождусь тебя!
— И я тоже! — Рекс задыхался от волнения.
С улыбкой, положив трубку, он перезвонил по внутреннему.
— Рекс, киска, мы назначили собеседование на четыре тридцать, и наша гостья уже здесь.
— Ох, я совсем забыл! Кто такая?
— Долорес Хейнс. Отличный типаж! Она из Голливуда. Попросить ее, чтобы зашла к тебе, или ты сам придешь к нам?
— Пришли ее ко мне.
Через секунду появилась Долорес Хейнс. Рексу было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что на ней можно сделать хорошие деньги. Все было при ней: высокий рост, густые темные волосы, умеет одеться, хорошо двигается, есть стиль, хладнокровие и уверенность в себе.
— Ну не смелая ли вы девушка — в такой ливень пришли! — Рекс поднялся ей навстречу и протянул руку.
— Кто обращает внимание на погоду, когда речь идет о хорошем дельце! — ответила она.
Рекс оценивающе осмотрел ее, отметил стройное тело, тщательно подрисованное лицо с маленьким ртом под перламутровой губной помадой, которая не могла скрыть хищную его складку, умело подчеркнутые, глубоко сидящие глаза, обрамленные темными, густыми накладными ресницами.
Человек менее опытный, чем Рекс, мог бы и не заметить жесткости и решительности всех черт этого лица, заретушированных макияжем. Рексу же фасад не помешал мгновенно разглядеть и то, что отличало Долорес Хейнс от настоящей красавицы — заостренность носа и подбородка, слишком узкие ноздри. Однако он с одобрением воспринял ловко подобранную к фигуре одежду и аксессуары, создававшие общее впечатление хрупкой элегантности.
— Значит, вы с Западного побережья, — начал он, усаживаясь и указывая Долорес на кресло. — Что ж, сейчас самый разгар миграций. Каждый ньюйоркец мечтает о Голливуде, а жители Западного побережья толпами приезжают в Нью-Йорк.
Долорес засмеялась заученным, но приятным смехом.
— На побережье сейчас тихий сезон. Зато в Нью-Йорке, как мне сказали, деловая активность в самом разгаре. Надеюсь, меня не обманули?
— В самом разгаре, все верно, — подтвердил Рекс. — Я вижу, вы принесли с собой фотографии. Можно взглянуть?
Долорес протянула альбом фотографий восемь на десять, свидетельствующих о ее фотогеничности и умении принимать интересные позы перед камерой.
— Великолепно! Отлично снимаешься, — оценил Рекс. — Только вот что: в коммерческих целях мы пользуемся фотографиями десять на четырнадцать. Придется сделать новые, но эти не выбрасывай — переснимешь для общего альбома.
— Хорошо, — ответила Долорес, — а куда мне лучше обратиться за новыми фотографиями?
— Я дам тебе список фотографов, которые нас обслуживают. Потом. А сейчас, Долорес, расскажи о себе: откуда ты, чем занималась и прочее.
Долорес поудобней устроилась в кресле.
— Я родилась недалеко от Чикаго. Сначала работала манекенщицей в Чикаго, потом перебралась в Голливуд.
— А там чем занималась?
— У меня был контракт с одной из ведущих киностудий, но я попросила о расторжении.
— И сколько времени ты была на контракте?
— Год. Когда прошел год, а студия так меня и не использовала, я сказала себе: хватит. Если я хочу стать актрисой, я не могу до бесконечности ждать. Эта голливудская система просто убивает. Я видела, как она погубила множество талантливых людей, и не хотела, чтобы и меня постигла такая судьба.
— Студия расторгла контракт?
— Запросто! Студия достаточно заработала на мне! Сказали: желаем, удачи и чтоб, когда встретимся в следующий раз, нам пришлось платить вам по сто тысяч за картину.
— Значит, в принципе ты хочешь стать актрисой?
— Да. И поскольку я теперь в Нью-Йорке, хотела бы получить роль на Бродвее. Пока роли нет, буду зарабатывать себе на жизнь рекламой.
— Тебе сколько лет?
— Двадцать один.
Рекс знал, что она врет, но это не имело ни малейшего значения. Долорес Хейнс идеально подходит для рекламы: она из тех моделей, возраст которых невозможно определить на телеэкране, она будет отлично смотреться — одна из девушек, хохочущих на яхтах и на пикниках, небрежно затягивающихся сигаретами на речном берегу, намыливающих лицо косметическим мылом, целующих тех мужчин, которые пользуются правильными дезодорантом, кремом после бритья или зубной пастой, молодая хозяйка, чье белье и посуда не достигают нужной степени чистоты, пока соседка или свекровь не подскажет, какое моющее средство следует покупать, и тем самым не спасет от краха семейную жизнь. Возраст таких моделей никого не волнует — важно другое. Важно, что любая зрительница может отождествить себя с ней. Фотогеничная и уверенная в себе Долорес Хейнс пригодится для рекламирования массы продуктов.
— Я очень рад, что ты обратилась к нам, — сказал Рекс, — потому что мы можем быстро включить тебя в работу… и заработать кучу денег вместе.
— Отлично.
— Тебе придется искать жилье?
— О чем я с ужасом думаю! Рекса осенило:
— Если ты готова жить на пару с другой девушкой, я могу дать тебе телефон Кэрри Ричардс.
— Кто такая Кэрри Ричардс?
— Мне кажется, вы с ней поладите. Она уже нашла квартиру в очень удобном районе, так что тебе не придется ничего искать. Записывай телефон.
— Прямо не верится! — ликовала Долорес. — Я ей сразу же позвоню.
Рекс встал и протянул ей руку, сказав, что они скоро снова увидятся, а пока ей надо вернуться к Чарлин, которая выполнит все формальности и представит Долорес другим сотрудникам агентства.
Затем он начал прибирать на рабочем столе и записывать планы на завтра: кого из телевизионщиков ему нужно повидать, чтобы не терять контакты, а с кем достаточно просто поболтать по телефону. Однако скоро он отвлекся, и его мысли обратились к Тому Калдеру и к воспоминаниям о прошлой ночи. Что же это такое, почему он вечно озабочен сексом? Рекс совсем было, собрался позвонить Тому и сказать, что освобождается чуть пораньше, как его вызвала Чарлин.
— Ну? Долорес Хейнс?
— На этой девице можно заработать, — ответил Рекс. — Полна решимости и никому не даст себя остановить.
— У меня совершенно такое же впечатление. Эта добьется успеха, и не имеет значения, сколько глоток ей придется ради этого перерезать.
В электричке, которая везла ее от Флорал-парка, Ева Петроанджели умирала от страха. Она терзалась угрызениями совести: соврала сестре Хуаните, будто у нее желудочный спазм, чтобы отвертеться от физкультуры и не опоздать на собеседование в «Райан-Дэви». Но сильней всего ее донимал страх перед людьми, с которыми ей предстоит встретиться в рекламном агентстве, людьми, в чьих руках ее будущее.
Стараясь успокоиться, она разглядывала скучные, обшарпанные дома вдоль дороги, но ничего не видела — ее ладони взмокли от пота, а в животе что-то перекатывалось. А если эти люди все поймут с первого взгляда, догадаются, что она еще недавно весила за две сотни фунтов? Что они скажут, узнав, какой толстухой еще совсем недавно была Ева?
Поезд нырнул в туннель. Город, такой близкий теперь, манил и притягивал. Скоро поезд остановится. Ева закрыла глаза. «Боже, помоги мне, — молилась она, — святая Юдифь, помоги мне пройти собеседование, и я каждый день буду ставить по свечке на твой алтарь!»
Шагая по вымытой ливнем и просыхающей под солнцем Седьмой авеню, Ева чувствовала себя лучше — молитва начинала действовать! Ее удивила обыденность здания, в котором помещалось агентство, да и сам офис тоже несколько отличался от картины, нарисованной ее воображением: белые стены, современная функциональная меблировка. Правда, стены увешаны фотографиями моделей, многих Ева узнала по телерекламе, по журналам и газетам.
Донесся мужской голос.
— Пока, Кэрри! — сказал он, а потрясающей красоты золотоволосая девушка, выходя в приемную, ответила через плечо:
— Пока, Рекс! Спасибо!
Девушка излучала притягательную силу, и Ева подумала: «Господи, если она манекенщица, если сюда берут таких, то мне не на что даже надеяться!»
На пороге появился рослый человек в бежевых брюках в облипочку и тонкой зеленой рубашке.
— Ева? — спросил он.
Ева изо всех сил старалась, чтоб ее голос не прозвучал уж очень робко или по девчачьи.
— Да.
— Ну, привет!
Он шагнул навстречу ей, протягивая руку:
— Я Рекс Райан. Я узнал тебя по фотографиям. Мы тебя ждем, заходи.
Ноги Евы подгибались от страха, когда она следовала за Рексом в его маленькую комнатку. «Совсем молодой, — думала она, — лет тридцать, не больше. И такой красивый».
Стол Рекса был завален деловыми бумагами и фотографиями. И на стенах фотографии, целое созвездие прекрасных лиц. Ева завистливо разглядывала их изысканную элегантность и почти прослушала приглашение Рекса садиться.
— Ну что? — начал Рекс, потирая руки. — Ты у нас совсем новичок?
— Да, но я всегда мечтала стать моделью.
— Где ты живешь? В этом, как его…
— Флорал-парк. Лонг-Айленд.
— Сможешь приезжать в город, когда потребуется?
— Конечно! То есть, когда закончу школу, через две недели.
— Где ты учишься?
— Школа Пресвятой Богородицы.
— Ясно.
Раздался телефонный звонок, и Рекс, не глядя, взял трубку.
— А, Конни, как ты, крошка? Нет, о «Пепси» пока ничего не слышно, но я разговаривал с Нэн из компании «ББД и О», и она сказала, что завтра утром они примут окончательное решение. Конечно, я тебе сразу позвоню… Хорошо. Увидимся.
Он положил трубку.
— Извини. Давай продолжим, Ева.
Он молча, внимательно разглядывал ее, как показалось Еве, в течение нескольких минут.
— Ты хороший типаж для коммерческой рекламы, — заключил он наконец.
— Вы хотите сказать, я могу быть манекенщицей?
— Абсолютно. Есть над, чем поработать.
Точно по мановению волшебного жезла исчезли страх и неуверенность. Ева чуть не расплакалась слезами облегчения. Рекс притворился, будто ничего не заметил, и деловито сказал:
— Первым делом тебе надо будет обзавестись альбомом.
— Альбомом?
— Так называется набор рабочих фотографий модели. Она носит его с собой по собеседованиям. Фотографии размера одиннадцать на четырнадцать должны показывать, на что она способна: в вечернем туалете, в спортивном костюме, в домашней уютной обстановке, в романтичной ситуации с молодым человеком, возможно, в бикини или в шортах, волосы распущены, волосы подобраны — и так далее.
— Зачем же так много разных фотографий?
— Убийственная конкуренция, так что надо сразу убедить рекламодателя, что ты есть именно то, что ему нужно. Клиент пролистывает твой альбом, и если не обнаруживает там того, что ему требуется, то работу получаешь не ты, а другая. Ты Должна быть всем для всех. На любой вкус.
— Я ничего об этом не знала, — промямлила Ева, — похоже, альбом стоит больших денег.
— Не бери в голову, мой сладкий, мы знаем фотографов, которые все сделают бесплатно. Получишь целый альбом без всяких трат. Только на сам альбом придется раскошелиться, но это долларов двадцать от силы.
— Вы хотите сказать, что фотографы бесплатно отдают моделям фотографии?
— Именно это я и хочу сказать. Конечно, фотографы делают это не просто так — у них свой интерес. Одни, как, например, студия «Ундервуд и Ундервуд», хотят создать собственный запас съемки. Там тебя сфотографируют в разных видах, допустим на школьном балу или под открытым небом, а ты подпишешь документ, разрешающий студии использовать съемку. Студия разошлет фотографии по мелким еженедельникам, по заграничным журнальчикам и так далее. Получается, что им ты дала свое время, а от них получила фотографии. Вот и все.
— Просто замечательно!
— Потом есть еще молодые, начинающие фотографы или их помощники, мечтающие стать владельцами студий. Этим важно зарекомендовать себя. Тоже взаимовыгодный обмен: модель позволяет снимать себя, а начинающий фотограф позволяет ей забрать снимки. Все довольны.
— И мне скажут, как найти таких фотографов?
— Обязательно. Сейчас я бы хотел, чтоб ты заглянула к Чарлин. Она даст тебе и необходимые наставления, и список фотоателье. И нам придется что-то делать с твоим именем — оно слишком итальянское. Хорошо, что ты внешне не выглядишь итальянкой.
— Все равно я итальянка, из Северной Италии.
— Это где женщины в основном блондинки, да? Рекламные агентства предпочитают БПА.
— БПА?
— Профессиональное сокращение: «белые, протестантки, американская внешность». Я лично без предрассудков, но на Мэдисон-авеню считается, что именно это наилучший образ для рекламы товара. Поэтому не говори рекламщикам, что ты итальянка, — получишь больше заказов.
Рекс усмехнулся и сказал по внутреннему:
— Чарлин?
— Что? — отозвалась она.
— У меня здесь Ева Петроанджели, отличный типаж, на мой взгляд. Думаю, ее надо задействовать как можно скорее. Я направляю ее к тебе.
Рекс положил трубку и внимательно посмотрел на Еву.
— Это отнюдь не значит, что ты сразу же примешься за работу. Пока ты начнешь другое — будешь собирать свой альбом, ходить по фотографам, знакомиться с ними. — Он замялся. — Придется заняться твоими волосами и макияжем, но это не сию минуту. Чарлин тебе растолкует, что надо делать. Кстати, ты сколько весишь? Стоп, я сам скажу — рост пять футов и пять дюймов, вес сто двадцать два фунта.
— Как вы могли угадать…
— Киска, я профессионал. Тебе нужно сбросить минимум пять фунтов, Ева. Ева — хорошее имя и соответствует тебе.
— Спасибо.
— Ева — превосходное имя, чувственное и изначальное. Невинность и природность — а мы именно так и будем предлагать тебя на рынке. Ладно, начнем по порядку — следующая дверь на этой же стороне. Чарлин ждет тебя.
— Это… уже все?
— Конечно, все. — Рекс пожал ей руку. — Звякни мне попозже. Рад, что ты будешь у нас работать.
Ошеломленная своим неслыханным везением, Ева торкнулась в дверь офиса Чарлин. Два громадных пса экзотического облика поднялись с пола ей навстречу и стали рядышком, внюхиваясь и помахивая хвостами.
— Познакомься с моими ребятками, — раздался низкий голос, исходивший из уст, намазанных ярчайшей, почти вульгарно-яркой помадой цвета фуксии. — Уоррен и Курт, названные в честь двух моих бывших мужей, еврея и немца. Привет, лапочка! Меня зовут Чарлин Дэви, а ты Ева, мне сказал Рекс. Обойди этих зверей и садись.
— Спасибо, — робея, проговорила Ева.
Собаки сами убрались в свой угол, а Уоррен решил подать лапу хозяйке.
— На место, Уоррен! — приказала Чарлин.
Ева не могла отвести глаз от невероятной женщины, сидевшей за столом, которая прямо источала энергию всем своим подобранным телом, даже кончиками ногтей, выкрашенных в золотой цвет. «Ей, должно быть, уже за шестьдесят, — прикинула Ева, — даже толстый слой грима не мог скрыть глубоких морщин на ее лице». Но Ева недолго их рассматривала: ее внимание было мгновенно захвачено поразительными глазами Чарлин — большими, ярко-зелеными. Цвету глаз в точности соответствовали изумрудные тени, подчеркнутые широкими черными штрихами по краю век. Ева не сомневалась, что в свое время Чарлин была красавицей, — она и сейчас держалась как женщина, привыкшая к всеобщему вниманию, будто не замечая, что сделали с ней время и жизнь.
— Ребятки у меня воспитанные, — похвалила Чарлин собак, — как они могут не быть воспитанными, если я месяцами пропадала с ними в собачьей школе! Но давай поговорим о тебе.
Ева отвечала на вопросы о своем возрасте, о своей семье и прочем, Чарлин же все это время не сводила с нее глаз, как бы стараясь заглянуть внутрь Евиного естества.
Наконец Чарлин вынесла заключение:
— Тебе есть чему поучиться: как одеваться, как краситься, как держаться и как вести себя, но в целом Рекс совершенно прав. К тому же ты обладаешь самым бесценным качеством — юностью…
Чарлин помолчала, потом продолжила другим тоном:
— Тебе рассказали, кто тут, чем у нас занимается? Нет? Хорошо, я занимаюсь манекенщицами и привожу их в соответствие с нашими требованиями. Это значит, что я должна заметить, что нуждается в корректировке — во внешности, в характере, в манере вести себя — и помочь исправлению этого. Уж не говоря о развитии профессиональных способностей. Ты, Ева, должна много чему поучиться, тебе не хватает стиля.
Чарлин вышла из-за стола и достала из шкафчика косметические принадлежности. Ева успела заметить, что там хранилось и спиртное.
— Начать хотя бы с макияжа, — возвестила Чарлин и стала покрывать лицо Евы жидким тоном. — Вся наша работа — это, по сути, постоянное самоулучшение. Поскольку твой товар — это ты сама, то ты и должна без конца изучать себя и исследовать свои возможности. Ты наслушаешься много чего по поводу твоей внешности и манер, но надо научиться воспринимать эти разговоры не как критику, а как обсуждение профессиональных проблем. Вот что, я к твоему лицу не привыкла, но ты скоро набьешь руку и научишься все делать сама. Постоянно экспериментируй с макияжем — тут нет предела…
Чарлин чуть отступила, оценивая свою работу, взялась за пуховку. Пудря Еву, она рассуждала о разнице между фотографическим и повседневным макияжем и о том, как можно быстро заменить один другим. У Евы лицо круглое, говорила Чарлин, идеальная же форма лица модели — овал. Однако умелым наложением теней, в особенности же темного тона вокруг челюсти, Евино лицо можно приблизить к желанному овалу, и на фотографиях оно будет идеально выглядеть.
Теперь румяна, объясняла Чарлин, их нужно накладывать под углом, который наилучшим образом подчеркнет линию скул… И, наконец, Чарлин прошлась по лицу Евы влажной губкой, что должно было закрепить макияж и придать ему некоторую прозрачность.
— Никогда не подрисовывай кончики бровей вниз, как у тебя было, потому что от этого глаза кажутся слишком близко поставленными, а все лицо как бы закрывается.
Чарлин положила на веки серую тень и тщательно обвела глаза жидкой тушью, пока Ева героически старалась не смаргивать.
— В дальнейшем с нужным гримом ты научишься справляться самостоятельно, — говорила Чарлин. — Тебе придется закупить несколько пар искусственных ресниц, потому что они очень быстро изнашиваются. Но без искусственных ресниц не обойтись, этого не может позволить себе ни одна модель!
Рот Евы был тоже видоизменен при помощи нескольких разных кисточек, после чего Чарлин взяла зеркало со своего письменного стола.
— Смотри! Ну, как ты себе нравишься?
Ева смотрелась в зеркало, едва веря собственным глазам.
Чарлин подчеркнула самое привлекательное в ней, лицо стало совсем другим, мимо такого лица уже нельзя было пройти, не обратив внимания на его красоту.
— Так как? — спросила Чарлин.
— Фантастика!
— Отлично. Макияж способен творить чудеса, и я рада, что ты это сразу поняла. Так, если ты в состоянии оторвать глаза от собственной красоты, нам нужно еще кое-чем заняться.
Чарлин вернула зеркало на стол и взяла в руки лист бумаги.
— Это список клиентов. Обойди всех, кого сможешь, по этому списку. Представься и договаривайся.
Ева взяла список.
— Здесь есть имена фотографов, которые снимают для каталогов, но есть и независимые ателье, многие интересуются пробами. С них и начинай, они помогут тебе составить альбом. После этого займемся композитом.
— А это что?
— Фотографии восемь на десять, на которых ты изображена в основных вариантах: крупный план, во весь рост, в вечернем туалете и в рекламе. Их брошюруют на четырех страницах, распечатывают и оставляют по экземпляру в фотоателье и рекламных агентствах. Вот посмотри!
Чарлин показала Еве готовые композиты, которые хранились в ее картотеке.
— Понятно.
— Ты сможешь использовать композит и для журналов, и для рекламы. В принципе, ты больше подходишь для коммерческой рекламы, но возможно, что мы тебе предложим сниматься и в каталогах. Для высокой моды ты слишком кругленькая и здоровенькая, да и росту тебе недостает. Высокая мода требует девушек определенного типа. Да, еще одно.
— Что?
— Очень важный момент: твой голос и акцент. Ты говоришь с легким нью-йоркским акцентом, и нам придется поработать, чтобы избавиться от него. Пока ты не освободишься от местного говора, мы не можем доверить тебе чтение коммерческих рекламных текстов.
— Понятно…
Еве и в голову не приходило, что она как-то не так говорит. А Чарлин продолжала:
— Когда я сталкиваюсь с девушкой, с которой стоит работать, я себя не жалею ради нее. У тебя, Ева, большие возможности, но и потрудиться нам с тобой предстоит немало. Я готова отдавать тебе и время, и силы, но при условии, что и ты готова трудиться не покладая рук. Готова?
— Конечно, мисс Дэви! Я так хочу всему научиться!
— Молодец. И не зови меня мисс Дэви. Я — Чарлин. А Рекс — просто Рекс, а не мистер Райан. У нас тут одна семья, и никаких формальностей не надо, Ева. Я рада, что ты правильно воспринимаешь критические замечания и готова идти навстречу. Это первый шаг к успеху. Еще я хочу послушать, как ты читаешь, но не сегодня.
Чарлин сняла несколько пьес с полки, уставленной книгами, и протянула их Еве.
— Дома поработаешь над отмеченными сценами и опять придешь через неделю. Я даю тебе достаточно времени, чтобы разобраться в них. Мне нужно составить представление о том, что и как у тебя будет получаться. Актрисой тебе быть не обязательно, но в наше время модели должны уметь справляться с рекламными текстами.
Ева забрала книги, и Чарлин протянула ей руку на прощание.
«Как все оказалось легко и просто!» — думала Ева, выходя из комнаты.
— Уоррен, сидеть! — прикрикнула Чарлин на пса, который, видя, что Ева идет к двери, решил, что и ему можно погулять.
Уоррен поджал хвост и послушно улегся под стол.
— Благодарю тебя, о, благодарю тебя, святая Юдифь, — пробормотала Ева, выйдя из агентства.
Чарлин достала припрятанную в картотечном ящике бутылку бурбона, сделала глоток и ощутила его теплую ласковость. Господи, что творится с ее нервами! Мало того, что на ней вся работа агентства, она еще должна присматривать за тем, чтобы Рекс не сорвался. Стоит ему выпить лишнего — он забывает обо всем, кроме своих гомосексуальных увлечений, а они бывают хуже запоев.
Она посмотрела на свои старые фотографии, и ее унесло в другие времена, где не было никакого Рекса. «Как я была убийственно прекрасна, — вспоминала Чарлин, — никто не мог со мной сравниться. Господи, действительно прекрасна! Даже сегодня нет никого, кто мог бы сравниться со мной в молодости… Вот только эта Кэрри Ричардс, но Кэрри — единственная настоящая красавица из всех девушек в агентстве».
Чарлин думала об энтузиазме Кэрри, о ее естественности, пылкости, и ей хотелось предостеречь эту девушку: осторожней, тебя погубят, как погубили меня. Никто не станет мириться с твоей непохожестью, тебя постараются низвести до общего уровня, сделать банальной и грязной, как все. Люди не выносят красоту, которой нет у них, и презирают тех, кто ею наделен. Они чувствуют потребность уничтожить красоту, извалять ее в грязи. Красота будто и существует только для того, чтобы возбуждать ненависть и зависть к себе. Город полон плейбоев и извращенцев, иные из них чуть не полвека заняты одним и тем же, и каждый год их полку еще и прибывает. И все они знают, как можно исковеркать жизнь женщины. Отчего это происходит? Почему? Так трудно быть красивой, а в конечном счете твою красоту используют другие, и ты остаешься с пустыми руками.
«Пусть это не случится с тобой, Кэрри. Не дай этому произойти, — в ярости думала Чарлин. — Не дай им погубить себя, как погубили они меня, не дай им растерзать себя на куски!»
Чарлин для успокоения налила себе еще «Джек Даниэль».
— Да, Рекс, — ответила она на звонок внутреннего телефона. — Ты, конечно, насчет юного дарования, которое нас только что посетило, верно?
— Читаешь мои мысли.
— Она совершенно неотесанное существо, это ясно, но мне показалось, что она готова землю рыть, мой дорогой.
— Отлично. Я хотел знать, что ты о ней думаешь.
— Я готова ею заняться. Она ничего не умеет, но это лучше, чем, если бы она уже приобрела плохие навыки. Я думаю, надо начать с исправления ее акцента.
— Прекрасно, моя радость! Я очень доволен. Нам, кажется, повезло в этом году с новенькими. Сначала Кэрри Ричардс, потом Долорес Хейнс, а теперь и эта Ева. С этой тройкой наши дела могут действительно пойти в гору, Чарлин!
Всего сутки в Нью-Йорке, а дела уже пошли! Долорес почти не заметила, как возвратилась в отель, настолько возбуждена была она собеседованием в агентстве «Райан-Дэви». Она чувствовала, что шагает в такт городской жизни, она знала, что ее жизнь соединена с этими улицами, вымытыми летним ливнем. Громадные дома, высясь над ней, указывали вектор ее устремлений. Ее возможности были безграничны.
У себя в номере Долорес удовлетворенно оценила свое отражение в зеркале. Ее роман с зеркалом продолжался дольше, чем она публично признавала, но все же она сказала себе: «Я смотрюсь восемнадцатилетней, не старше! Никто никогда не узнает, что на самом деле мне уже двадцать пять, как никто никогда не узнает, что с киностудии меня просто вытурили. Поверил же этот педик Райан тем байкам, которые я ему наплела! Отныне начинается настоящая жизнь».
Скоро она осуществит свои амбиции, свою неутомимую страсть к славе и блеску, к огням рампы и аплодисментам. Она, Долорес, станет знаменитой актрисой, законодательницей моды, признанной красавицей, купающейся в роскоши… Она будет путешествовать, она обзаведется друзьями, будет давать приемы, о которых светская хроника известит весь мир. И рядом непременно будет мужчина, соответствующий ее положению. Редкостная драгоценность требует оправы, подчеркивающей ее красоту.
Однако сейчас предстояло решить совсем другую проблему: Долорес не по карману этот отель. Можно, конечно, можно найти мужчину и заставить его раскошелиться, но, пожалуй, лучше не связывать себе руки, пока она не разберется в тонкостях светской жизни Нью-Йорка. Значит, нужно как можно быстрей подыскать квартиру.
Долорес сняла трубку, чтобы позвонить Кэрри Ричардс.
На первой же съемке выяснилось, что работать перед тремя десятками техников из съемочной группы и вполовину не так страшно, как боялась Кэрри. Смешной толстячок режиссер, так и сыпавший шутками, — он строил из себя педика, что почему-то забавляло группу, — помогал ей на каждом шагу. Зная, что ей все в новинку, режиссер чуть не перед каждым кадром отводил ее в сторонку и показывал, как он желает, чтобы Кэрри действовала, и что ей нужно внушить зрителю. Если возникали проблемы, режиссер решал их с ней наедине, чтобы не конфузить Кэрри перед группой.
В четверг вечером он сказал ей на прощанье, что у нее все отлично вышло и что он надеется еще с ней поработать.
— Киска, тебе суждено стать знаменитой моделью, уж поверь мне. У меня глаз на таланты, а уж о твоей внешности, что и говорить!
Он забавно помахал рукой, опять изображая педика, и Кэрри счастливая вышла из студии. Нью-Йорк окружал ее, как золотое облако. Она больше не мучилась от гложущей неуверенности в себе, от неприкаянности, так донимавших ее с прошлой зимы, когда умер отец.
Все притихло в нежных сумерках поздней весны. Кэрри остановилась и купила газету в киоске у своего нового жилья.
Скудно меблированная квартира была пока чужой и непривычной. Запирая за собой дверь, Кэрри подумала, что нужно сразу же начать обживать ее: купить диванные подушки, повесить что-то на стены, расставить какие-нибудь безделушки. Из первого же заработка, решила она.
Проверила автоответчик — ей опять звонила Долорес Хейнс, та, что, по рекомендации агентства, собиралась поселиться вместе с ней. Кэрри в очередной раз перезвонила в отель Долорес, но той опять не было в номере.
Кэрри устроилась на облюбованной половинке двуспальной кровати и взялась писать матери:
«Дорогая мама!
Прости меня, что до последней минуты я не посвящала тебя в мое намерение снять жилье в Нью-Йорке и прожить здесь весь этот год. После окончания колледжа на меня навалилось столько разного, что я долго не могла определиться.
Сейчас объясню тебе, как я рассуждала: я знаю, что хорошенькая, а раз так, почему бы не извлечь дополнительный выигрыш из своей внешности? Многим девушкам, чтобы прожить, приходится работать с девяти до шести, но мне это не обязательно. Мама, ну неужели и мне занять место в серой толпе девиц, которые каждый год в июле заполняют Манхэттен?
Я избрала иной, интересный путь. Все вокруг меня находится в постоянном движении, я чувствую, что живу и чего-то добиваюсь. Мне бы хотелось полгода зарабатывать рекламой, потом пожить на потиражные! Представляешь — иметь возможность путешествовать! Или уехать в Европу и заняться литературой!
Я хочу писать. Но вот вопрос: о чем мне писать? Нужен жизненный опыт, нужно врасти в материал, нужно время на осмысление. Пока что я продолжаю вести дневник. Возможно, в будущем дневник и станет источником, из которого я сумею черпать материал, ведь так поступали и Генри Джеймс, и Андре Жид, и другие тоже.
Ты знаешь, что я стремлюсь завести собственную семью. Может быть, моя нынешняя работа позволит мне расширить круг общения, встретиться с интересными людьми. Я была бы счастлива, если бы могла достигнуть своей цели за год, но года может и не хватить, тем более что я мечтаю о такой семейной жизни, которая была бы не хуже, чем у тебя с отцом — основанной на зрелости чувств и мудрости, на честности и подлинной привязанности.
Кстати, я уже побывала здесь на приеме, но там были только довольно пожилые люди, мне же хочется познакомиться с ровесниками и единомышленниками.
Я буду держать тебя в курсе всех новостей и надеюсь, что на День благодарения мы увидимся.
Не беспокойся за меня!
С любовью, Кэрри».
Сумерки сгущались, за окнами улица погрузилась в розоватый, будто светящийся туман. Кэрри заклеила письмо в конверт, перешла в гостиную и зажгла свет. Приподнятое настроение не оставляло ее. Кэрри отыскала свою рабочую сумку, достала блокнот и уселась с ним на диван.
Раскрыв блокнот, она начала записывать:
«10 июня. За эти несколько дней на Манхэттене я уже перезнакомилась с множеством разного народа. Где бы я ни появилась, передо мной расстилается красный ковер, все любезны и услужливы, все ведут себя со мной так, будто я что-то собой представляю. Безусловно, студенческие связи сыграли здесь свою роль: несколько телефонных звонков друзьям моих друзей — и пошло, пошло по самому высокому уровню. Жемчужина моей коллекции знакомств — Джефри Грипсхолм, которого светская хроника титулует не иначе, как «самый завидный мужчина в городе». Он унаследовал состояние миллионов в восемьдесят, известен как собиратель предметов искусства и как биржевой брокер. Правда, в качестве кавалера он оставляет желать много лучшего, но тем не менее он постоянно в самом центре светской жизни Нью-Йорка. Сомневаюсь, чтобы я представляла большой интерес для него, — мне показалось, что он из тех, кого зовут тихими пьяницами, потому что после нескольких рюмок его светский лоск делается невыносимо вязким».
— Кэролайн, мои анж!
Джефри Грипсхолм, собственной персоной. По-английски он произносит слова с невероятно аффектированным гарвардским акцентом, однако предпочитает говорить по-французски, ибо считает себя полиглотом.
Кэрри уже приходило в голову, что его интерес к ней связан именно с этим языком, который она изучала в двенадцать лет. Есть с кем побеседовать.
— Коман са ва, ма белль? — спросил Джефри на своем жутком французском, составлявшем предмет его особенной гордости, и, не дожидаясь ответа, принялся декламировать из Бодлера.
Читал он звучно, драматично, подчеркивая окончания слов, что было нелегко из-за гарвардского произношения, из-за которого он будто катал шарики во рту.
— Это было стихотворение Бодлера, дорогая, название которого вам, конечно, не угадать! — провозгласил Джефри.
— Оно называется «Приглашение к путешествию», — ответила Кэрри.
— Бог мой, вы просто немыслимое существо! Все считают, что стихи называются «Luxe Calme et Volupte», чему виной картина Матисса, натюрельман!
— Но Матисс позаимствовал бодлеровскую строчку. Джефри чмокнул в трубку, изображая звук поцелуя.
— Готов прославить вас в веках, мадемуазель Ричардс, как несравненную ценительницу прекрасного и как предмет всеобщего восхищения! Вы же и впрямь красотка. Составьте компанию мне сегодня вечером, мой свет, и я обещаю вам нечто гораздо большее, чем только пиршество духа, — соль Аттики, ту чашу, что радует, но не пьянит: общество доподлинного лорда и защиту от низких побуждений отдельных личностей! Кха! — он звучно прочистил горло.
— Что же…
— Этот английский лорд… Вы, без сомнения, читали в прессе о знаменитости, что гостит у меня. Признаться, я вначале подозревал его в недостаточной знатности — в пиквикском, знаете ли, ключе. Но, вообразите, он оказался вполне, вполне! И никакой британской флегматичности, скорее этакий анфан террибль — остроумен и забавен, выглядит, конечно, немного чахоточным, но они же все такие, разве нет? Последний писк моды… Но вернемся к нашим баранам — о чем я говорил?
— О лорде…
— Ах да! Прошлой ночью Тони видел вас в дискотеке и немедленно принялся цитировать Водсворта: земля не порождала такую красоту и так далее. Бедняга мучает меня весь день, требует, чтобы я пригласил вас на обед. Согрейте же наши сердца сегодня вечером — интимная трапеза втроем в «Лютеции», идет? Часикам к восьми?
Ева репетировала пьесы, полученные от Чарлин, перед большим зеркалом в спальне. Стоило ей выучить роль, как эмоции, так и полились — Ева была поражена! А вдруг у нее талант, о котором она и не подозревала?
Ева уверенно отправилась в понедельник после обеда в город. Однако, едва переступив порог агентства, она почувствовала, что уверенность ее покидает, сменяясь все тем же паническим страхом. Она с трудом сдерживала дрожь и надеялась, что Чарлин, сердечно встретившая ее, ничего не замечает.
Ева стала читать. Ей хотелось вложить в слова хоть какое-то чувство, но голос звучал тускло, текст получался плоским, Ева и сама понимала, что читает и неубедительно, и не смешно.
Дойдя до конца страницы, она с трудом сглотнула. Набрать бы полную грудь воздуха! В следующей сцене она скомкала ключевые строки, ей недоставало дыхания, чтобы добраться до конца каждого предложения. Отяжелевший и ошершавевший язык отказывался двигаться в такт губам. Речи не было о том, чтобы восстановить эмоции, которые так легко дались ей в тиши собственной спальни: читая перед Чарлин, Еве хотелось плакать от унижения. Все шло не так! Все, все! Она уставилась на носки туфель, не в силах поднять глаза на Чарлин.
Та закурила сигарету и откинулась на спинку кресла.
— Придется еще немало поработать, — сказала она, и у Евы подпрыгнуло сердце.
Ева знала, что ей нужно что-то ответить, но мерзкий, пересохший язык не повиновался. Чарлин выдохнула дым.
— Я понимаю, что ты нервничаешь, да и в любом случае первое чтение для меня ничего не означает. Мне важно другое — ты доказала твердое намерение учиться, а это в нашем деле главное. Будешь стараться — всему научишься. Данные у тебя есть, Ева.
Ева даже сумела улыбнуться.
— Раз у тебя прошел первый страх, почему бы нам не попробовать снова?
Ева взяла в руки книгу. Ее отпустило, и текст пошел свободней и живей. Чарлин время от времени ее останавливала либо пояснениями, либо вопросами: как Ева думает, почему героиня пьесы говорит эти слова? Что в ее прошлом подсказывает ей такое поведение?
Раза два Чарлин просто показывала:
— Попробуй сказать с другой интонацией… Попробуй вот этот жест…
Ева постепенно забыла о своем голосе и переключилась на характер героини и на ее переживания. По окончании сцены Чарлин объявила:
— Думаю, у тебя получится, Ева. Ты переимчива и хорошо воспринимаешь режиссуру. И все понимаешь.
— Спасибо, Чарлин, спасибо!
— Читать рекламу мы тебя пошлем еще нескоро, но, раз начав, ты далеко пойдешь. И запомни мои слова — я в нашем деле разбираюсь.
Наконец в понедельник вечером Долорес собралась повидаться с Кэрри Ричардс. Кэрри ей по телефону описала квартиру, и Долорес не сомневалась, что это ей подойдет. Пригодится и сама Кэрри — у нее, судя по всему, есть много полезных знакомых. Однако внешность девушки, открывшей Долорес дверь, застала ее врасплох: такого она не ожидала.
Долорес привыкла к тщательно сделанной красоте, а девушка, что стояла в дверях, обладала ослепительной красотой, не нуждавшейся ни в каких ухищрениях. И Долорес, которая не могла допустить мысли о чьем-то превосходстве над собой, просто закрыла глаза на чудо, неожиданно возникшее перед ней.
Осмотрев жилье и выразив полное удовлетворение, Долорес уселась в гостиной напротив Кэрри и сразу заговорила о своей голливудской карьере, о знакомых «звездах», о ролях, сыгранных ею, и о решимости посвятить себя искусству.
— Я же не манекенщица, я актриса! — заявила Долорес. Довольно скоро она убедилась, что ее высокомерный тон не производит на Кэрри ни малейшего впечатления. Она продолжала болтать, но почувствовала, что Кэрри слушает без интереса, а она, Долорес, все сильнее ощущает на себе обаяние этой странной девушки.
«В ней есть чистота, — вопреки себе подумала Долорес. — Я ненавижу ее чистоту, ее не испорченность, совсем другой мир, в котором она выросла!»
К тому времени, когда Долорес перебралась из отеля к Кэрри Ричардс — а это случилось на следующий день, — она уже приняла решение добиться умственного, физического, эмоционального, морального, психологического, духовного, а также всякого иного превосходства над своей соседкой по квартире.
В июне время текло для Евы медленно. Она получила новое имя — Ева Парадайз, она вступала в новую жизнь, бурля энергией и надеждами.
Даже во время школьных занятий она выкроила себе субботу и поехала на пробы. Вооруженная двумя чемоданами тряпок Ева электричкой добралась до города, взяла такси, на котором и явилась в довольно обшарпанное ателье в районе восточных Тридцатых улиц.
Молодой фотограф ждал ее. На столике неподалеку от камер закипал кофе, на стерео проигрывателе стояла пластинка битлов. Ева радостно пробралась сквозь лабиринт коробок, стопок книг, проводов и каталожных ящиков, обошла кошачье семейство и вылезла на расчищенное пространство у камеры на треножнике, где был уже установлен свет.
Напуганная, но довольная, она подчинилась всем указаниям молодого фотографа и возвратилась на Флорал-парк с твердым намерением сесть на строгую диету и сбросить еще десять фунтов.
Распростившись со школой, Ева стала бегать по адресам, полученным от Чарлин: к фотографам, которые готовы бесплатно делать пробы, а также по издательствам каталогов, где она должна была представиться и предложить свои услуги. Чарлин говорила ей, что новеньким иногда везет и им могут дать работу даже и без альбома.
Сейчас Ева с бьющимся сердцем переступала порог фирмы под названием «Фэрроу и Тюдор, каталоги».
Мег Тюдор и Джек Фэрроу сидели рядышком за столом, заваленным бумагами и фотографиями. Груда композитов, четыре телефона, на стенах фотореклама и реклама самого агентства.
Джек первым обратил на нее внимание и позвал:
— Заходи, заходи, лапочка! Я Джек, а это Мег!
В тощей руке он держал телефонную трубку, от которой ему явно хотелось избавиться. Прикрыв ее ладонью другой руки, он прошипел:
— Терпеть не могу таких баб! Ты садись, ласточка! Ты кто?
— Я Ева Парадайз из агентства «Райан-Дэви».
— Ну, привет, Ева, — протянула ей руку Мег Тюдор. — Рекс говорил нам о тебе.
— Отвязалась! — объявил через минуту Джек, швыряя трубку. — Все, передал ее секретарше. Сейчас, Ева, одну минуточку, извини!
Когда он вышел из-за стола, Ева отметила, что брюки на нем сидят еще плотнее, чем на Рексе Райане. Наблюдая за его продвижением к двери, она как завороженная смотрела на игру ягодиц и бедер под тонкой тканью. В этом Джеке, как и в Райане, проступало нечто явно женственное.
— Пока Джек писает, — конфиденциально начала Мег, — мы можем поговорить. Тебе необходимо сбросить вес, слегка высветлить волосы, и ты не умеешь пользоваться макияжем. Одеться тоже можно получше и кое-что предпринять насчет пластики. В целом же Рекс правильно оценил тебя — отличный типаж. Я хотела бы, чтобы для нас, тебя снял Франко Гаэтано, он много на нас работает. Ты с ним уже познакомилась?
— Нет.
Больше не глядя в сторону Евы, Мег набрала номер:
— Франко? Привет, любовь моя, приятно слышать твой волнующий голос. Сделай большое одолжение — сними для меня одну девульку… Юная, сексуальная, обаятельная, но зеленая… Ага, зеленей, чем головастик весной. Ей как раз и нужен такой, как ты, бэби, чтобы наставить ее на путь истинный… Ха-ха-ха! Чтоб пуговки правильно были застегнуты…
Голос ее зазвучал низко, как пароходная сирена в тумане, она подмигнула Еве и продолжила:
— Ладно, пришлю ее на следующей неделе. И, Франко, мой сладкий, не забудь: надоест жена — тебя ждет Мег!
Джек вернулся, когда Мег уже клала трубку, и протянул коробку вишен в шоколаде.
— Негодяй! — завизжала Мег. — Ну, как тут похудеешь, когда рядом крутится этот мерзавец с конфетами?!
Она взяла конфету, попробовала забросить обертку в урну, но промахнулась, и та упала на пол.
— Черт! Ладно, пусть убирает уборщица, а у меня никаких сил нет!
— Можно подумать, она работала, а не сидела весь день на своей толстой заднице! — заметил Джек.
— Кто бы говорил! — огрызнулась Мег, потом взглянула на Еву и вдруг завопила: — Это не волосы, а кошмар!
Джек зажал уши.
— Эти женщины! — пожаловался он. — Особенно в рекламе, где работают исключительно невротические сучки. Я всегда говорил, что их беда в одном — мало секса получают!
— Что ты несешь в присутствии нежной и невинной юности! — остановила его Мег. — Не слушай его, ласточка, давай вернемся к твоим делам. Как только будут готовы пробы, мы их посмотрим и решим.
— Она должна грандиозно выйти на фотографиях, — сказал Джек.
— Спасибо, — пробормотала Ева.
— Меня за что благодарить? Благодари Бога!
— Приходи сразу, как получишь пробы, — заключила Мег. — Приходи, Ева, мы очень хотим с тобой поработать.
Мария Петроанджели нежно улыбнулась дочери, измученной целым днем беготни по фотографам. По временам миссис Петроанджели бывало трудно поверить, что эта взрослая девица и есть ее Евалина — розовая малышка, спокойная и некрикливая, безмятежно подраставшая, пока не превратилась в гадкого утенка, жадно поедавшего все, что попадалось на глаза. Она могла съесть целый шоколадный торт, мороженое ела фунтами, вечно жевала то конфету, то печенье. Она прибавила сорок фунтов за три месяца и в течение пяти лет весила сто девяносто семь фунтов.
Бедняжка Ева, как она должна была переживать! Она ушла в себя, растеряла всех друзей, она проводила много времени в молитве и постоянно ставила свечи на алтарях святых. Миссис Петроанджели часто задумывалась над тем, что просила Ева у Бога и не было ли ей даровано просимое. Но Ева очень не любила говорить на эту тему. Вдруг буквально несколько месяцев назад произошла разительная перемена. Ева перестала жевать, похудела больше чем на семьдесят фунтов и сделалась такой стройной, что ее не узнавали знакомые.
— Привет от дяди Наппи! — крикнула Ева, торопясь наверх умыться перед обедом.
— Ты что, заходила к нему в парикмахерскую? — спросила мать.
— Он говорит, что ждет, не дождется моих новых фотографий!
— Я тоже!
За обедом отец Евы охладил общий энтузиазм.
— Как идут манекенные дела? — спросил он с нескрываемым сарказмом.
— Хорошо, папа. Я сегодня побывала у шести фотографов. Чарлин считает, что мой альбом будет готов уже в конце июля.
— А чем ты будешь, тем временем зарабатывать на жизнь?
— Может, помогать тебе в лавке?
— Я по-прежнему считаю, что ты можешь подыскать себе приличное место секретарши, — сказал мистер Петроанджели. — Сотни девушек рвутся в манекенщицы, тысячи девушек. А большая часть становится обыкновенными проститутками.
— Прошу тебя, Джо…
— Все манекенщицы — шлюхи. Аморальные личности. Мы вырастили Еву доброй христианкой, хорошей католичкой. Как же можно допустить, чтобы она попала в такую среду?
— Джо, я верю в Еву. Она выросла милой, простой и чистой — такой она и останется.
— И дядя Наппи доволен, что меня берут в манекенщицы, папа. Он говорит, что у меня должно получиться.
— Он-то откуда знает?
— В агентстве тоже все говорят, что я стану первоклассной моделью.
— Джо, это совершенно не то, что ты думаешь. Все говорят, что Ева добьется успеха! Мы же оба хотим, чтобы она получила как можно больше от жизни!
— Лучшее, что ей может дать жизнь, так это доброго мужа-католика, с которым она поселится на Флорал-парк. Ее место здесь!
Ночью, когда Ева уже лежала в постели, перебирая в памяти дела, намеченные на следующий день, и мечтая о том, что будет с ней на другой год, мать пришла в ее комнату и уселась рядом с дочерью.
— Не сердись на папу, зайчик, — сказала она. — Я сумею убедить его. Я так хочу, чтобы у тебя получилось, чтобы у тебя в жизни было все то, что не досталось мне.
— Спасибо, мамуся, — Ева погладила мать по руке.
— Папа — замечательный человек, зайчик, но мечтаний молоденькой девушки ему не понять. Ты у нас красавица и заслуживаешь самого лучшего. Только не сердись на папу, он сделал для нас все, что только мог, и очень любит нас обеих.
— Хорошо, мамуся.
— Я буду за тебя молиться, зайчик, — прошептала мать и пошла к двери.
Пять тридцать, конец еще одного рабочего дня, заполненного мотанием по жаре. Рабочего дня, поделенного на собеседования, фотографирование, деловые встречи, пробы, звонки в агентство не реже раза в час — с самого утра ни минутки, чтобы опомниться. Кэрри устала, ноги отекли, макияж прилип к разгоряченному лицу, одежда пропотела, волосы обвисли, все тело ныло от напряжения.
Кэрри проверила автоответчик: звонил какой-то Сол Франклин. Кто и откуда — непонятно. Кэрри перезвонила по его номеру. Ей ответил скрипучий голос:
— Я друг Джефри Грипсхолма. Разве Джеф не говорил вам обо мне?
— Нет.
— Я вчера видел вас с Джефом в «Лютеции». Выяснил, кто вы такая. С Джефом мы старые друзья. У вас редкостной красоты лицо.
— Спасибо.
— Я как вас увидел, тут же загорелся желанием сфотографировать. Даже продумал ракурс. А тут неожиданно открылась одна возможность. И даже очень заманчивая. Но мне сначала нужна проба. Можете прийти?
— А о чем идет речь? О моделировании?
— Я уже сказал, сначала мне нужны пробы, потом посмотрим, что можно сделать. Можете сейчас прийти?
— Прямо сейчас?
— Именно.
— Уже поздно, и я очень устала. Не можем ли мы встретиться завтра?
— Нет. Я уже сказал, что дело важное. Вы не прогадаете — я вам отдам все фотографии, которые вы отберете, в формате одиннадцать на четырнадцать.
Кэрри пришло в голову, что неплохо бы позвонить в агентство и проверить, что это за Франклин, у Чарлин и Рекса.
— Как вы узнали мой домашний телефон? Насколько мне известно, в агентстве домашние номера никому не дают.
— О! Здесь другое дело, срочное и важное.
— Вот как.
— В общем, приходите. Это недалеко от вас. Я бы подождал до завтра, но невозможно. Мне надо в течение буквально часа дать ответ.
— Ну что же… Хорошо.
Сол Франклин обитал в громадной квартире, отделанной панелями из темного дерева, на углу Парковой и Шестьдесят второй. Горничная провела Кэрри через целую анфиладу гостиных — нежилого вида и мрачноватых. На ходу Кэрри отметила диван и кресла, обтянутые муаром, пожелтевшие фотографии былых лет на стенах, старинные гобелены с изображением Ионы и кита, Моисея с жезлом и апокалиптические картины Страшного Суда.
Горничная остановилась перед открытой дверью в спальню, жестом пригласила Кэрри войти, а сама поспешила прочь.
Спальня, освещенная неверным светом, казалась затуманенной, в ней чувствовалось что-то мертвящее. Замерев на пороге, Кэрри всматривалась в кровать невероятных размеров, на которой восседал изможденный старик: судя по виду, ему было здорово за семьдесят. Он был одет в измятую пижаму китайского шелка и замасленный голубой саржевый халат. Полуоткрытые бескровные губы обнажали воспаленные десны и остатки зубов. На вылинявшем одеяле покоились руки — маленькие, как у ребенка, но осыпанные пигментными пятнами старости. Редкие седые пряди облепляли череп, цветом сливаясь со щетиной на лице. Из-под морщинистых, нависших век на Кэрри смотрели темные глазки — два настороженных, подозрительных жучка. На столике у кровати расположились три телефона с целым набором кнопок и лампочек, иные из которых настойчиво мигали, пепельница, набитая недокуренными сигаретами, стаканы, ложечки и с полдюжины лекарственных флакончиков. Кэрри зачем-то попыталась их сосчитать.
Не обращая внимания на сигналящие телефоны, Сол Франклин так и впился глазами в Кэрри. Голосом, который скрипел еще сильней, чем по телефону, он произнес:
— Вам повезло, что вы меня застали. С пяти я перестаю отвечать по телефону, так что вовремя вы меня захватили. Проходите же!
Кэрри шагнула в комнату, чувствуя себя неловко в этой больничной атмосфере в присутствии старого человека.
— Можете сесть вот там, милая, — Сол Франклин указал на уродливое пухлое голубое кресло. — Как же вам повезло, что я вчера обратил на вас внимание в «Лютеции».
Он потянулся к пачке «Галуаз» на столике.
— Зажигалка сломалась… Я вечно теряю зажигалки… или порчу их. Спичек не найдется, милая?
Кэрри отнесла ему коробок и возвратилась к креслу, от шершавой обивки которого ей хотелось чесаться. Глазки-жучки сощурились в щелки.
— Хороша, безусловно, хороша!
— Благодарю вас, мистер Франклин, — Кэрри проклинала себя за то, что так и не позвонила в агентство.
— Зови меня просто Сол. И нечего благодарить, никогда не благодари за то, к чему человек не имел никакого касательства.
Он сделал несколько неловких попыток закурить свою сигарету, наконец, затянулся и сильно раскашлялся.
— Не пугайся, милая, — успокоил он Кэрри. — Я был нездоров. Доктора требуют, чтоб я бросил курить, но, Боже ты мой…
Он снова затянулся, на этот раз без кашля, только грудь судорожно приподнялась.
— Первая затяжка плохо проходит… особенно «Галуаз», — посетовал старик. — Так о чем я говорил?
Кэрри поерзала на колючем кресле:
О том, что врачи советуют вам бросить курение…
— Ах да! Я и хотел сказать, что в жизни так мало истинных радостей.
Телефоны продолжали раздражающе мигать. Сол Франклин откинулся на подушки и на миг прикрыл глаза.
— Сейчас мне станет получше, и мы займемся пробами, милая. Заболел, надо же, каждый день меня колют. Вчера я себя прекрасно чувствовал, завтра опять будет лучше — скорей всего. Тем временем я хотел повидать тебя наедине. — Он зевнул. — Да и линза на моем «Хассельблате» разбита. Все равно я рад, что мы встретились. Тебе нужно что-нибудь? Деньги?
Внезапность и непринужденность вопроса насторожили Кэрри, и она стала соображать, как бы ей уйти по-хорошему. Сол Франклин бросил на нее долгий и жесткий взгляд.
— У меня чутье на людей. Я доверяю первому впечатлению. Ты можешь ничего мне не рассказывать, я и так все о тебе знаю с той минуты, как увидел тебя в «Лютеции». Ты не просто красивая девка. У тебя и здесь кое-что есть.
Он постучал себя по тощей груди.
Не следовало ей приходить. О чем она думала, отправляясь в дом к совершенно незнакомому человеку?
— Я не такой, как все, — продолжал он. — Люди стараются взять. А я предпочитаю давать. И я хочу сделать тебе подарок!
Сейчас она начнет чесаться от этой обивки. Как же удрать без неприятностей?
— Видите ли, мистер… то есть Сол… я не…
— Ты в этом городе свежачок. Мне это нравится. Я интересуюсь новыми лицами. Я уже сказал — предпочитаю давать. И рад услужить. — Франклин скрипуче рассмеялся.
Он пристроил сигарету на краешек пепельницы и перегнулся к столику, опасно хрустя всем костяком. Вытянув нижний ящик, он достал несколько пачек денег.
— Знаешь, сколько в этом ящике? Двести тысяч. Наличными. Бумажки по тысяче, по пять сотен, по сотне. Бери сколько хочешь. Только бери купюры помельче — крупные все зарегистрированы.
— Благодарю вас, не надо, — сказала Кэрри, стараясь не обнаружить свое состояние.
— Не будь гордячкой, милая. Что, тебе деньги не нужны? Сделай себе приятный подарок!
— Благодарю вас, нет!
— Я ведь не каждой делаю такие предложения! Ты не такая, как все они. Поэтому…
Он небрежно расшвырял деньги по одеялу.
— Как надумаешь, тебе известно куда приходить. Откроешь ящик и бери! Я уже сказал, что предпочитаю давать и что имею нюх на людей. Сколько девушек появлялись и исчезали, Господи, Боже мой! Но таких, как ты, мало. Почти нет. У тебя есть класс, настоящий класс, я сразу это отметил!
Сол изучающе посмотрел на Кэрри, просто раздевая ее глазами. Кэрри с легкостью представила, какого рода фотографии он рассчитывал сделать. Нужно немедленно выбираться из этой ситуации!
Кэрри встала и наклонилась за своей рабочей сумкой. Но Франклин, волшебным образом исцелившись, выпрыгнул из постели и как хищная птица навис над Кэрри, стараясь захватить ее в когти. Он дышал часто и коротко:
— Слушай меня, слушай! Что хочешь дам! Скажи свою цену! С такой красавицей на двадцать лет моложе стану! — Он вцепился в запястье Кэрри. — Поцелуй! Хоть раз поцелуй! Один разик! Жалко тебе?
Кэрри передернуло от отвращения. Оттолкнув его в сторону, она рванулась в дверь.
Оказавшись снова на улице, Кэрри с особой остротой ощутила прикосновение теплого ветерка к коже, вдохнула запахи раннего вечера, вобрала в себя городские звуки: сотрясающийся и гудящий под ногами асфальт, отдаленные гудки автомобилей, негромкий гул кондиционеров. Тени быстро удлинялись, а там, где меркнущий свет еще окрашивал камень и цемент в золото, охру, шафран и топаз, сгущалась загадочная дымка.
Неожиданно душа Кэрри преисполнилась каким-то странным, самой ей непонятным чувством, которое она не смогла бы выразить словами, но точно знала: в нем — ключ к ее жизни. Если бы только удалось понять, что же оно означает.
— Дядя Наппи! — позвала Ева с порога парикмахерской.
— Ева, детка!
Наполеоне Петроанджели, любимый Евин дядя, был старейшиной клана Петроанджели. Сейчас он возвышался над клиентом, занеся над ним ножницы.
— Это дочка моего племянника, — объявил он, делая ножницами широкий жест. — Она у нас будет манекенщицей. Ну, Ева, когда же старый дядя Наппи получит твою фотографию?
— Как только будет готов мой композит, дядя Наппи, — Ева поймала в зеркале взгляд старика и улыбнулась ему. Ни у кого на свете не было таких добрых карих глаз! Дядю Наппи все любили, а он вечно перешучивался с клиентами или мурлыкал народную итальянскую молитву: «Господи, ты заставляешь даже тыкву цвести, сделай наших девушек красивее, чем есть!»
— Большой успех ждет маленькую Еву! — объявил дядя Наппи. Обслужив клиента, он потянул Еву в уголок и что-то сунул ей в ладошку.
— Бери, пригодится! — шепнул он.
Ева так и разинула рот, когда обнаружила в руке скомканную десятку.
— Но, дядя Наппи…
— Маме и папе ничего не рассказывай, они могут неправильно понять! Но нам-то с тобой известно, что ты будешь знаменитой манекенщицей, а пока что — на мелкие расходы…
— Дядя Наппи, я…
— Тихо! — распорядился дядя Наппи.
Ева знала, как тяжко достаются деньги членам ее семьи, и не хотела ничего ни у кого брать. Дядя Наппи понял ее.
— Заработаешь первые большие деньги — вернешь! — предложил он, похлопав ее по руке. — Тебя ждет огромный успех, Ева! У тебя есть все, что для этого требуется.
28 июня. Обстановка вчера была бесцветная, люди — безликие. Все считали, что это большое дело — приглашение Эдмунда Астора, одного из главных нью-йоркских распутников, на прогулочный корабль, но прогулка оказалась скучнейшей из всех затей, в которые меня втягивал Джефри. Я умирала с тоски, не понимая, зачем я согласилась явиться, когда вдруг появился он. Мел Шеперд.
Дальше все было предельно просто: с первого взгляда я поняла, что передо мной мужчина, в которого я могу влюбиться. И поняла, зачем я на корабле.
Что привлекло меня в нем? Впечатление необычности и донкихотства? Попробую описать его.
Темно-русые волосы, довольно длинные и чуть волнистые, сардонические складки у рта, но главное — ощущение полнейшей сосредоточенности на всем, что он делает или говорит. Наблюдая его манеру общения с людьми, я живо представила себе, как это будет, если в фокусе его внимания окажусь я. Его руки спокойны, но полны внутренней жизни, напряженности и силы. Я смотрела на эти руки и отчаянно желала почувствовать их объятия. В нем есть искрометность и даже лихость, но в сочетании с мягкостью и силой. Есть что-то в пластике его мускулистого тела, и даже в том, как он носит одежду, убеждающее в его способности заставить меня чувствовать. За ним я последовала бы на край света и обратно! Сейчас, когда я записываю свои впечатления, только сейчас я осознаю, в чем тут дело: он же похож на отца! Теперь все ясно.
Нас познакомили, и я узнала, что он кинопродюсер.
— Вы давно знакомы с Эдмундом? — спросил он меня.
— Я его впервые вижу. А вы?
— Я? — он отмахнулся. — У нас есть общие друзья.
Он приехал вместе с главой крупнейшей голливудской студии Р. Т. Шеффилдом. После прогулки мы с Долорес обедали с ними в «Кот Баск», а потом еще танцевали в «Эль-Марокко».
Обед я почти не запомнила — ни о чем шел разговор, ни что мы ели, настолько я была поглощена присутствием Мела. А в «Эль-Марокко» кто только ни подходил к нашему столику! Долорес была в своей стихии, лезла из кожи вон, зачаровывая старого, лысого Р. Т.
В танце Мел прижимал меня к себе, и наши тела гармонично покачивались в такт томной, чувственной музыке. Мел говорил, что «Эль-Марокко» — одно из немногих мест, где еще можно потанцевать. Мы будто плыли сквозь туман, упоительный туман, а музыка звала нас слиться друг с другом — да были ли нужны нам призывы?
Мел вдруг отвел меня на расстояние вытянутой руки:
— Ты так прекрасна, что не можешь быть настоящей! Но вот поразительно — все в тебе самое настоящее! Тебя надо рассматривать на расстоянии, чтобы оценить эту неслыханную красоту.
Он снова прижал меня к себе, легко поцеловал в висок, и я почувствовала его дыхание. Как же я была счастлива, прижимаясь к его широкой груди!
— Я все бы отдал, чтобы иметь возможность не лететь завтра на побережье! — сказал Мел. — В один вечер ты стала самым дорогим для меня существом!
С тех пор как умер отец, ничто не трогало меня сильней, чем эти слова!
А утром меня разбудил его звонок. Он сказал, что у него в городе дела, мы могли бы встретиться за ленчем в районе Йорк-вилля, но только если это не слишком расстроит мои планы. Я отменила две деловые встречи ради того, чтобы повидаться с ним. Не сошла ли я с ума? Или я влюблена? Я начинаю ликовать от одного только звука его голоса!
На ленч я, конечно же, явилась раньше времени и страшно боялась, что он не придет. Но он пришел, опоздав всего на несколько минут.
Мы заказали сосиски с кислой капустой, картофельные оладьи, мы объедались, смеялись и болтали.
— Кажется, я хорошо на тебя действую, — сказал он. — Сегодня ты еще красивей, чем вчера вечером.
— Но мы и познакомились только вчера!
— Неважно, я чувствую, что хорошо на тебя действую. Значит, тебе нужен такой человек, как я!
Как он прав! Такой мне и нужен. Но мне нужен именно он, а не просто такой, как он. Около него я становлюсь сама собой. Он снимает с меня чувство неприкаянности, и я начинаю понимать, что оказалась, наконец, на своем месте. Оно — рядом с ним.
На месте! Дома! Его сходство с отцом настолько очевидно, что я не могу закрыть на это глаза. Даже руки у Мела — сильные, с довольно широкой кистью — такие же, как у отца. Наверное, поэтому я чувствую себя на месте рядом с ним. Он сказал:
— Я хотел бы сделать тебя женщиной.
— Разве я не женщина?
— Нет, ты юная девушка. Юная девушка, которая пробивается в одиночку. А мир слишком суров, и беззащитной девушке в нем тяжко. Я хорошо знаю этот мир.
На его лице появилось выражение удивительной нежности. Наши взгляды встретились, мои глаза стали быстро наполняться слезами, а горло сжалось. Это было ужасно и прекрасно, со мной никогда такого прежде не бывало.
На улице он на миг прижал меня к себе и нежно прикоснулся к моим губам. Потом он сел в одно такси, я — в другое. Я целый день полна им, он постоянно со мной, хотя его и нет.
Я не в силах поверить, что все это происходит на самом деле. Не слишком ли легко все получилось? Не слишком ли быстро? Он пообещал позвонить и сообщить, когда приедет снова. Как я буду ждать!
— Ты просто втюрилась в этого Мела Шеперда, — сказала Долорес, отклеивая искусственные ресницы перед зеркалом в ванной.
Кэрри стояла в дверях. Она только что закончила писать в дневник и ожидала, пока Долорес освободит ей ванную. Долорес оглянулась:
— А мне казалось, ты не любишь старых!
— Мел не старый. Ему нет и сорока.
— Он врет тебе в глаза, а ты веришь. Такие голубчики, как он, тщеславятся своей внешностью больше, чем бабы. Мне, например, точно известно, что Мел Шеперд каждый день бывает в парной и держит массажиста на зарплате. Ты не заметила, какие у него на шее складки?
— Не говори глупостей!
— Ты ослепла, детка. Я тебя предупреждаю: поосторожней с ним. Он же известный Казанова!
Долорес занялась втиранием кольдкрема — осторожными поглаживаниями снизу вверх, чтобы не натягивать кожу.
— Вся голливудская шобла на один манер. Я совсем не против показываться на людях с Р. Т., но ты не думаешь, надеюсь, что я завела бы с ним роман? Только если бы он предложил мне контракт на блюдечке. Все они пресыщены, все они за долгие годы перебрали столько красивых девушек, что давно перестали их различать. Что для Р. Т., что для Мела все женщины взаимозаменяемы и большой роли в их жизни не играют.
Долорес аккуратно стерла лишний крем и приготовилась взорвать бомбу.
— Если я не ошибаюсь, — небрежно сказала она, поворачиваясь лицом к Кэрри, — Мел к тому же еще и женат.
Увидев неверие в глазах Кэрри, она легко засмеялась:
— Скорей всего, на богатой! Он же настоящий оппортунист. Известно, что он использовал ее положение, чтобы стать тем, кто он сегодня есть. В Голливуде все строится на личных связях.
Долорес притворилась, будто не замечает, как потрясена Кэрри. Тут зазвонил телефон, и Кэрри ринулась ответить. Долорес рассматривала свое лицо без краски — поры, подчеркнутые блеском остатков крема, землистый цвет щек и тоненькие морщинки у небольших глаз с красноватыми веками. Без умелого макияжа она выглядела весьма непривлекательно. Секрет ее успеха был в доскональном знании самой себя и в настойчивом исполнении задуманного. «Таких глупостей, как Кэрри, я не наделаю, — подумала Долорес. — Вот от чего зависит успех или провал в этом мире».
Рекс Райан закрыл за собой дверь своей конторы и щелкнул замком, чтобы никто не вломился. Сев на кресло за столом, он расстегнул брюки и стал исследовать свой воспалившийся член. Сомнений не оставалось: влип! И наградил его этот выродок, Том Калдер, которого он держал, чуть ли не за святого! Хрен собачий!
Впрочем, с Томом так и так все кончено. Роман с ним был просто катастрофой! Вчера Рекс великолепно провел время в обществе по-настоящему крутых ребят — и на тебе, пожалуйста! Черт бы побрал, начнется беготня по врачам, уколы, в то время как в агентстве дела пошли на лад и столько работы! Проклятие!
Зазвонил внутренний телефон. Чарлин.
— Рекс, дорогой, я насчет Лорны Кэролл.
— Ну?
— Помнишь, был такой доктор, мы к нему обращались по поводу Нэнси Авери и Сью Стоддард? Ты, наверное, слышал, он умер. А у Лорны неприятности, ей нужен врач. Ты можешь что-нибудь придумать?
— Надо будет поспрашивать, — ответил Рекс.
— Времени мало. В конце этой недели Лорна снимается в коммерческой рекламе, а в конце месяца она участвует в шоу в «Колизее».
— Ну, я узнаю, что можно сделать.
— Еще звонил этот бандюга.
— Какой еще бандюга?
— Все время забываю его имя! Глава шайки, который содержит Луиз Даниэлс.
— Понятно. Что же ему надо?
— Ему надо знать, почему Луиз так мало привлекают к работе.
— Скажи ему, что если она хороша в постели, так это еще не значит, что она хороша на экране! Она вообще не подходит…
— Знаю, знаю! Вот и скажи ему это тактично, потому что я не желаю, чтобы в один прекрасный вечер мне проломили голову! Кстати, лапка, я осталась без бурбона. У тебя ничего не найдется — согревающего и освежающего? Иначе мне просто не выдержать этот жуткий день.
— Могу и согреть, и освежить, но не бурбоном, — разыгрался Рекс.
— Дерьмо! — Чарлин повесила трубку.
Первые контрольки страшно разочаровали Еву. Она выглядела неуклюжей и напряженной. Позы были какие-то нелепые, да и отпечатал фотограф снимки кое-как. Ева ожидала большего, но в агентстве ее успокоили.
— Для первых проб совсем неплохо, — сказал Рекс. — А вот эти две головки положительно хороши. Если фотограф уберет лишнее, мы можем их использовать.
Рекс отчеркнул красным карандашом то, что ему казалось лишним, и Ева убедилась, что он прав: без торса получалась славная фотография!
— Собственно, пробы именно для этого и нужны, это процесс удаления лишнего, — пояснил Рекс. — Пусть увеличит те, что я отобрал. Они пойдут.
— К тому же, — добавила Чарлин, — и фотограф не из самых лучших. Не понимаю, почему выбрали именно его!
— Ее на той неделе должен снимать Франко, — ответил Рекс. — Вот тогда у нас будут настоящие результаты.
— Дядя Наппи, я принесла тебе бутерброд.
— Бутерброд принесла? — дядя Наппи намыливал клиента. — А я от тебя не бутербродов жду, Ева, детка.
Ева пробралась к дяде, и они с любовью посмотрели друг на друга через зеркало.
— Кое-что еще принесла, — сказала Ева. — Сюрприз!
— Карточка? То, что ты мне все время обещаешь?
— Карточка! Пока маленькая, но скоро принесу и увеличенную.
Старый парикмахер пришел в восторг:
— Я ее повешу прямо над зеркалом, чтобы все видели, чтобы все знали, какая красотка племянница у Наппи Петроанджели!
Господи, какая жалость, что нет у нее увеличенных снимков! Почему на фотографии уходит столько времени? У всех других моделей в агентстве такие роскошные альбомы! Даже новенькие уже успели обзавестись коллекцией снимков одиннадцать на четырнадцать! Нельзя Еве тратить столько времени на старте, надо поторапливаться!
Дома за обедом Ева объявила:
— Дядя Наппи водил меня сегодня на ленч!
— И что же он сказал по поводу твоего вида? — поинтересовался отец. — Вряд ли ему нравится, что ты приходишь в парикмахерскую вся размалеванная!
— Он ничего не сказал.
— Но ты хотя бы понимаешь, что он не одобряет твоего вида?
— Чем он так плох?
— Похожа на клоуна в цирке. А эти фальшивые ресницы просто смешны!
— Папа, я же тебе объяснила, что все модели обязательно их носят.
— Почему ты не можешь отличаться от них? Ты, кстати, гораздо красивей без всей этой краски.
— Я не могу отказаться от макияжа. Клиенты требуют, чтобы модель соответствовала образу.
— Зайчик, — вмешалась миссис Петроанджели. — Нам с папой больше нравился твой прежний образ — простой, милой и чистой девочки. Мы с папой хотели бы видеть тебя такой. Нам не нравится, когда ты изображаешь светскую даму, носишь эти вульгарные туалеты и макияж. Я уверена, ты еще больше понравишься клиентам, если будешь сама собой!
Ева сделала гримаску. Быть собой! В семье ей отводилась и разрешалась только роль смирной толстушки. Разве это была она? Она теперь и становится собой, поэтому будет делать все, что ей скажут в агентстве. Чарлин и Рекс Райан наставляют ее, а они лучше знают!
Ева понимала, что ей неслыханно повезло: за нее взялось агентство «Райан-Дэви», а сотни других девушек на ее глазах каждую неделю получают от ворот поворот! А таких, как Ева, в агентстве называют «материал высшей категории» и только их нянчат и дрессируют! Скорей бы получить фотографии одиннадцать на четырнадцать и приступить к настоящей работе.
Рекс и Чарлин предупреждали ее, что на первой стадии дела будут двигаться медленно, что на составление альбома уйдут недели или даже месяцы. Но Кэрри Ричардс и Долорес Хейнс, тоже новенькие, довольно быстро сделали себе альбомы и без проблем начали регулярно получать работу. Почему же так медленно идут дела у нее, у Евы? Этот вопрос давно мучил ее, и она все хотела и не решалась задать его Чарлин, но в этот вечер окончательно решилась.
Кэрри забрела в ванную в поисках губной помады. На ней было новое платье цвета мандариновой кожуры, которое удивительно шло к ее коже и волосам.
Долорес крутилась перед зеркалом.
— Какая прелесть! — восхитилась она. — Откуда? Я хочу точно такое же: и по цвету, и по всему!
— От Блумингдейла. А ты что, никуда не собираешься? Я думала, у тебя сегодня свидание.
Переехав к Кэрри, Долорес усиленно занялась не только работой, но и светской жизнью и проводила все вечера вне дома. Первый раз за две недели Долорес никуда не наряжалась.
— Было назначено, но этот хрен свалился с вирусной инфекцией, так что я побуду дома. Ничего, зато порепетирую позы перед зеркалом и испробую парочку новых причесок. Кстати, как ты думаешь, подстричь мне волосы?
— Они, по-моему, еще не слишком отросли.
— Может, накрутить минут на десять? Будут лучше смотреться.
— И так прекрасно смотрятся. Ты же сегодня никуда не собираешься!
— Хочу попробовать длинные волосы! — Долорес приколола длиннющий каскад кудрей к макушке. — Выглядит, конечно, роскошно, но это не свои волосы, а мне не нравится лишать мужиков иллюзий. Трахаться с таким шиньоном на макушке довольно неудобно, уж не говоря о том, что можно и шиньон загубить, а хороший шиньон стоит хороших денег. Я четыреста долларов заплатила за этот!
Долорес искоса бросила взгляд на волосы Кэрри: почти такие же длинные, как ее накладные, но свои, да еще густые и блестящие! Хорошо, что она рассказала Кэрри о жене Мела: она с того разговора ходит сама не своя.
В дверь позвонили, и Кэрри умчалась. «Хрен с ней», — подумала Долорес. Она перешла в спальню и уселась перед трельяжем. В мягко подсвеченном тройном зеркале она была неописуемо хороша собой. Долорес залюбовалась своим отражением анфас и в профиль. «Хрен с ней! — подумала она снова. — Но черта с два я буду просто так торчать дома!»
Порывшись в комоде, Долорес извлекла пластмассовую коробочку, где у нее хранилась марихуана и папиросная бумага. Она скрутила сигаретку и сделала несколько глубоких затяжек, стараясь как можно дольше удерживать дым в легких. Наркотик начал действовать. Поудобней расположившись на кровати, чтобы видеть себя в зеркале, Долорес снова затянулась.
«Моя жизнь, — думала она, — все дело в том, как я жила… Боже мой, я, что ли, виновата, что мне так сильно Хочется всего — везде бывать, всюду ездить, общаться с заметными людьми, с людьми, от которых что-то зависит, одеваться у Диора и Сен-Лорана, выглядеть так, чтобы любая Казалась больной рядом со мной!
И быть на глазах — посещать премьеры в опере там или на Бродвее, блистать на бенефисах, на приемах, стать «звездой» нью-йоркского сезона. Потом в Париж! А в январе — лыжный сезон в Европе, Альпы…
Я так и вижу себя в умопомрачительном лыжном костюме, возможно, я даже научусь ходить на лыжах. Впрочем, кого это колышет — ходишь ты на лыжах или нет. Главное, как ты смотришься. И хорошо ли трахаешься, а это я делаю здорово… просто здорово. Коктейль после танцев — этой секс разминки, болтовня о лыжах. Жизнь! Я буду, одета с некоторой небрежностью, слегка растрепанные волосы перехвачены обручем — один из вариантов, почти полное отсутствие макияжа, благо, моя кожа это допускает… Ну а февраль должен проходить на Карибском море — Раунд-Хилл, Лайфорд-Кей, Райский остров, Барбадос. Солнце. Я рождена для солнца — бронзовое тело, легкие платья от Гуччи, бикини, сандалии от Луиджи, катанье в «масерати» и все эти бароны, игроки, спортсмены и принцы богатые-богатые — по-настоящему богатые! — пялят на меня глаза… Ночные сборища до утра, казино, шампанское в три ночи…
А вот и он — загорелый и мужественный, в номере за двести долларов в сутки. У него графский или еще, какой титул, на нем синий блейзер с золочеными пуговицами, с короной, вышитой на нагрудном кармане, галстук от Кардена, белые брюки, сшитые римским портным. Как же фамилия этого знаменитого портного? Баттистони… Да, а для меня он будет заказывать вещи у Диора с доставкой самолетом прямо из Парижа… Я буду ходить в кафтанах или в вечерних брючных костюмах. Какого черта я не выучилась по-французски в школе? Болтала бы, как Кэрри, черт бы ее драл! Белый песок, пальмы, синее-пресинее небо, кожу ласкает нежный ветерок… В марте — в Акапулько. Они там все сдохнут, увидев меня! Да, еще поездки в Палм-спрингс, там я покажусь на люди в потрясном теннисном костюме. Придется научиться играть в теннис, впрочем, можно и просто крутиться с ракеткой вокруг кортов. Пройдет Пасха — как насчет Севильи? Оттуда на Коста-дель-Соль и, Господи Боже мой, я так и вижу, как все эти обезумевшие европейцы спрашивают, кто я такая и откуда взялась! Потом Мадрид, Рим, Париж, Лондон — восторг! Вот где мое настоящее место — обед у «Ласере» в Париже, появление во всех этих фешенебельных местах, которые вечно расписывают: «Вог», «Город и деревня» и «Холидей»! А еще Сардиния, Альгеро, куда съезжается весь свет, абсолютно весь. Конечно, мне нужно будет заезжать и на Капри, и в Биарриц, и в Монте-Карло…
Хочу быть «звездой». Хочу, чтобы все меня хотели. Господи, до чего же это дерьмовый мир! Вся власть у мужчин, женщины ничего не стоят, они могут только цепляться за мужиков, которые правят миром. И уже не имеет значения, если этот владыка мира стар и отвратителен. Ты покупаешь собою красивую жизнь. И пускай он в постели ни на что не способен, будут у тебя деньги, ты себе купишь чемпионов по сексу. — Сигаретка обжигала ей пальцы и губы. — Ясное дело, любой старый кобель желает заполучить меня в койку, но не задаром же! Мразь! Ну почему деньги всегда бывают только у старых, вонючих козлов? Дерьмо, кругом дерьмо! Господи, до чего я устала, я хочу спать, спать, спать».
Долорес загасила окурок. Через минуту она уже спала, зарывшись головой в подушки.
После нескольких занятий с Чарлин Ева заметила перемены в себе: ее внешность приобрела большую определенность, она научилась прямее держаться и пластичней двигаться. С акцентом оказалось справиться труднее, но Ева настойчиво, аккуратнейшим образом делала логопедические упражнения, да и вообще она быстро воспринимала уроки Чарлин.
Очередное занятие подходило к концу, Ева отложила рекламный текст, который разучивала, подняла глаза на Чарлин и неожиданно брякнула:
— Чарлин, почему Кэрри Ричардс и Долорес Хейнс уже работают, а я еще нет? Почему у них альбомы уже готовы, а у меня нет?
Чарлин ответила долгим, изумленным взглядом, в котором испугавшейся Еве почудилось и раздражение. Все еще не сказав ни слова, Чарлин выдвинула ящик стола, извлекла горсть собачьих сухарей, чем взволновала Курта и Уоррена, немедленно усевшихся в полной готовности перед столом.
— Лапу, Курт! Другую лапу!
Курт исправил свою ошибку и был вознагражден. Уоррен правильно выполнил команду с первого захода и тоже получил угощение.
Наконец Чарлин вернулась к Еве:
— Ты что, серьезно сравниваешь себя с Кэрри или Долорес?
— Как же мне не сравнивать? Я все думаю: мы появились в агентстве примерно в одно время, а у них уже…
— И ты гадаешь, что в них есть такого, чего нет у тебя, верно?
— Да, — робея, пробормотала Ева. Чарлин закурила сигарету.
— Хорошо, Ева, сейчас поймешь. Кто ты такая, Ева Парадайз — Ева Петроанджели? Дочка бакалейщика из Лонг-Айленда, воспитанная в монастырской школе, нигде не бывавшая, впервые увидевшая мир, в котором ты мечтаешь занять местечко, так?
Ева медленно кивнула.
— Все дело просто в том, — Чарлин взмахнула сигаретой, — что Долорес Хейнс в нашем кругу уже не новичок. Она прошла первичную дрессуру в Голливуде — а это суровая школа, она знает и правила игры, и с какой карты ходить. Что касается Кэрри, то за ней ее происхождение, образование, манеры плюс врожденные качества, которые даются только породой.
— Я понимаю, — проговорила Ева.
— Теперь насчет тебя, Ева. Собираешься ли ты терзаться завистью по поводу свойств, которые все равно не сможешь позаимствовать, потому что они от природы, или же ты собираешься взять себя в руки и исправлять в себе те недостатки, которые исправить необходимо?
— Я исправлюсь, — ответила Ева, хоть и без особой убежденности.
Чарлин с досадой растерла окурок в пепельнице и заявила:
— Чтобы больше у нас с тобой не было разговоров на эту тему! Ты слышала, Ева? Боже мой, да почему я должна тратить время на подобную муть? Решай сама, Ева. Желаешь остаться в этом бизнесе?
— Да. Конечно же, да!
— Тогда без сравнений, ясно?
— Ясно, Чарлин, — с натугой улыбнулась Ева.
— Ты уникальная личность, Ева, помни это. У тебя шансов на успех не меньше, чем у других. Но тебе придется очень много работать, прежде чем ты обретешь уверенность в себе, прежде чем ты утвердишься в нашем деле. В этом и заключается смысл того, чем мы с тобой сейчас занимаемся!
Ева вышла из агентства с твердой решимостью впредь избегать неприятных для себя сравнений. Однако принять решение оказалось легче, чем его выполнить. Как прогнать из головы мысли, когда они все равно лезут? Ева никак не могла забыть Кэрри и Долорес и освободиться от неуверенности в своих возможностях.
«Я — Ева Парадайз, — твердила она в ожидании зеленого света на переходе через Пятьдесят четвертую улицу. — Я стану одной из лучших моделей, все меня увидят и все поймут, какая я замечательная. Чарлин говорит, у меня есть шансы, она говорит, у меня есть все данные».
Она только-только ступила на мостовую, как автомобильный сигнал заставил ее отпрянуть. Мимо пролетела сверкающая дорогая английская машина, в которой Ева успела увидеть красивую, элегантную девушку и мужчину внушительного вида. Девушка была едва ли старше Евы, но как она держалась, как явно была уверена в том, что по праву занимает это место. Внезапно Ева почувствовала себя жалконькой сироткой, тщетно старающейся навязать прохожим то, что их совершенно не интересует и не заинтересует никогда! Да как ей в голову могло прийти сравнивать себя с Кэрри или с Долорес?
Глаза Евы наполнились слезами. Она вернулась на тротуар и, ухватившись за фонарный столб, разрыдалась.
— Ф-фу! Ну эта нью-йоркская жара кого хочешь доймет! Долорес скинула туфли, расстегнула лифчик и, задрав подол, начала им обмахиваться.
— Я только что приняла душ и ожила! — сказала Кэрри.
— Мне надо сделать то же самое! Ну а потом как насчет девичника сегодня вечерком? Мой дорогой все еще валяется со своим вирусом. И потом, я со столькими перебывала в последние две недели, что можно и отдохнуть!
— Правильно! Куда же мы пойдем?
— Может, к Джино? Туда должен сегодня прийти один человек, которого я хотела бы прощупать. Да, Кэрри, почту приносили?
— Ничего интересного. Одни рекламные объявления.
— Ясно. Голливудский хрен так и не дает о себе знать, да? Забудь ты об этом выродке, вычеркни его из списка!
Долорес двинулась в ванную, по пути сбрасывая с себя одежду на пол.
Часом позже девушки сидели у Джино, поедая маникотти оссо букко.
— Я себя чувствовала последней идиоткой, — рассказывала Кэрри. — Представь, тебя приглашают в офис, там собирается десять человек, которые усаживаются в рядок и смотрят, как ты двигаешься. Ставится поп-музыка, и ты должна двигаться в такт и при этом выглядеть томной и упоенной, а они все изучают тебя, как будто ты экспериментальное животное!
— Дерьмо, так он и не пришел, — пробурчала Долорес.
— Девушек целая толпа, я никогда не думала, что манекенщицы в таком количестве ходят по рекламным конторам, все кажутся очень в себе уверенными, все отлично одеты! Я не рассчитывала на такую крутую конкуренцию!
— Тебе-то о чем беспокоиться? — усмехнулась Долорес. — Ты не хуже, а может быть, и лучше их. Вполне можешь постоять за себя, как и я! Мы же уникальны, каждая в своем стиле!
Долорес поразилась собственной доброжелательности и способности признать положительные свойства за Кэрри. Фокус был в том, что Кэрри начала ей нравиться и симпатия понемногу вытеснила зависть. Кэрри была существом настолько естественным, что к ней невозможно было плохо относиться — во всяком случае, долго.
— Есть идея, — объявила Долорес. — Не сходить ли нам на десерт в «Двадцать одно»? Там сейчас должно быть самое оно!
— Дамы, что прикажете? — остановили их на пути в бар.
— Я мисс Хейнс из Голливуда, а это моя подруга мисс Ричардс. Наши друзья Мел Шеперд и Р.Т. Шеффилд с побережья сказали нам, что если мы пожелаем зайти в «Двадцать одно», то, чтобы получить столик, достаточно сослаться на них.
— Сюда, пожалуйста!
Через несколько минут девушки уже пили кофе и рассматривали посетителей. Долорес заметила:
— Полный отпад, Кэрри.
— Здесь всегда так шумно?
— Ты посмотри вон на того — где он отыскал себе такую хрюшку? Богатый, явно богатый, я деньги чую на расстоянии!
— Красивый мужчина вон тот, около бара.
— Чересчур чистенький. Чистенькие всегда зануды. И не похоже, чтоб с деньгами.
— Возможно, что денег у него и нет, но он выглядит как человек, с которым хорошо поселиться вдали от города.
— Не для меня. Я от своей карьеры не откажусь, и я далеко пойду. У тебя тоже есть данные, Кэрри, неужели ты не стремишься к успеху?
— Для меня это скорей забава, ну и способ заработать на жизнь.
Долорес отставила кофейную чашку.
— Ну что, мы все увидели. Расплатимся?
— Ты покуриваешь? — спросила Долорес на обратном пути.
— Травку? Нет.
— Зря. Я думала, мы можем вместе кайф словить. А ты вообще-то пробовала?
— Попробовала однажды, когда ездила на выходные в Принстон. Мне не понравилось.
— А жаль.
Долорес призадумалась, потом медленно заговорила:
— Мы с тобой такие разные, Кэрри, как с разных планет. У нас совершенно разные представления о том, что хорошо, а что плохо, разные вкусы. Мы и хотим от жизни не одного и того же. Ты такая, как бы сказать, чистая, что ли, а я — ну я и есть я! Вот я хочу добиться в нашем бизнесе успеха, ты — нет. Мне нравится курить травку, нравится спать с мужиками…
Кэрри с изумлением уставилась на Долорес:
— Мне тоже нравится спать с мужиками! Что тут такого особенного?
— Ну, ты о'кей, Кэрри! Правда — о'кей!
В ателье Франко Гаэтано Ева приехала к концу дня, когда он должен был уже освободиться от работы. Ева робко переступила порог. Со всех сторон на нее смотрела белокурая модель и маленький ребенок, как выяснилось, — жена и малыш Гаэтано.
— Привет, я здесь! — окликнул ее Франко.
Вот он какой! Ева именно так себе его и представляла: итальянец из Калабрии, американец в третьем поколении, шумный и хвастливый, плотный, горящие черные глаза и черные как смоль волосы.
Сделав первые снимки, Франко остановился.
— Вот что, детка! Ты какая-то вся накрахмаленная, мне надо, чтобы ты расслабилась. Смотри!
Он быстро подвигал руками, ногами, потряс головой.
— Теперь ты!
Ева повторила его стремительные подергивания.
— Сойдет, киска! Дальше вот что: закрой ротик, закрой глазки. Ага, хорошо! Как только я приготовлюсь щелкнуть, ты сразу закрываешь и рот, и глаза… Мне нужно поймать вот это выражение нетронутости…
Потом Франко перешел к показу основных позиций ног.
— Как займешь правильную позицию, так все тело сразу приобретает единую плавную линию. С руками трудней, чем с ногами, потому что поначалу кажется, что руки некуда девать.
— Я знаю. Мне все время мешают руки.
— А ты о них не думай, детка! Тут главное — полностью расслабиться. Чтоб тело стало совершенно свободным. Представляй себе пушинки, облака, представь себе, что ты лебедь с длинной, гибкой шеей, плавно скользящий по озеру.
Закончив снимать Еву в полный рост, Франко перешел к ее лицу. Он потребовал, чтобы Ева спустила платье с плеч и дала ему полный обзор шеи. Ева охотно повиновалась.
Щелкнув несколько раз, Франко тяжело вздохнул:
— Не то. Не пойдет.
— Извините меня, — залепетала Ева, — я же… Франко в глубокой задумчивости рассматривал ее.
— Так. Иди в примерочную и снимай блузку и лифчик. Прикрыться можешь шарфом или полотенцем. Я буду снимать только до этого места. — Он показал на себе докуда. — Но мне нужна длинная линия шеи, как у газели…
Из примерочной Ева вышла в одной юбке и полотенце. Она была сконфужена, но, к полному своему изумлению, отметила, что кроме застенчивости испытывает и непонятное возбуждение.
— Требуется музыка, детка! — объявил Франко» — Чтоб настроение создать!
Ева заняла свое место под лампами. Почему-то ей все время лезли в глаза джинсы Франко, плотно обтягивающие его ягодицы, с бугорком спереди. Как странно, что она не заметила этого раньше! Поборов желание придержать полотенце руками, в чем не было никакой необходимости, Ева вдруг вспомнила отца: что бы он сказал, увидев ее сейчас?!
Франко раскачивал бедрами в такт музыке. Щелк!
— Отлично! — он снова спустил затвор фотоаппарата. — Киска, великолепно! Вот теперь ты выдаешь то, что мне от тебя и нужно было!
Щелчки следовали один за другим.
— Давай-давай, детка! Вот ты у меня какая! Потрясно! Конец света! Ну, еще, еще! Ах ты…
Ева всем телом двигалась в такт музыке, двигалась помимо своей воли и знала, что не может остановиться. Она чувствовала, как горячая кровь захлестывает ее, распаляет, гонит куда-то…
Франко бешено двигал бедрами.
— Ох, с ума сойти! Давай-давай, детка! Ну, дай еще, еще немножко. Вот так вот, вот так вот! Да-да-да, детка!
Ева не понимала, не могла понять, что с ней, откуда эта раскованность, эта безудержность. С нею еще никогда не бывало такого.
Вдруг Франко остановился и отвернулся от нее.
— Иди одеваться! — приказал он. — Перекур. Он сразу стал далеким и замкнутым.
Пока Ева позировала, она была соединена с ним узами наподобие любовных. Она излучала чувственность и женственность, а он их воспринимал. Вдруг узы распались. Ева оделась, привела себя в порядок и уселась на диван рядом с Франко, отчего-то ощущая себя более обнаженной и смущенной, чем прежде.
Она и ахнуть не успела, как Франко навалился на нее. Рот его был полуоткрыт, тяжело дыша, он раздвинул языком ее губы.
— Вы что? — испугалась Ева.
— Детка! — он крепко держал ее, а язык скользнул ей в ухо. Ева запротестовала — слабо и глупо:
— Не надо! Мне… мне противно! Франко грубо облапил ее.
— Это нечестно! — вскрикнула Ева, вырываясь. Он отпустил ее.
— Все понял. Но ты безумная баба, так что я не виноват, что полез на тебя!
На обратном пути на Флорал-парк Ева старалась разобраться в происшедшем. Ей еще ни один мужчина не говорил: «Сама виновата, что я полез на тебя!» Она даже не слышала таких выражений! «Он хотел, — думала Ева, — он хотел меня. Хотел. Меня».
Какой волнующий мир раскрывался перед ней, какой далекий от Флорал-парка! Ничто в прошлом не подготовило ее к новой жизни. Еве казалось, что с нее сняли оковы. Только теперь она начинает жить, двигаться, ощущать себя.
Но разобраться в смешанных чувствах, которые вызвал в ней Гаэтано, Еве оказалось не под силу. Как жалко, что нет никого, с кем бы она могла поговорить об этом!
Долорес услышала, как Кэрри спрашивает по телефону:
— Что собой представляет ваш друг, этот Сол Франклин? — Выслушав ответ, Кэрри продолжала: — Нет, Джефри, я подумала, что он грязный старик, вызывающий жалость. И делает вид, будто интересуется фотографией.
«Грязный старик! Неплохо это она сказанула! — подумала Долорес. — А грязный старик, вызывающий жалость, — еще лучше».
— Я не могла не слышать, что ты говорила по телефону, — сказала она Кэрри.
— Ничего страшного.
— Знакомое имя — Сол Франклин. Я уверена, что знаю его, но, убей, не вспомню, где мы встречались!
— Он раздобыл мой номер телефона через справочную и представился другом Джефри Грипсхолма. Джефри утверждает, что они едва знакомы. Мне он предложил двести тысяч! Не вспомнила, где вы встречались?
— Двести тысяч? Двести?
— Он сказал: бери, сколько хочешь, а у него было двести тысяч наличными. Подумать только, он даже не в сейфе их держит!
— Нет, я имела в виду совсем другого человека, — сказала Долорес.
На другое утро Долорес забежала в агентство, чтобы вручить Рексу контрольки своих новых фотографий — на выбор. У этих педиков бывает прекрасный вкус!
От него она зашла к Чарлин, поболтала о том, о сем и будто, между прочим, поинтересовалась:
— Говорит тебе о чем-то имя — Сол Франклин?
— Когда-то давным-давно я была с ним знакома. А кто, спрашивается, не был? — фыркнула Чарлин. — И, конечно, я много чего слышала о его нынешних фокусах. Он не изменился с годами. Не знаю, правда, комплимент ли это для мужчины или оскорбление! А что?
— Просто он сказал, что готов сделать мои пробы!
— Ласточка, я могу тебе точно сказать, что будет. Он начнет вполне кошерно, с «Роллейфлексом» в руках. Потом возьмется за трехмерную камеру, щелкнет тебя так и эдак неглиже, а после предложит сниматься голяком — за дополнительную, конечно, оплату. Фотографии «Роллейфлексом» ты использовать не сможешь, ибо, несмотря на долгие годы практики, Сол не фотограф, а дерьмо. Слайды неглиже он тебе не даст — они предназначены для его личной коллекции. И, строго между нами, Долорес, снимки голяком тебе не могут повредить по той простой причине, что их никто никогда не увидит, кроме Сола Франклина. Говорят, он часами рассматривает их и занимается онанизмом. Коллекция у него должна была образоваться фантастическая: он начал собирать ее еще, когда я была актрисой, а было это, извини, в двадцатые годы. Подозреваю, что так или иначе у него перебывали все красивые женщины Нью-Йорка. Если хочешь заработать, то это вполне безобидный способ.
— Безобидный?
— Естественно! Во-первых, как я уже сказала, Сол Франклин никому свою коллекцию не показывает, хотя одному Богу известно, сколько добропорядочных замужних женщин окажутся в беде, когда он откинет копыта. Во-вторых, — Чарлин деликатно понизила голос, — не стоит у него уже очень давно!
В течение часа Долорес разыскала в телефонном справочнике Манхэттена номер Сола Франклина и позвонила ему.
— Лапочка, привет! — вскричал Рекс при виде Евы, которая зашла в агентство к концу дня.
— Девочка с каждым днем все лучше смотрится! — улыбнулась Чарлин. — Ева, одну минуточку, извини! Рекс, тебя еще не осенило по поводу двадцатипятилетней модели для рекламы «Аллереста»?
— Хоть убей, никто в голову не приходит! С тех пор как федеральные власти придумали новые ограничения, это превратилось в дикую проблему!
— Могу поспорить, что зрители и не думают, будто те, кто рекламирует лекарства по телевидению, сами больны всеми этими болезнями! Ладно, черт с ним! Кстати, а о нашей малышке ты уже слышал?
— О Еве? Нет. О чем ты?
— Как она побывала у Франко Гаэтано. Я теперь с нетерпением жду его пробы. Франко говорит, что между ними возникли просто фантастические биотоки!
— Какие биотоки? — переспросила Ева.
— Биотоки — это то самое, что или возникает между художником и моделью, или не возникает.
Ева почувствовала, что заливается краской. Что рассказывает Франко про нее?
— Секс и только секс, ничего кроме! Абсолютно все строится на сексе!
— Боже мой, — слабеющим голосом пролепетала Ева.
— Да не смущайся ты, малыш! — рассмеялась Чарлин. — Тебе придется к этому привыкнуть, если ты собираешься стать знаменитой моделью!
«Секс, — размышляла Ева по дороге домой на Флорал-парк. — Значит, вот в чем смысл моих странных ощущений!»
В субботу и воскресенье Ева работала в бакалейной лавке, помогая отцу и воображая себя прославленной моделью в ослепительном туалете вместо рабочего халатика. Когда лавка закрылась, Ева пошла по Тьюлип-авеню к церкви Пресвятой Богородицы. В церкви она нашла свое любимое местечко, мягко озаренное мерцанием свечей на алтаре святых. Ева преклонила колени и немного посидела в ожидании покоя. Пройдя затем к алтарю святой Юдифи, она помолилась, зажгла несколько свечек, опустила монетки в коробку с прорезью, поставленную рядом с алтарем.
— Помоги, помоги, помоги мне, святая Юдифь, — просила Ева. — Пусть наступающая неделя станет поворотной в моей судьбе. Пожалуйста! Обещаю распространять слово о деяниях твоих, раздавать верующим брошюры с твоими молитвами.
Ева низко склонила голову, становясь на колени перед алтарем. Выйдя из церкви, она чувствовала себя значительно лучше. Святая никогда не отказывала ей, и Ева понимала, что может полностью положиться на нее и в этом деле!
Долорес покинула Зал сафари в универмаге «Бонвит» с двумя платьями в коробке.
Такси доставило ее на угол Шестьдесят второй улицы и Парк-авеню к дому Сола Франклина, который ее уже дожидался. Все шло в полном соответствии с прогнозами Чарлин: пробы Сол начал делать «Роллейфлексом», затем перешел к слайдам. Долорес, облаченная в черный кружевной пеньюар, полулежала на муаровой кушетке под Ионой с китом на гобелене.
Сол сказал:
— У тебя поразительной красоты тело! Я хотел бы получше выявить все его достоинства с фотографической — ха-ха! — точки зрения!
— «Плейбой» как раз предложил мне три тысячи за право напечатать фотографию ню, — протянула Долорес. — Твой вариант будет подороже.
— Ты не спятила случайно?
Сол, наряженный в бледно-зеленые брюки и коричневый охотничий пиджак, осторожно поставил камеру на «Стейнвей».
— Почему? Я считаю, моя обнаженная фотография стоит пять тысяч.
— Пять тысяч? Ну, ты даешь!
— Милый, ты сказал, что я даю? — Долорес призывно посмотрела на Сола Франклина. — Надо полагать, в духе Фрейда… Ну, иди ко мне, дорогой!
Через миг они уже страстно целовались, а Долорес стонала и извивалась — главным образом от омерзения.
— Сол, ну нельзя же так! Я с ума схожу… Еще, о еще! Как мне с тобой хорошо! Ты фантастический мужчина! Еще, ну еще!
Наконец Долорес слегка оттолкнула Сола, кокетливо притворяясь шокированной:
— Да ты просто бешеный! Ты же секс-маньяк!
Долорес позволила старцу расстегнуть бюстгальтер и запустить внутрь взмокшие от пота пальцы. Он трясся и задыхался от возбуждения, но Долорес краешком глаза видела, что все впустую. Она вспомнила слова Чарлин и усмехнулась.
— Я не такой, как все! Я не просто хочу тебя, ты мне нравишься как человек! — подвывал Сол.
Крупные капли пота выступили у него на носу, на лбу и шее.
— Так докажи мне это, — прошептала Долорес.
— Разве я тебе это не доказывал? Ты сама заставила меня остановиться!
— Если я тебе действительно нравлюсь, ты заплатишь мне пять тысяч за обнаженную натуру. А потом уже я тебе буду доказывать, что умею быть благодарной! Тебе будет хорошо, тебе будет очень хорошо со мной!
Сол все еще тяжело дышал, но в уме уже производил расчеты.
— Заключим сделку: даю тебе три куска! За обнаженную натуру, и еще ты переспишь со мной.
Он замялся, и Долорес поняла, что дальнейшие признания дадутся ему не без труда.
— Если получится, даю еще кусок премиальных! Идет?
— Не пойдет! — твердо объявила Долорес. — Принимаешь мои условия, а не хочешь — как хочешь! За три тысячи, Сол, ты получаешь снимки голяком и ничего больше. За все, что сверх, — и оплата сверх, и, смею тебя заверить, я того стою!
Старец сардонически ухмыльнулся:
— И отзывы можешь представить?
— Не могу, и это самое дорогое — я новенькая, еще не подо всеми побывала! В отличие от абсолютного большинства твоих приятельниц!
— Ладно, давай за два куска, и не нужна мне обнаженная натура! Долорес покачала головой:
— Или все, или ничего. Не хочешь — не надо! И Сол сдался.
Он набросился на Долорес, но, как она и предполагала, сделать старый козел не смог ничего, так что пришлось прибегнуть к помощи протеза. Долорес удивило, что он и не попытался обвинить ее в своей неудаче.
— Ты здесь ни при чем, милая! — объявил он. — Чего нет, того нет и нигде не возьмешь. Но ты старалась, как могла, и все вышло славно.
На другой день с утра пораньше она отправилась в магазин Бергхофа и заказала себе манто из черной норки в полную длину.
Фотографии Евы у Франко Гаэтано получились просто сенсационными!
Она удивилась, но Франко, даже не посоветовавшись с агентством, сам отобрал шесть штук для увеличения, увеличил их, а Еве сообщил, что готов увеличить и больше, если потребуется.
Возбужденная Ева чуть не бегом примчалась к Чарлин и Рексу.
— Ну-ка, ну-ка, — заторопила ее Чарлин, — я умираю, хочу видеть, что получилось!
— Малышка, это же невероятно! — завопил Рекс, перебирая снимки.
— Фантастика, Ева!
— Киска, в тебе действительно есть изюминка!
— Эта у нас далеко пойдет, я же с первого взгляда поняла!
— Настоящая женщина!
— Что ж, альбом твой готов, можно приступать. Со временем добавится еще штук двадцать снимков, но для начала того, что есть, больше чем достаточно.
— С сегодняшнего дня, — сказал Рекс, — работа сама поплывет тебе в руки. Вот увидишь.
— Надо выпить и отпраздновать это событие! — заявила Чарлин. — У нашей юной монашенки высокий коэффициент обучаемости. Следующий урок — коктейли!
«Я научусь, — думала Ева, — я очень быстро научусь всему! Благодарю тебя, святая Юдифь!»
В четверг вечером Долорес сказала:
— Заходила сегодня в «Аллен и Коль» и просто сошла там с ума. Такие прелестные вещи! Я накупила целую кучу: пояса, шарфики, бусы, солнечные очки. Кстати, как тебе мое новое платье? Подойдет для первого свидания? Что меня мучает, так этот чертов парик — я не попала к Фелипе, а он единственный, кто меня хорошо причесывает с накладными волосами!
Кэрри ожидала, пока наполнится ванна, сидя на ее бортике и подстригая ногти на ногах.
— Хватит кукситься, Кэрри!
— С чего ты взяла?
— Выродок, этот твой Мел Шеперд! После его отъезда ты ходишь сама не своя, Я тебе уже говорила, не нужен он тебе. И говорила, что он женат! Так нет же, ты все равно не можешь выбросить его из головы.
— Я не верю, что он женат.
Кэрри забралась в ванну. «До чего же у нее красивая грудь!» — отметила Долорес, с трудом отводя глаза.
— Фелипе, педик вонючий! — переключилась она на собственные проблемы. — При том, сколько он на мне зарабатывает, можно, казалось бы, найти четверть часика и причесать меня. Так нет! Ты только посмотри на этот парик — мерзость!
— Да нет, волосы лежат хорошо!
— Слушай, Кэрри, если даже я ошибаюсь и он не женат, все равно: не будет тебе с ним добра. Все эти типы на один манер. Как ты думаешь, что лучше — надеть черный бархатный бант или стразовую застежку? Я эту застежку терпеть не могу, другое дело, была бы она из настоящих бриллиантов!
— Кроме тебя, никто не заметит разницы.
— Я-то знаю, что камни поддельные, и в этом весь фокус. С другой стороны, если я ее надену и Серж поймет, что камни ненастоящие, может, он сообразит что к чему и подарит настоящую застежку. А где моя косметичка? Хочу подкрасить ресницы!
Кэрри указала на косметичку.
— Мерси. — Долорес открыла сумочку. — Представляешь, как мне повезло с этим стариком Сержем? Бабы во всем городе умирают, чтоб только познакомиться с ним… Кэрри, а белого лайнера у тебя нет?
— Нет.
— Тогда попробую наложить на веки просто белую помаду.
Она достала из косметички красивый тюбик, осторожно нанесла слой помады на веки, растерла вокруг глаз, слегка подчеркнув коричневой тенью. На операцию ушло пятнадцать минут, не меньше. Закончив, Долорес покружилась перед зеркалом, удовлетворенно оглядывая себя со всех сторон.
— Слушай, Кэрри! А я ведь вполне заслуживаю разворота в «Вог»! Я гораздо лучше выгляжу, чем эти сучки с их фотографий!
Кэрри выбралась из ванны и, блестя мокрым бронзовым телом, потянулась за полотенцем. Долорес глянула на изгиб ее ягодиц и отвела глаза.
— Деньги! — сказала она. — Денежки. Ничего другого не надо. Ты это понимаешь, Кэрри? Вот что решает все мировые проблемы.