-- Конечно, Света, ты же знаешь, у меня хорошая память.
-- И еще ты сказала: "Вот ты вырастешь, я тебе все объясню".
-- И ты хочешь, чтобы я тебе все объяснила сейчас?
-- Что ты, мама! Мне жалко твоих усилий. Это невозможно объяснить. Это мог бы, наверное, сделать тот, кто выдумал евреев и неевреев. А ты? Что ты можешь мне сказать? Что один из дедушек у меня был русский? Ну и что?
Господи, господи... Совсем взрослая дочь.
Анатолий все не ложился. Это мешало и спать, и думать. Он говорил о своих планах. Какой-то сомнительный делец предложил на него поработать: сделать для чего-то электронный прибор. Договор -- на пальцах. Обманет? Ясно, обманет, на роже написано. Но и терять жалко. Может, удастся заработать? И -интересно. Это не бетон заливать на стройке.
И вдруг сказал:
-- Машина, нужна машина. Тогда легче будет искать работу.
-- Ну, давай возьмем в банке ссуду, -- сквозь сон пробормотала Светлана, -и купим машину.
-- Опять в кабалу?
На лестнице или во дворе что-то скрипнуло, Светлана прислушалась. Нет, не то. Опять не то. Главное, что не давало уснуть -- Светки опять нет дома. Cветлана слушала, что говорил Анатолий, проваливалась в свои мысли, умирала от желания спать, но при этом все время напряженно ждала, что наконец-то услышит знакомый звук -- ключом открывают дверь.
Где Светка? С кем?
Это напряженное ожидание сегодня, как всегда, не покидало ее с той минуты, когда она вернулась домой. Поставила сумки, зашла в комнату, где спали мама и Игорешка. Мама услышала, повернулась:
-- Я сейчас встану, покормлю тебя.
-- Лежи, лежи, я сама. Светка не приходила?
-- Нет. А Толя, кажется спит.
-- Что нового?
-- Ничего. А у тебя?
-- И у меня -- ничего.
Светлана поправила на малыше одеяло, нагнулась, поцеловала его и вышла. Заглянула в гостиную, комнату, которую в Израиле почему-то называют салоном. С тоской посмотрела на пустой светкин "аппендикс", так сама Светка назвала небольшой отросток комнаты, куда ее поселили. На иврите этот отросток именовался тоже непривычно -- угол для еды, для этого он, наверное, и был предназначен, но в их доме он выполнял другую функцию. Сюда втиснули диванчик для сна и маленький столик для занятий. Другого места для дочки не нашлось. Не было.
Когда въехали в эту небольшую квартирку -- о большей и думать было нечего -- Светка вдруг сказала:
-- Вот если бы не бабушка...
Понятно, комната досталась бы ей, а Игорешку поселили бы в отростке.
Анатолий поддержал ее:
-- Если бы не твоя мама...
С тех пор, как приехали, отец и дочь оказались вдруг на разных полюсах, ладили плохо, а тут неожиданно такое единодушие. Неужели и их дому грозит междоусобная война? С кем ни поговоришь, у всех в семьях враждебные лагеря: старики -- молодые -- дети. Там не было лагерей, а тут вдруг выплыло. И всем мешают неприкаянные, не нашедшие себя здесь старики.
Нет, нет. У них такого не будет. Сказала, четко произнося каждое слово:
-- Значит, так. Это моя мама. И больше чтоб об этом разговора не было.
При ней с тех пор об этом не говорили. А без нее?
Что бы она делала без мамы?
-- А ничего, -- сказала как-то одна знакомая, -- варила бы, как варю я. И все делала бы, как делаю я. Родители сняли квартиру отдельно, всем стало легче.
Разве дело только в этом -- варить, стирать, нянчить?
Что стало с людьми? Или нет, не стало, было, все было, только таилось в каждом и ждало своего часа. Каждый привез сюда самого себя.
А Светки опять нет дома. Неуютно ей в этом закутке. Конечно, неуютно. Но что делать?
Светка замкнулась, живет в своем мире, никого туда не пускает. Несколько дней назад Светлане показалось, что она прошла сквозь стену, которой дочка отгородилась от нее.
Наверное, только показалось.
Было поздно, очень поздно, почти ночь. Светлана занималась на кухне. Хлопнула входная дверь, это вернулась Светка, Светка-Лиора. Светлана отложила конспекты и пошла в салон.
Светка сидела в своем закутке на диванчике, положив ногу на ногу, и смотрела -- в никуда. Одета на этот раз она была вполне прилично. Недавно купленная куртка застегнута, волосы аккуратно стянуты сзади, правда, тряпкой, но ничего, тряпка в тон куртки, на ногах кроссовки, хорошие кроссовки, тоже недавно купленные. Светлана не хотела, чтобы дочка чувствовала себя здесь Золушкой, что могла, делала, как могла, одевала. И сейчас ей понравилось, как Светка выглядит. Красивая девочка. Будет ли счастливой?
Плохо, правда, что Светка не разулась, в обуви прошла по ковру. Говорить об этом Светлана не стала.
Светка повернула голову, наверное, услышала ее шаги.
-- Шалом, има. Ма нишма? {Привет, мама. Что слышно?} -- спросила она на иврите.
Дожили. Не виделись столько времени, и сразу -- иврит. Благо, на этом языке есть штампы на все случаи жизни.
-- Света, -- сказала Светлана спокойно и мягко, -- разве ты не знаешь, что на "ма нишма?" отвечают "ма нишма" и проходят мимо, не ожидая ничего больше. Никого не интересует, что у кого слышно.
-- Мама, это же очень удобно. Вежливо и можно не разговаривать.
-- Тебе не хочется со мной разговаривать?
-- А тебя что-то интересует?
-- Ты в этом сомневаешься? Если я не всегда тебя спрашиваю, то просто потому, что не хватает времени. Вот сейчас я хотела бы знать, где ты была и что делала.
-- Ну, если тебя это в самом деле интересует, -- снизошла Светка, испытывающе глядя на мать, лицо у девочки было замкнутое, отчужденное -- то я тебе скажу, что я была у этой дряни Шуламит, в ее шикарной вилле, в ее отдельной комнате, где стоит дорогущий компьютер.
-- Почему она дрянь? Она что, плохо к тебе относится? Зачем же ты к ней ходила?