...Мы сидели с подругой, самым близким моим другом, на жестких неудобных вокзальных стульях. Нас неумолимо куда-то несло, ничего уже нельзя было изменить. Я как-то вдруг сразу отключилась от суетных дел, бразды правления по устройству этих дел были отданы сыну вместе с остатками денег на их оплату. Мы сидели с подругой, касаясь друг друга плечами, мы не плакали, больше молчали. Иногда она говорила:
-- Ты увидишь, все будет хорошо, все у вас там будет хорошо. Ты только пиши.
-- Да, да, конечно, я напишу. У вас тоже все будет хорошо. Ты тоже пиши.
-- Я буду писать. И ты пиши. Все будет хорошо, вот увидишь, -- повторяла она, как заклинание.
Все куда-то разбрелись, муж, уходя, поручил нам смотреть за вещами, и, машинально глядя на чемоданы, я замечала, что происходило возле. Память сама сложила в свою кладовую снимки мгновений, и сейчас я смотрю на них, словно перебираю фотографии или прокручиваю ролик.
В большом новом здании вокзала в тот день мы были одни с такой поклажей, не стоило труда выхватить нас из муравейника обычных пассажиров и вычислить, кто мы такие. Подходили какие-то люди, о чем-то говорили, уходили. Потом появился сын с мужчиной в темном, постояли спиной к нам лицом к чемоданам, поговорили. Мужчина в темном ушел, пришел муж с каким-то небритым, поговорили втроем. Я видела -- сын согласно кивнул небритому, услышала, как сын произнес свое любимое:
-- Лады.
Небритый ушел, а муж и сын подсели к нам.
-- Пасут, -- сказал муж.
Я не сразу поняла.
-- Кто? Кого пасут?
-- Они -- нас.
-- Ну ребята... -- сказал сын насмешливо, но и явно отдавая им должное: знают люди, как работать.
Я заметила на лице у сына знакомое мне выражение: он готов был вступить в игру, не ради денег, ради азарта -- кто кого переиграет. Он был спортсмен, борец, он знал азарт схватки, но и умел держать себя в руках, я знала. Здесь был не ковер, и на карту надо было ставить не ступеньку пьедестала почета. Совсем иное.
Наверное, муж тоже заметил, что боролось в сыне.
-- Что делать? -- сказал он предусмотрительно. -- Монополия. Нам ли с ней тягаться?
-- Что случилось? -- спросила я и сама удивилась, как безучастно прозвучал мой голос. Я знала, все как-то решится, мы уедем.
-- Все нормально, -- сказал муж.
-- Много просят? -- спросила подруга.
-- Не знаем, сказали: "Договоримся".
-- Что они -- одни на вокзале?
-- Как видишь.
-- Сегодня это их куш, -- добавил сын.
Появилась Алина с ее двоюродным братом. Он провожал нас, они вместе гуляли, ожидая посадки.
-- Мы пойдем в игральный зал, -- сказала она. -- Я должна просадить последние деньги.
И они исчезли опять.
-- Что за деньги? -- спросила меня подруга.
Я объяснила. Как и все мы, Алина отрывала от себя дорогие ее сердцу вещи. Родители сказали: "Вот это берешь и ни грамма больше". И она раздала свои сокровища подругам. Но не все. "Это, -- сказала она про электронные игры, -- я продам". Бизнесмена из нее не получилось, игры она продала меньше, чем за полцены, но какие ни есть деньги лежали в кармане, надо было с ними что-то делать. Мороженого уже не хочется -- наелись, напились ситро.
-- Жаль, -- сказала подруга. -- Жаль игры. Они же так мало весят.
Тут она, видно, решилась, открыла свою сумку, достала из нее книжку.
-- Может, ты все-таки возьмешь с собой? -- Она протянула мне книжку, маленький томик. Это был Пастернак. -- Когда станет грустно, он тебе поможет. Здесь всего двести граммов. Двести граммов Пастернака.
Я взяла книжку, машинально наугад открыла, стала читать знакомое. И поняла, что, конечно, увезу ее с собой, и выкину, если надо будет, что угодно, из чемодана.
Время шло, носильщики не появлялись.
-- Пойду поищу, -- сказал сын. -- Что-то мне неспокойно.
-- Не волнуйся, -- остановил его муж, -- они своего не упустят.
Старший был опытнее и мудрее, он больше разбирался в людях. Младший, хоть и был спортсмен, но все равно горяч и импульсивен. Да к тому же взял на себя заботу о нашей дороге и должен был, так он считал, я понимала, стелить соломку во всех местах возможных падений. Направлять штурвал нашего семейного ковчега в обход рифов.
Я поняла, что плохо себя веду: надо бы покормить людей, и позвала всех есть. Нас было много, все сгрудились вокруг меня, кто сидел, кто ждал стоя. Я доставала из кастрюли куски холодного мяса, клала их на хлеб, увенчивала соленым огурцом и протягивала каждому. Сын стоял так, чтобы видеть вход в здание вокзала, он уже было потянулся за своим обедом, но вдруг отдернул руку, бутерброд чуть не упал на пол.
-- Сейчас, -- бросил он и ринулся к выходу.
Я оглянулась, в дверях была видна морда небритого.
Через несколько минут сын возвратился.
-- Сволочи, -- сказал он, машинально взял хлеб с мясом, не сел, стал стоя жевать.
-- Что случилось? -- спросила дочка.
-- Темнят.
-- Успокойся, -- сказал ему отец.
-- Но до поезда уже не так много времени, -- сын посмотрел на часы. Он явно проигрывал. У них в руках были все козыри, а у него ни одного. У него -только боль и тревога. Оттого, что мы уезжаем. В неизвестность. А он остается.
-- В крайнем случае погрузим сами, -- сказал муж. -- Вот поедим и начнем выносить вещи.
Но я видела, что и муж начинает нервничать.
"Ребята" во главе с небритым явились, как только мы кончили есть. Они окружили сына, как ни в чем не бывало.
-- Все будет в порядке, хозяин, -- сказал небритый тоном, за которым стояло: "Мы свое дело знаем". Он оглядел поклажу, словно видел ее впервые и оценивал. -- Значит так... Надо две телеги, -- и назвал сумму.