Но в последнее время огромные портреты нашего мэра, рядом по три, по пять, в два ряда заполнили в городе все стены, столбы и рекламные щиты. Казалось, весь город окутали его сияющие лики.
-- Скажи, -- спросила я свою знакомую, ту самую, которой нравились фонтаны и фейерверки, -- зачем так много улыбок?
-- Тебе мешает? -- удивилась она.
Мне мешало. Хотелось сдирать со всех стен и столбов эти портреты, безжалостно рвать их, они меня раздражали. Я этого, конечно, не делала, поскольку была человеком законопослушным. Но в одном городке на востоке страны я восхитилась смельчаком (а может, их было несколько), который отважился на то, чего бы я сделать не посмела.
Рекламные щиты и все возможные плоскости в этом городе были заклеены портретами кандидата в градоправители. Может быть, это был и нынешний его глава, кому-то пришедшийся не по душе. На всех портретах белыми кружками были заклеены глаза. Впечатление странное, неприятное, в дрожь бросающее: лицо, как лицо, а вместо глаз пустые глазницы.
Мы долго бродили по этому городу, но нигде не смогли увидеть, какие у кандидата глаза. Может, взгляд у него злой, нехороший, безжалостный, и правильно сделали, что заклеили глаза, нечего так смотреть на мир, на город, на евреев. А может, наоборот, глаза у него добрые и умные, и тот, кто поработал над портретами -- варвар и негодяй.
Я не сдирала со стен лики нашего мэра, но чем многократнее и ослепительнее он мне улыбался, тем тверже становилось мое убеждение: ни-зачто не голосовать за него, ни за что!
Свои голоса мы отдадим Генералу.
x x x
Михаэль приглашал нас на все встречи с Генералом. Сценарий каждый раз был примерно один и тот же: представление, подвиги, вытянутая вперед рука, загибание пальцев -- первое... второе... третье... Яркие словесные картины: самолет, несущийся в Штаты, самолет, летящий обратно, карманы, полные денег. И стройка, стройка... Дома для нас, неимущих. Кто откажется опустить в урну бумажку нужного цвета, чтобы потом иметь крышу над головой?
Ему верили, им гордились. О нем знали все.
Как-то раз стояла я в очереди в банке (единственное место, где очереди -дело обычное). Две дамы по-русски говорили о Генерале. Одна другой рассказывала о его подвигах. Подошел мужчина, тоже наш, из Союза.
-- Нет, -- вмешался он, -- дело было не так, -- и начал излагать свою версию хода знаменитого сражения.
-- Какая разница, -- возразили ему, -- слева подошли танки или справа? Он совершил подвиг. -- Похоже, военные действия ее вообще занимали мало, для нее было важно совсем другое: -- Он такой интересный, такой представительный, уверенный в себе. Он знает, что надо делать.
Женщины таких любят.
-- Он нравится мне как мужчина, -- произнесла одна дама, глядя на выступающего генерала. Дама эта приехала, как и мы, недавно, но была моложе и уже при должности, и с удовольствием купалась в предвыборной суете. Правда, сказав, она улыбнулась, мол, вы же понимаете, что это шутка. Но кто знает, может, все-таки не совсем шутка. Если начиналось братание лидера с народом (иногда бывало), она никогда не упускала случая оказаться рядом, поближе и спешила с ним поцеловаться. Как-то и я нежданно-негаданно удостоилась генеральского поцелуя. Но об этом позже.
Михаэль представил кандидата во всех районах города, где жили приехавшие из Союза, по второму кругу идти не стал, может, Генерал решил, что и так наши голоса у него в кармане, и он на время исчез из нашего поля зрения.
А по квартирам, в том числе и нашим, съемным, где жили олимы, ходили симпатичные парни и девушки, солидные мужчины и женщины и разносили улыбки смуглолицего красавца. Они были отпечатаны на отличной мелованной бумаге. Посетители тоже улыбались и говорили о том, как нынешний глава города любит нас, приехавших из России, и как денно и нощно заботится о нашем благе. Он сделает все, чтобы нам в городе жилось прекрасно.
В пору было и поверить. Мэр улыбался, посланцы улыбались, слова звучали обещающе -- может, все не так плохо? Найдутся такие, которых уговорить будет нетрудно.
-- Разве ты не понимаешь? -- вскипел Михаэль, когда я сказала ему об этом. -- Ему на вас наплевать. Он вас терпеть не может, вообще всех из России.
-- В том числе и тебя? -- спросила я.
-- В том числе и меня. Он делает наш город городом только для богатых. Зачем ему нищета?
-- А кому нужна нищета? Генералу?
-- Генерал понимает, он будет строить дешевое жилье. А этот строит только шикарные квартиры и виллы.
-- Но строит не он -- подрядчик.
-- Но земли отдает он. Сейчас ему нужны ваши голоса. Ваши голоса -- это сила.
-- А генералу не нужны наши голоса?
-- Это совсем другое.
-- Какое -- другое?
Что-то нам не нравилось, что-то нас начинало смущать, хотелось получше рассмотреть кандидата, а Михаэль закрывал его своим телом, как на поле боя.
Однажды мы столкнулись с Генералом на концерте. Он встретил нас, как добрых знакомых, приветливо, пожал руки, но держался с чувством своей значимости. Отсутствие "Вы" на иврите позволило мне опустить высокое лицо и поставить рядом.
-- Как твои дела? -- спросила я.
-- Хорошо.
-- Но ты видишь, как твой соперник ведет агитацию? Почему ты...
Генерал не дослушал, удивился:
-- А зачем?
Понятно. Мы были его подданными и не могли пойти ни за кем другим. И можно было не беспокоиться.
x x x
Не успокаивался только Михаэль. Он знал нас лучше. Как-то он позвонил:
-- В субботу едем в киббуц в Верхнюю Галилею. Туда приедет и Генерал.
Автобус отходит в половине восьмого утра.
Киббуц в Верхней Галилее? Там мы еще не бывали. Очень интересно. Тем более -- там будет Генерал. Поехали!
-- Еду не берите, -- предупредил Михаэль, -- покормят.
-- Ну! Если еще и субботняя трапеза!
Хотя обещание покормить отнюдь не означало, что нам удастся поесть. Мы уже были научены, так что неплохо бы захватить с собой бутерброды. Мы всегда берем с собой хоть немного еды, если отправляемся в дорогу вместе с нашими бывшими соотечественниками. Даже если в программу поездки входит обед.
Первый урок мы получили в Иерусалиме вскоре после приезда в Израиль. Нас повезли на экскурсию, сказав, чтобы о еде и питье мы не беспокоились, все обеспечат. Воду мы все-таки взяли, и хорошо сделали. Когда во время короткой остановки в пути стали раздавать воду, все бросились хватать баночки и бутылочки с питьем, мы ждали, когда толпа у водопоя поредеет, но ждали напрасно. Не стало толпы, но и баночек не осталось. Зато у наших спутников раздулись сумки.
А потом нас повезли на обед в какую-то, наверное, небогатую йешиву. В небольшой комнате были накрыты столы, еда была скромная: питы, хумус, салаты. Но что еще нужно? Открой горловину питы, наполни ее, отойди, дай другому приблизиться к столу. Нет! Передовой отряд олимов вырвался из автобуса и ворвался в столовую. Они уселись на скамьи, расставили локти, заняв места для жен, детей и бабушек. И стали есть. Многие, не такие расторопные, остались стоять и ждать, но те, которые сидели, все пережевывали тщательно, по сторонам не смотрели и еще складывали в сумки -про запас, так же, не глядя на стоящих.
Я вышла на улицу, есть уже не хотелось. Меня душили слезы -- стыда и обиды.
В другой раз -- тоже от стыда -- мне хотелось провалиться сквозь землю. Нас, приехавших из Союза, пригласили куда-то, не помню куда, но это и неважно. Нас усадили за столы, уставленные снедью, появился солидный еврей, в кипе, но без бороды, с открытым хорошим лицом, стал держать перед нами речь. Говорил он тепло и просто, но его не слушали. Все внимание сидящих было приковано к пище, ее заглатывали, блюда тащили каждый к себе, громко требовали, чтобы передали именно вон ту тарелку, с другого конца стола...