Зря, наверное, я не зажигаю шаббатние свечи, это так несложно, но так хорошо. Не знаю, нужно ли это Творцу, если он все-таки есть, но мне точно -нужно. Обрести, хоть на миг, гармонию в душе -- это что-нибудь да значит.
На миг. Я открываю глаза.
Я вижу, как А. тоже открывает глаза и еще стоит молча, словно медленно возвращается из мира далекого в наш бренный, к его житейской прозе.
-- Давай накрывать стол, скоро придут.
Н.Н., действительно, вскоре пришел, мы еще не успели закончить убранство стола, но он успокоил нас, сказав, что гости чуть-чуть задержатся.
-- Ну, что было? -- спросила его А.
Смешно. Всю жизнь так спрашивали жены мужей, когда те приходили с собраний членов нашей незабвенной партии. Те иногда рассказывали, а чаще с многозначительным выражением лица отмалчивались -- надо было хранить тайну. Хорошо, что здесь нет тайны, здесь дела господни -- для всех, жаль только, что женщинам нельзя молиться там, где молятся мужчины.
Н.Н. сказал, какая сегодня недельная глава Торы, а потом стал рассказывать, как прошел кадиш, он вроде бы не очень удался, было несколько неловких моментов, и Н.Н. поведал о них с обычным своим юмором. Но в общем -кадиш исполнен, это хорошо.
Что за напасть. Опять ассоциации. "Мероприятие выполнено. Поставим птичку. Вдовцу должно стать легче".
Но может быть, все на самом деле было здесь совсем иначе, наверняка иначе, просто мой менталитет и моя разбитая вера в светлое будущее нашептывают мне сатанинские мысли. И это -- после той благодати, что снизошла на меня возле горящих свечей. Или именно потому?.. В душе еще тлело чудо гармонии, мне не хотелось, чтобы оно погасло совсем.
Не знаю. Не знаю.
Мне надо больше молчать и по возможности лучше ни о чем не спрашивать хотя бы в этот вечер, вечер начала субботы. И мужу тоже бы лучше молчать, не портить вечер. Пусть он пройдет мирно и тепло, святой вечер для всех евреев.
Я взглянула на мужа, он все еще сидел и читал, и был настроен совсем невоинственно. Во всяком случае вид у него был мирный, и я осталась довольна.
Пришли гости. Первым как раз и пришел вдовец, он оказался худощавым, сутуловатым и невысоким, с реденькими неприбранными седыми волосами -- и такими бывают морские волки. Или они такими становятся, когда приходит старость? Но может быть, он просто убит горем, и кадиш его не очень распрямил?
Меня поразило, что у него невозможно русская фамилия и вполне международное имя, кажется, Борис, и лицо его с первого взгляда не выдавало принадлежность моряка к гонимому племени, я думаю, с этими атрибутами он преспокойно существовал в той великой державе много десятков лет и, наверное, ничуть не помышлял о возвращении на родину предков, а потом вдруг, непонятно по чьему велению, поднялся и поехал, чтобы здесь, спустя совсем немного времени, опустить в глубину этой святой земли тело своей жены. И остаться совсем одному...
Были еще какие-то люди, в том числе приятная молодая женщина со светлой, какой-то удивительно ясной улыбкой, мне она показалась совсем молодой, но она рассказала о себе -- мы сидели за столом рядом, -- и я узнала, что у нее уже большие дети, и она вдова, и ей очень трудно. Но уже, слава Богу, работает, она врач и работает врачом, все, она надеется, устроится. И не вешает носа.
Но прежде, чем мы сели за стол, Н.Н. собрал нас всех, несмышленных и невежественных, и провел инструктаж, рассказал, что и как надо делать. Мы все выполнили, как он говорил -- сделали омовение рук из специального сосуда, повторили за А. нужные слова, глотнули вина, отпитого раньше Н.Н., мы понимали, что это не простое вино, а священный напиток, сделанный из винограда, выращенного евреем, и потому отнеслись к этому с почтенным молчанием. В таком же молчании мы слушали благословение, которое произносил Н.Н., и хором сказали "Амэн", когда он закончил. Потом нам дали по куску вкусного хлеба, и мы опять молча выслушали благословение, затем снова прозвучало "Амэн", и можно было говорить.
Совсем недавно мы с мужем провели шаббат в молодой семье, которая года два тому назад, будучи в Союзе, стала религиозной. Теперь эта семья жила в Израиле и все соблюдала еще более рьяно. Весь ритуал вечера начала субботы и всего дня выполнялся неукоснительно, оба супруга были в состоянии отрешенности от мира, для них существовал только Всевышний, только с ним было общение. Более суток, кроме короткого перерыва на ночной сон, молодой муж молился, протяжно и нудно, или что-то читал из святых книг таким же тоном, будто молился, а молодая жена молитвенно на него смотрела и подтягивала за ним. Может, и не подтягивала, а произносила что-то свое, нам по незнанию иврита было не понять. И еще -- они не ели, они трапезничали, совершали богоугодное дело.
Все это было тягостно для нас, когда на исходе субботы загорелись в небе звезды, я сказала: "Слава Богу, закончилась суббота", хозяин посмотрел на меня удивленно: "Да? А мы всегда так ждем субботу".
Я рассказала об этом А., она усмехнулась: "Ничего, это пройдет". Правда, сама выполняла все ритуалы сосредоточенно и молча, словно углублялась в себя.
А вообще у них все было просто и совсем не тягостно. Мы спокойно выполнили все, что положено -- надо, сделали, как послушные ученики, потом сели за стол, стали есть и разговаривать.
Больше всех говорил вдовец с русской фамилией. Он вспоминал о своей жене, ее не было с нами за столом, но, может быть, душа ее присутствовала незримо, он рассказывал о своей счастливой морской и сухопутной жизни и все каялся, зачем они приехали на свою историческую родину, может быть, в Союзе жена его была бы еще жива.
Все слушали его и сочувственно кивали и говорили, что, мол, кто знает, как было бы, никто этого знать не может. Разговоры за столом никак не относились к субботе, просто рядом было человеческое горе, и все ему сочувствовали, а может, и не сочувствовали вовсе, а только делали вид, что сочувствуют, а думали о чем-то своем, о своих бедах и заботах.
Иногда в разговор включался Н.Н. Он вообще не в состоянии долго выносить тягостную атмосферу, он должен ее разрядить, и здесь вдруг к месту рассказывал какую-то историю, может быть, грустную по своей сути, но благодаря его манере обо всем говорить с юмором, она выглядела комичной, и все улыбались. А потом, видно, на ум Н.Н. приходил анекдот, тоже к месту, и он рассказывал анекдот, и все тоже улыбались, даже бывший моряк.
Из этих субботних анекдотов мне почему-то запомнился один, я его давно слышала, но уже успела забыть, а тут он почему-то прозвучал, как свежий. А. подала на стол рыбу, кто-то заметил: "Что за еврейская трапеза без фаршированной рыбы?", Н.Н. как раз и рассказал анекдот о чукче, который служил в Союзе пограничником и поедал в дозоре собак. Командир обратился к гипнотизеру, и тот внушил ему, что он не чукча, он -- еврей. Кажется, пограничник проникся уверенностью, что принадлежит к племени, которое собак не ест. И опять послали его в дозор с собакой. Решили посмотреть, что же он делает. Дозорный сидел у костра, жарил на огне бедное четвероногое и приговаривал: "Я не чукча, я еврей, ты не собака, ты фаршированная рыба".
Может быть, этот анекдот запомнился мне потому, что чем-то на нас было похоже -- мы все внушали себе, нам внушали, что мы -- евреи. А может, мы вовсе -- чукчи, и нечего примазываться к избранным.
И еще мне запомнилось из того вечера, что моя соседка, та самая приятная молодая женщина, посмотрела на свечи -- все уже потухли, а одна еще горела и не собиралась гаснуть -- и спросила меня, чья это свеча. Свечу эту зажигала я, и соседка сказала, что, значит, прошедшую неделю я вела себя праведно, хорошо, есть такая примета. Ну вот, подумала я, где справедливость? А. все соблюдает, а я кругом грешила, ее свечи погасли раньше моих. Знала ли А. об этой примете, не знаю, и заметила ли, что ее свечи погасли раньше моих, не знаю тоже.
Все поели, посидели еще, поговорили, наконец, гости стали подниматься изза стола, но А. мягко попросила всех сесть, Н.Н. опять прочитал благословение, мы сказали "Амэн", и нам разрешили встать.
Была уже ночь, а мне еще хотелось говорить с ними. Правда, завтра будет еще день, но только один день. Мы уезжаем, и Бог весть, когда еще встретимся. Страна невелика, но вот как сложно было нам выбраться к ним, а им и того сложнее. Как нам их принимать, когда у нас сплошной некошер, посуда одна на все -- и на молочное и на мясное, слава Богу, что есть и такая, все побросали в стране, где прожили почти всю жизнь.
-- Ничего, -- усмехнулась А., когда я об этом сказала, к тому времени, когда мы к вам выберемся, вы начнете соблюдать кашрут.
-- Ты думаешь, это будет так нескоро -- ваш приезд?
-- Нет, она уверена, что ты скоро поймешь, что это необходимо -- соблюдать, -- подключился к разговору Н.Н.
-- Может быть, ты и прав. Дай Бог.
Спорить не хотелось.
-- Все, -- сказала А, -- глаза слипаются. Спать. -- И ушла, мягко извинительно улыбнувшись. Она устала.
Н.Н. остался, видно, ему тоже не хотелось расставаться, ему тоже хотелось еще поговорить.
Мы остались втроем, а вокруг была тишина, мы с мужем сидели на диване, уже приготовленном для сна, а Н.Н. устроился напротив в кресле-качалке. Между нами был круг света, это на вахту вступила настольная лампа взамен люстры, та выключилась.
У меня не шел из головы анекдот про чукчу, и я спросила у Н.Н., что он думает об избранности еврейского народа.
-- Чушь, -- сказал Н.Н., обывательская антисемитская чушь. Антисемитская пропаганда и строится на том, что, мол, евреи считают, что им Бог больше дает, что создал их лучшими, чем других, и больше им полагается. Кстати, ты прочтешь мою книгу, там все это есть. На самом деле Бог от евреев больше требует, чем от других народов. Евреи заключили договор с Богом, они должны его выполнять по всем пунктам. Иначе -- сама понимаешь...
-- Вроде как коллективный договор между администрацией и трудящимися завода?
-- Ну, те договоры как раз и нарушались всегда, причем обеими сторонами. И все без тяжелых последствий.
-- Уж куда тяжелее, -- вставил свое слово и муж, мы поняли, что он имел в виду развал великой державы.
-- Но почему евреи обречены на страдание? -- спросила я.
-- Еврейский народ, -- сказал Н.Н., -- это что-то вроде экспериментального цеха производства, если в целом человечество принять за производство, предприятие. Чтобы довести свою идею до кондиции, чтобы человек получился таким, каким Творец его задумал, он еще должен немало поработать над усовершенствованием своей продукции, прежде чем запустить ее в серию.
Муж даже слегка присвистнул:
-- Ничего себе! Существующие народы -- это еще не серия?
Мы говорили тихо, мирно, а тут интонация, опять вызывающая на спор. Н.Н. подхватывает перчатку, но обращается ко мне:
-- О! Он находится на вершине воинствующего невежества, -- кивок в сторону мужа. -- Я, слава Богу, уже через это перевалил.
Я не хочу, чтобы они опять втянулись в пикировку, и тороплюсь задать новый вопрос: