-- Книгу вашу я помню, она у родителей есть, -- ответил он, -- а вас -увы... -- и развел руками, мол, не взыщите, говорю, как есть.
-- А вот я тебя помню, и даже помню кое-что из твоего детства.
-- Да? -- это было сказано без особого любопытства.
Мне захотелось рассказать историю с биллиардом, но вспоминать ее сейчас не стоило, я помнила и другое, и рассказала другое.
Стояла осень, дивная сибирская осень, короткая, но такая щедрая на красоту. В воскресный день я отправилась со своими детьми на прогулку в березовую рощу и взяла с собой его, сына Н.Н. Папа был в командировке, мама занята малышом, они вообще не баловали детей походами на природу. Мои, привыкшие к загородным прогулкам, бегом ворвались в осеннее царство, не взглянув на его многоцветье. А он вошел и -- остановился. И замер. И тихо произнес:
-- Какая красота...
Я взглянула на рощу глазами этого маленького человека. Мы стояли на широкой просеке. Перед нами, сколько видел глаз, были белые стволы берез и желто-красные горящие листья. А над нами голубое-голубое небо. И все пронизано лучами солнца.
-- Ты так и сказал: "Какая красота", -- закончила я свой рассказ.
-- И это все? -- удивленно спросил взрослый сын, его не заинтересовало мое воспоминание. Может, потому, что после того он множество раз бывал в этой роще.
-- Все, -- ответила я коротко. Разве этого мало, подумала я. Мальчик, способный поразиться красотой, не может вырасти плохим человеком.
-- Все, -- еще раз сказала я и тоже развела руками, мол, что помню, то и рассказываю, не взыщи.
Нас позвали к столу, я оглядела его убранство. Еды было достаточно, как и накануне у родителей, но, как и у них, стол был не такой обильный, как мы привыкли в Союзе: гости на порог -- выгребаем все из холодильника. На столе были рыба, салаты, фрукты, печеное. Вполне сытно и вкусно, в этом мы убедились. И больше не нужно, наверное, так и должно быть.
Глава семьи сел, как и положено, во главе стола -- на короткой дуге удлиненного овала. Сел, как сидят важные начальники в своих кабинетах -солидно и основательно, широко расставив локти. Хозяйка дома устроилась на противоположной короткой дуге стола, ближе к кухне и к детской, чтобы быстро вскочить, если нужно. Рядом с ней расположились мальчики, чинно и спокойно, за ними -- девочка. Н.Н. оказался по левую руку от сына, как-то чуточку в тени; место А. было рядом с Н.Н., еще дальше от света. Все было, наверное, как и следовало: сын -- глава семьи, отец пятерых детей, солидный человек, ему и править бал. А отец -- здесь он гость, и вообще он уже почти что старик, и где ему командовать парадом. В первые минуты такое распределение ролей мне почему-то мешало, я привыкла, что у наших детей на застолье главное место отводили отцу. Но потом ощущение дискомфорта пропало. У них по-другому. Бывает по-разному. Все зависит от личностей, а сын Н.Н. был личностью основательной. Он был хозяин, это было его место, он сидел крепко и не желал никому его уступать.
Но, возможно, это устраивало всех.
Нам раздали листочки с молитвой, и пока все произносили ивритские слова, мы с мужем должны были следить за текстом, но по своей малограмотности мы сразу же потеряли нить и стали смотреть на А., она знала, когда надо сказать "Амэн", и мы подхватывали это слово вслед за ней. Исполнение ритуала было спокойным, и, как и накануне в субботний вечер у Н.Н., нас это не тяготило. Ритуал надо исполнять, в этом сомнений нет, его и исполняли. Каждый волен находить в нем то духовное, что ему нужно, если нужно, а если нет -- делай, как положено, внешние эмоции здесь ни к чему.
У мужчин не было заметно, во всяком случае мне, состояния приподнятости, женщины же, похоже, больше отдавались молитве. А., как и прежде, когда молилась, была сосредоточена и углублена в себя; жена сына, казалось, почти сливалась с теми словами, которые шептала. Почти -- потому что рядом были дети, и надо было за ними следить. Они тоже молились.
Наконец, нам дали отпить вина, съесть по куску хлеба и разрешили приступить к трапезе. Но главное, можно было говорить, а значит -- слушать. Хозяин дома охотно и много рассказывал. Нам было интересно узнать о его возвращении к Всевышнему. Как? Почему? Зачем?
-- Когда мы приехали, у нас все не ладилось в семье, -- рассказывал он. -Мы перестали понимать друг друга. Семья была на грани развала.
-- Он очень сложный человек, -- сказала А. о сыне. При нем.
-- Тяжелый человек, -- добавила жена. При нем.
-- Был, -- поправил он.
-- Да, -- кивнула жена.
-- Мы готовы были разойтись, -- продолжал хозяин дома, -- но все не так просто. Уже двое детей. Жена совсем ушла в себя, ее потянуло к религиозным людям, к религии, стала ходить на лекции, на собрания хабадников.
-- Хабадников? -- О господи! В моем представлении хабад -- это черные сюртуки, черные чулки и черные шляпы в тридцатиградусную жару и еще длинные завитые пейсы. Ни хозяин, ни хозяйка не похожи на тех людей, они нормально одеты, у него небольшая ухоженная бородка, сливающаяся с пейсами, белая сорочка, у нее обычное цветное платье и только голова прикрыта.
-- Представьте себе -- хабад, -- усмехается хозяин, кажется, он доволен тем, что мы такие невежды, для нас, что ортодоксы, что хабадники -- все одно. -Это наиболее открытое жизнелюбивое направление.
-- А вы тоже хабадники? -- я в тревоге повернулась к А. Как это я раньше не выяснила?
А. тоже усмехается, наверное, тоже над нашим невежеством.
-- Нет. Мы еще не знаем, к какому направлению примкнуть. Мы сами по себе. Пока.
-- С Богом, -- подсказал Н.Н.
Но рассказ продолжается, мы слушаем.
-- Жена все время молилась, все больше времени проводила с новыми знакомыми. Она стала соблюдать -- субботу, кашрут, праздники, я этого не понимал, меня это раздражало. Я пытался с ней говорить, но получалось, как у двух глухих. Я доказывал, что она занимается чушью, а она объясняла, что я просто не знаю того, что знает она. Мне казалось даже, что она несколько сдвинулась. Надо было что-то делать. Я решил походить на их сборища, так я тогда это называл, послушать, что они говорят, чтобы потом объяснить жене, показать ей, какие это все глупости. Я решил предпринять еще одну попытку спасти семью.
-- Я вижу -- тебе это удалось, -- я обвела рукой многочисленное семейство, сидящее за столом.
-- Слава Богу, -- отец семейства был доволен и, похоже, рассказывал тоже с удовольствием. -Я стал ходить на лекции, беседовать, читать, и понял, что все не так однозначно, как раньше думал.
-- Неоднозначно? Значит, ты и сейчас сомневаешься?
-- Нет, сейчас не сомневаюсь -- в том, что есть Творец.
-- Семья сохранилась, это прекрасно, но стал ли твой муж добрее, мягче к тебе, -- спросила я у хозяйки.
-- Да... -- ответила она не очень уверенно. -- Во всяком случае, с ним можно жить и дальше. А раньше было невозможно. Он был непредсказуем и неуправляем.
-- А что, без религии невозможно взять себя в руки? -- это я спросила у героя событий. Но ответила за него мама:
-- Раньше не было инструмента.
И жена согласилась -- не было. И он сам тоже согласно кивнул. Вид у него был довольный: слава Творцу, он дал ему инструмент для самоуправления. Теперь есть возможность владеть собой.
Разговор шел о вещах личных, семейных, но ни тени неудобства не чувствовалось в откровениях моих собеседников, просто люди рассказывали о своей жизни, а жизнь -- это жизнь, и есть в ней всякое.
Слушали мы с интересом.
-- Однажды я торопился куда-то, припарковал машину, наверное, в неположенном месте, и убежал. Возвращаюсь, смотрю: чья-то машина перегородила мне выезд. Огляделся -- хозяина нет. Что делать? Вижу -- выходит, но машину отгонять не торопится, черный такой, наглый тип. Смотрит на меня, усмехается, ждет, что я буду делать. Подхожу к нему, говорю, чтоб отъехал. Стараюсь говорить поспокойнее. Он смотрит нагло: чего ставишь, где не положено? Тут меня взорвало. Одно желание: подойти и перевернуть его тачку. И его -- вниз головой. Одна мысль: будешь у меня асфальт лизать и просить, чтоб отпустил. Раньше я бы так и сделал.
-- А в тот раз?
-- А в тот раз подумал: "Твое счастье, что я -- человек религиозный, благодари Бога". Пришлось договариваться, не прикладая рук.
-- И договорились?
-- Конечно.
-- Слушай, -- спросила я, -- а просто правила морали, этики, воспитанности -существуют? Есть такое понятие "воспитанный человек". Он даже при встрече с троглодитом таким остается.
-- Тебе же сказали, -- услышала я голос мужа, -- не было инструмента. -- Мол, до чего тупая, не понимаешь.