Светлана тоже, бывало, задерживалась. Часто выходила на работу во вторую смену, когда были свободны машины, чтобы отладить свою программу. Тогда Анатолий забирал из садика Светку, сам укладывал ее спать.
Но все равно они были вместе.
Когда Анатолий перешел работать на завод, он вроде бы покинул их микромир и возвращался туда только чтобы положить на стол пачку денег. Домой он приходил усталый, какой-то чужой, разговаривать стали меньше.
Раньше стоило ей только произнести: "Ну -- как?", -- и он долго рассказывал о своем блочке. А тут стал немногословен.
Как-то Светлана спросила:
-- Не жалеешь?
Он пожал плечами: мол, о чем говорить?
-- Работа есть работа. А доводить ваши машины -- с ума сойдешь.
-- Но ты же их и делал. Еще не так давно.
-- Стоит повкалывать на наладке, чтобы кое-что понять.
-- Критиковать легче, чем делать, -- кроме этой затасканной фразы, ничего не пришло ей в голову.
Господи, ну какое это все имело отношение к их жизни? Любви? К их дому?
Давно как-то он забежал к ней в лабораторию. Как всегда, когда он появлялся здесь, не обошлось без трепа. Светлана была занята, головы не подняла, и кто-то из ее коллег сказал с нарочитой серьезностью:
-- Человек работу делает, -- мол, тихо, не мешай.
На что Домский еще с более серьезным видом заметил:
-- Чепуха. Заблуждение. Работа делает человека.
Чушь какая-то... Ну при чем здесь работа?
У нее не получалось теперь быть с ним открытой и естественной. Раньше, когда они были только вдвоем, она никогда не думала, что сказать и куда шагнуть. Было весело, она смеялась, грустно -- бывало, плакала. При нем она снимала свое элегантное платье, влезала в удобную домашнюю одежду, была ли она в таком виде более эффектной или менее, значения не имело. Это была она, Светлана, жена.
По воскресеньям Светлана пекла торты, они втроем усаживались за кухонный стол и уминали эту бело-розовую или шоколадную красоту, радовались, смеялись. Правда, потом приходилось лишних полчаса делать зарядку.
-- У-у, это же надо, какой кошмар! -- говорила Светлана, с трудом застегивая молнию на юбке.
Анатолий похлопывал ее:
-- Нет, ничего. Вполне...
Бывало, она примеряла у зеркала новую юбку, и не зная, что с ней делать -подкоротить или оставить, как есть, по многу раз спрашивала Толю:
-- Так? Или так?
Ему надоедало, он хватал ее в объятия, стаскивал юбку.
-- Вот так лучше всего.
Она затихала в его объятиях.
Была ли это любовь? Или что -- было? И что -- есть?
Вспомнился Светлане один разговор. Как всегда, Анатолий говорил чуть с насмешкой. Чего вдруг зашла об этом речь? Восстановить в памяти невозможно. Да и нужно ли? Был разговор.
-- Я бы не женился на русской. Зачем? Чтобы она через плюс-минус единица лет сказала: "Какой у меня хороший муж, жаль только, что еврей".
-- Это при условии, что ты был бы хорошим мужем.
-- А что -- разве я плохой муж?
-- Значит, ты таким же был бы и с другой?
-- То есть ты признаешь, что я -- хороший. Это уже что-то.
Оба рассмеялись. Однако Светлана не унималась.
-- Но ведь я русская. И в паспорте, и фамилия.
-- Это может обмануть их, но не меня. Любой еврей без труда вычислит в тебе соплеменницу. А вообще, ты превосходный вариант для советского еврея: с антисемитизмом все в порядке, а дети русские.
-- Но у детей папина фамилия.
-- "Домский" звучит вполне интернационально.
Она согласилась: интернационально.
-- А вот если поедем в Израиль, -- продолжал Анатолий, -- там тоже будет все в порядке. Там главное -- бабушка.
-- А мы поедем в Израиль?
Это было так невероятно и нелепо, что оба рассмеялись.
Но вдруг непонятно отчего Светлане стало грустно, и она сказала с усмешкой:
-- О Господи, и чего я пошла за него замуж? Он женился на мне по расчету. Ведь правда -- по расчету?
-- Конечно, -- Анатолий уже обнимал ее. -- Я рассчитал, что нам будет хорошо вместе. Тебе хорошо со мной? -- последние слова он произнес шепотом.
Было ли ей хорошо? Смешно спрашивать. Да, да, да. Было.
Светлана стояла под душем. Упругие струи били по плечам, стекали по телу вниз. Было приятно и хотелось плакать. Можно и плакать -- вода смоет слезы. Но слез не было, в горле стоял ком.
А стало -- плохо.