Я пообещала Ребекке, что она сама сможет распланировать наш день в Чикаго. Что касается меня, то у меня совершенно не было настроения. Прошлой ночью я почти не спала, и поскольку я ночью кричала, испугавшись кошмаров, Ребекка тоже не выспалась. Когда я проснулась, дочь сжимала меня в объятиях.
— Проснись, ну проснись же, — снова и снова повторяла она.
Когда я очнулась, то не стала рассказывать ей, что мне приснилось. Сказала, что крушение самолета. А утром, когда она принимала душ, я позвонила Джоли.
После разговора с братом я была настроена ехать прямо в Массачусетс. К черту Джоли и его письма, к черту мое неумение строить маршрут путешествия! Согласно карте Соединенных Штатов, мы могли бы приехать в Массачусетс уже завтра утром. В машине я спросила мнение дочери. Ожидала, что она ухватится за предложение: я же видела, как она считает, сколько еще осталось проехать штатов, когда думает, что я не вижу. Но Ребекка потрясенно посмотрела на меня.
— Мы уже столько проехали, ты не можешь бросить все на полпути!
— Какая разница? Ведь наша цель — попасть в Массачусетс, — удивляюсь я.
Ребекка смотрит на меня, и ее глаза темнеют. Потом она усаживается поудобнее на своем месте, скрестив руки на груди.
— Поступай как знаешь.
И что мне оставалось делать? Я поехала в Чикаго. Даже если бы мы решили ехать прямо, никуда не сворачивая, все равно пришлось бы ехать в Чикаго.
Я бы сначала выбрала Институт искусств или небоскреб Сирс-Тауэр высотой в сто десять этажей, но Ребекка выбирает Аквариум Шедда — восьмиугольник из белого мрамора у озера Мичиган. Буклет, который мы взяли по дороге, уверяет, что это самый большой закрытый аквариум в мире.
Ребекка бежит к огромному аквариуму в центре океанариума — настоящий коралловый риф со скатами и акулами, морскими черепахами и угрями. Дочка отскакивает назад, когда песчаная акула вырывает кусок рыбы из руки ныряльщика.
— Посмотри на ее брюхо. Держу пари, что оно всегда набито. Зачем охотиться, если не хочется есть?
Акула вонзает зубы в рыбу, перекусывая ее пополам. Оставшуюся половину она берет осторожнее. Ныряльщик гладит ее по носу. Такое впечатление, что нос акулы сделан из серой резины.
Мы с Ребеккой обходим аквариумы с морской водой, где рыбы сбиваются яркими стайками, как летающие змеи в открытом небе. Рыбы здесь самых невероятных цветов — меня это всегда изумляло. Зачем быть насыщенного лимонного, фиолетового цвета или цвета фуксии, если живешь под водой, где никто этого не увидит?
Мы проходим мимо пятнистых рыб-клоунов и рыб-ежей, которые раздуваются, как дикобразы, при приближении других рыб. Здесь есть рыбы из Средиземного моря и из арктических вод. Есть рыбы, прибывшие сюда с другого конца света.
Я застываю перед пурпурной морской звездой. Никогда ничего более яркого не видела!
— Ребекка, иди сюда, посмотри.
Дочь становится рядом и одними губами шепчет: «Ух ты!»
— Как думаешь, почему одно щупальце короче?
Проходящая мимо женщина в белом лабораторном халате (морской биолог?) слышит мой вопрос и наклоняется над небольшим аквариумом. От ее дыхания стекло запотевает.
— Морские звезды способны к регенерации. А это означает, что, если одно щупальце почему-то оторвалось или его отрезали, они способны отрастить новое.
— Как тритоны, — добавляет Ребекка, и женщина кивает.
— Я знала об этом, — говорю я, в основном для себя. — Все дело в местах их обитания — водоемах, высыхающих во время отлива. В водоемах, затопляемых только во время прилива, волны набегают и каждые несколько минут разрушают морское равновесие, поэтому ни одному живому существу не удается по-настоящему там обжиться.
— Верно, — соглашается женщина. — Вы биолог?
— Нет, мой муж.
Ребекка кивает.
— Оливер Джонс. Слышали?
Женщина ахает:
— Сам Оливер Джонс? О нет… Боже мой… Вы не против, если я вас с кое-кем познакомлю? Сейчас приведу.
— Доктор Джонс не сопровождает нас в этой поездке, — предупреждаю я. — Поэтому не знаю, смогу ли я быть интересна вашим коллегам.
— Ой, даже не сомневайтесь! Хотя бы уже одним фактом родства…
Она исчезает за панелью, в которой я не узнала дверь.
— Откуда ты знаешь об этих водоемах? — удивляется Ребекка.
— Просто запомнила. Когда мы встречались, твой отец только о них и говорил. Если будешь хорошо себя вести, расскажу тебе о раках-отшельниках и медузах.
Ребекка прижимается носом к стеклу.
— Разве не потрясающе, что люди в Чикаго знают папу? Я к тому, что мы вроде знаменитостей.
Думаю, если брать общество океанологов — она права. Мне даже в голову не пришло как-то связать этот аквариум с Оливером, по крайней мере сознательно. Эти экзотические рыбы и трясущиеся беспозвоночные так не похожи на китов, которых любит Оливер. Трудно представить, что все они существуют в одном месте. Трудно поверить, что киты не захватывают все пространство, всю пищу. С другой стороны, я же не невежда. Горбатые киты, являясь млекопитающими, не представляют опасности для этих тропических рыб. Киты на них не охотятся. Они процеживают планктон и водоросли сквозь свой китовый ус.
Я вспоминаю лежащий в пакете с застежкой экземпляр, упавший с третьего этажа и разбившийся о голубую мексиканскую плитку передней в Сан-Диего. Китовый ус.
— Мама, — тянет меня за футболку Ребекка.
Передо мной стоит книжный червь с козлиной бородкой и самыми тонкими бровями, какие мне доводилось видеть у мужчин.
— Поверить не могу! — восклицает мужчина. — Поверить не могу, что стою лицом к лицу…
— На самом деле моей заслуги ни в чем нет. Я вообще не работаю с китами.
Мужчина бьет себя по лбу.
— Какой я растяпа! Меня зовут Альфред Оппенбаум. Для меня честь — великая честь! — познакомиться с вами.
— Вы знаете Оливера?
— Знаю? Я его боготворю!
При этих словах Ребекка извиняется, прячется за аквариум с рыбой-зеброй и заливается смехом.
— Я изучил все его работы; прочел все, что он написал. Надеюсь, — он подается вперед и переходит на шепот, — надеюсь, что я буду таким же выдающимся ученым, как он.
Альфреду Оппенбауму лет двадцать, не больше, — перед ним еще долгий путь.
— Мистер Оппенбаум… — говорю я.
— Зовите меня Эл.
— Эл, я с радостью расскажу о вас мужу.
— Вот здорово! Передайте ему, что моя любимая статья — о причинных связях и очередности тем в песнях горбатых китов.
Я улыбаюсь и протягиваю руку.
— Хорошо.
— Вы не можете просто уйти. Я бы хотел показать вам экспонаты, над которыми мы работаем.
Он проводит нас через панель в стене — замаскированную дверь. За дверью аквариумы по семьдесят пять литров с ракообразными и рыбами. С боку каждого аквариума свисает несколько сетей и небольшие резервуары. С нашего места видно, что задние стенки аквариумов выставлены на всеобщее обозрение в океанариуме.
Все присутствующие в белых халатах, которые при флуоресцентном свете кажутся голубоватыми. Проходя мимо, Эл что-то шепчет коллегам. Они потрясенно оборачиваются.
— Миссис Джонс… — произносят все, как ряд вышколенных слуг, когда мимо проходит особа королевской крови. — Миссис Джонс… Миссис Джонс… Миссис Джонс…
Одна из ученых дам посмелее делает шаг вперед, преграждая мне дорогу.
— Миссис Джонс, я Холи Ханнвел. Вы не в курсе, над чем сейчас работает доктор Джонс?
— Мне известно, что он собирался отслеживать горбачей на пути их следования от Восточного побережья к месту кормежки у берегов Бразилии, — отвечаю я, и эта новость имеет ошеломительный успех. — Но я не знаю, что он намерен делать с результатами исследования, — признаюсь я.
Кто бы мог подумать, что у Оливера столько последователей!
Эл ведет нас к мерцающим трубкам.
— Ничего особенного, правда? Видно только в темноте.
Кивок коллеге — и комната погружается в темноту. Эл нажимает кнопку. Неожиданно его голос наполняет комнату, это он комментирует выкрики и стрекотание горбатых китов. Из темноты появляется неоново-голубой скелет кита с распущенным хвостовым плавником.
— В семидесятых годах доктор Джонс открыл, что горбатые киты, как и люди, обладают способностью сочинять и передавать свои песни из поколения в поколение. В результате масштабных исследований доктор Джонс с коллегами стал использовать песни китов для идентификации различных стай, использовать эти песни, чтобы отследить передвижение китов в Мировом океане, и выдвинул гипотезы об изменениях, которые каждый год претерпевают эти песни. Несмотря на то что смысл этих песен продолжает оставаться загадкой, было установлено, что поют только мужские особи. Дальнейшие исследования в этой области показали, что песни — это своеобразный способ добиться расположения самки.
На фоне голоса Эла трещотка и вздохи, издаваемые горбатым китом, нарастают.
— Оливеру было бы приятно, — говорю я.
— Вы действительно так думаете? — спрашивает Эл. — Я хочу сказать, вы расскажете ему обо мне?
— Больше того, я скажу мужу, что он должен прилететь сюда и увидеть все собственными глазами.
После этих слов Эл едва не лишается чувств. Ребекка выпускает из рук крохотную черепашку, которую пыталась пощекотать, и идет за мной в выставочный зал.
Когда мы оказываемся в безопасной темноте аквариума, я сажусь на одну из мраморных скамеек, которых здесь полно.
— Поверить не могу! Даже когда твоего папы нет рядом, он умудряется испортить отличный день.
— Ты просто сердишься. По-моему, было очень мило.
— Не знала, что люди на Среднем Западе знают о китах. И вообще ими интересуются.
Дочь усмехается мне.
— Не могу дождаться, когда смогу рассказать все папе.
— Придется подождать! — несколько резче, чем следует, обрываю я дочь.
Ребекка бросает на меня сердитый взгляд.
— Ты же сказала, что я могу ему звонить.
— Это когда было. Когда мы еще не отъехали от Калифорнии. В любом случае его нет дома. Он выехал на поиски нас.
— Почему ты так уверена? — удивляется Ребекка. — Если бы он захотел, то уже бы нас нашел, и тебе это прекрасно известно.
Она права. Не понимаю, что так задержало Оливера. Если только он не поспешил и заранее не прилетел в Массачусетс, чтобы встретить нас там.
— Возможно, он все-таки поехал в Южную Америку.
— Он бы никогда так не поступил, что бы ты о нем ни думала.
Ребекка от нечего делать прохаживается в кроссовках по краю скамьи.
— Спорим, он скучает по тебе? — говорю я.
Ребекка улыбается. За ее спиной я различаю серебристые плавники рыбы толщиной с бумагу. Оливер бы знал, как она называется. Оливер выучил бы названия всех рыб, чего бы это ни стоило.
— Спорим, что и по тебе он соскучился? — отвечает Ребекка.