Дженни.
Губы Донована ласкали ее шелковые, благоухающие
волосы, веки, прикрывающие глаза, нежные щеки, вновь
и вновь возвращаясь к мягким, полуоткрытым,
ожидающим губам девушки. Он пил ее редкостную
красоту, словно добравшийся до прохладного источника
умирающий от жажды путник. Загрубевшие пальцы
Донована с неожиданной нежностью касались тела
девушки — ее грудей, живота, бедер.
Мягко и с редкостным терпением он словно дразнил
ее мягкими прикосновениями своих губ. Кэтрин тихо
стонала, пламя страсти охватило ее, заставив дрожать
каждый нерв. Донован, услышав ее страстные вскрики,
почувствовал, как его пронзает наслаждение. Только
тогда, достигнув вершины страсти, он отдался
всепоглощающему порыву плоти; пленив губами ее рот
и принудив к молчанию, он приглушил издаваемые ею
помимо воли звуки.
Затем он наполнил ее со всей мощью своего тела.
Кэтрин металась в неудержимой страсти, и Донован
потерял ощущение реальности; они оба рухнули в
пропасть слепящей бездны, потеряли себя друг в друге,
слабея, дрожа, содрогаясь один в другом, прижимаясь
друг к другу как к чему-то единственно прочному в
центре бешеного урагана. Наконец волна страсти пошла
на убыль, и они в изнеможении откинулись на подушки.
Для Кэтрин возвращение к реальности оказалось
горьким: первое, о чем она подумала, было то, что слова
Донована оказались правдой. Он сумел пробудить в ней
желание и пленить ее тело. Оно ее предало. Как он
сейчас злорадствует! Боже, до чего же ей хотелось
269
причинить ему ту же боль, что и он ей! Она пыталась
обвинять его в грубости и бесчувственности, но он взял
ее лаской, она сама возжелала его — страстно и без
оглядки.
Кэтрин боялась взглянуть в эти всезнающие серые
глаза, боялась увидеть в них насмешку и надменную
удовлетворенность.
Отвернувшись,
она
пыталась
собраться с мыслями и взять себя в руки.
Донован же не верил себе. Он лежал, полуобняв жену,
и чувствовал, что она где-то далеко, что в глубины ее
души ему нет доступа. А ведь все получилось, как он
того желал: он доказал ей, что она станет жертвой
собственной, а не его одного страсти. Никогда прежде
он не испытывал большего блаженства, чем в те