проронил ни слова. Потом Яков повернул голову,
пытаясь разглядеть в темноте глаза Донована.
50
—
Мне нужно твое слово, — тихо промолвил
король.
—
Боюсь, оно здесь не поможет, милорд, —
последовал такой же тихий ответ, но в голосе не было
осуждения.
Яков нахмурился.
—
По-твоему, я могу жить со спокойной
совестью... — Яков поколебался, — после того, как по
моей вине отец лишился жизни?
—
В том нет вашей вины. Я свидетель, что вы во
всеуслышание отдали приказ доставить к вам отца
живым и невредимым.
—
Я виновен, потому что я, и никто другой,
положил начало этой цепи смертей, последним звеном
которой стало это подлое, вероломное, кровавое
убийство. Мне еще предстоит научиться жить с
отягощенной страшным грехом душой.
—
Но вы мучаетесь, томитесь, страждете, а когда
человек страждет, он ищет прощения и искупления.
—
Прощения! Но кто же может простить меня?
— Наш Господь, — последовал твердый ответ. —
Он единственный, кто понимает нас до конца и ведает
все, что творится в человеческих сердцах.
Яков на несколько мгновений закрыл глаза, затем
вновь повернулся к Доновану. В его глазах светилось
понимание бренности и греховности человеческой
сущности, суетности всех усилий.
—
Может быть, ты и прав, Донован. Во всяком
случае, сегодня я сделал шаг в направлении того, о чем
ты говоришь.
Донован ждал. Ему было известно, что король выехал
ни свет, ни заря в сильный ливень, запретив кому-либо
51
сопровождать его. Должно быть, в этом заключалось
своеобразное наслаждение — скакать сквозь непогоду,
подставляя лицо дождю и ветру, заглушая голос
совести. Сейчас Донован чувствовал, что Яков хочет
рассказать ему, куда и с какой целью он ездил.