- Когда женщина хочет найти любовника, - вслух резюмировал Петтерсон, - она выбирает из подручного материала. И литературные ссылки здесь не при чем. Никто в такие мгновения не изображает из себя героиню старого анекдота.
- Что значит найти себе любовника? - резко отреагировал Оливер. - Ты хочешь сказать, что Люси искала любовника?
- Нет, - честно признался Петтерсон. - По крайней мере раньше.
- А теперь...
- После всего случившегося, это неудивительно.
- Что ты имеешь в виду? - в голосе Оливера проскользнули нотки враждебности.
- Измена, - тихо пояснил Петтерсон, - это форма самовыражения средней американки.
Некоторое время Оливер, старался подавить злость и раздражение. Затем он рассмеялся.
- Видно, я обратился как раз по адресу, - сказал он. - Ладно, философ. Продолжай.
- Ну давай на минутку посмотрим на все это ее глазами, - развивал мысль Петтерсон. - Что ты для нее делал со дня вашей свадьбы?..
- Очень многое, - перебил Оливер. - Я заботился о ней каждую минуту все эти пятнадцать лет. Может, это звучит самонадеянно, и я никогда не скажу ей это в глаза, но она слишком хорошо жила все это время, без всяких забот и хлопот, и как бы мне туго не приходилось временами, я и словом ей об этом не обмолвился. Господи, да она единственная женщина в этой стране, которая понятия не имеет о том, что мы пережили Депрессию. Она по сей день не может толком заполнить чековую книжку и не помнит, когда нужно платить за электричество. Я скажу тебе, что я сделал для нее - снял с нее всякую ответственность, - рассержено заключил он, будто Петтерсон защищал против него интересы Люси в суде. - Ей тридцать пять лет, и она не имеет ни малейшего представления о тяготах жизни двадцатого века. Пятнадцать лет она вела образ жизни школьницы на каникулах. И не спрашивай, что я сделал для нее. Чему это ты так киваешь?..
- Именно, - подтвердил Петтерсон. - Именно это я и говорил.
- Что значит, ты это и говорил? - Оливер начал повышать голос.
- Ну на меня-то нечего сердиться, - добродушно сказал Петтерсон. Это же не я сплю со студентами.
- Неудачная шутка, - обиделся Оливер.
- Послушай, - начал Петтерсон. - Ты обратился ко мне за помощью, не так ли?
- наверное так, - сказал Оливер. - Конечно.
- И единственное чем я могу помочь, это попытаться выяснить, почему она сделала это.
- Я знаю почему, - злобно ответил Оливер. - Она... - Он осекся и покачал головой. Потом вздохнув закончил: - Нет, она совсем не такая. Продолжай. Я буду молчать.
- Ты всегда принимал все решения, - говорил Петтерсон. - Ты лишил ее работы...
- Ее работа, - презрительно хмыкнул Оливер. - Возня в грязной лаборатории с каким-то идиотом по имени Стабс. Слышал о нем?
- Нет.
- И никто больше о нем не слышал. Если бы она проработала бы у него лет двадцать, то может быть, им удалось бы написать какую-то статеечку, неоспоримо подтверждающую, что водоросли зеленого цвета.
Петтерсон ухмыльнулся.
- Тебе смешно, - сказал Оливер. - Но так и есть. Что это меняет, это же не Галилей с его микроскопом. Человечество все равно выживет, даже если она не будет приходить каждое утро в свою лабораторию пять дней в неделю. Она ничем не отличалась от других девушек. Суетилась просто, делая вид, что занимается карьерой, а на самом деле искала случай поудачнее выйти замуж. Город просто кишит такими.
- Не в этом дело, - возразил Петтерсон. - Я говорил с ней. Она ненавидит Нью Йорк.
- Если бы каждая женщина, которая не может жить в Нью Йорке, изменяла бы своему мужу из-за этого... - начал Оливер. Он негодующе покачал головой и допил остаток вина в стакане. - А я? - спросил он. - Думаешь, мне хочется жить здесь? Думаешь, мне нравится этот печатный бизнес? Самый несчастный день в моей жизни был, когда я приехал сюда после смерти отца, посмотреть на все эти книги, и понял, что все это дело погибнет, если я не возьму все в свои руки. В течение десяти лет всякий раз, проходя через ворота фабрики, я чувствовал, как все внутри сжимается от этой нестерпимой скуки. Но я не вымещал это на своей жене...
- Разница в том, - осторожно вставил Петтерсон, - что решение принял ты. А ей пришлось подчиниться.
- Боже, но это было более десяти лет назад!
- За десять лет можно столько накопить в себе. За десять лет можно почувствовать свою бесполезность.
- Бесполезность! - Оливер скатывал маленькие хлебные шарики из оставшихся на столе крошек и щелчком направлял их, целясь в бутылку вина. - Она заботилась о сыне, о доме...
- А тебя бы устроило только и делать, что воспитывать сына и вести хозяйство всю жизнь? - спросил Петтерсон.
- но я не женщина.
Петтерсон усмехнулся.
- А что полагается делать мужчине? - сострил Оливер. - Организовать женский клуб? Интересный проект для женщин, которым нечего делать между тремя и пятью часами дня. - И он подозрительно посмотрел на Петтерсона. А ты откуда все это знаешь? - спросил он. - Она с тобой откровенничала?
- Нет, - ответил Петтерсон. - Зачем?
- А твоя жена? - перешел в наступление Оливер. - Как насчет Катрин?
После момента нерешительности Петтерсон ответил:
- Катрин потерянная покорная душа. Она оставила все свои надежды, когда ей было девятнадцать. А может и не оставила. Может, я вовсе не знаю ее. Может, она забирается на чердак и пишет порнографические романы или имеет толпу любовников как отсюда до Лонг Айленда. Мы так редко общаемся, что я не успел определить. У нас совсем другой брак, - с сожалением заключил он. - Не существует поступка с моей или ее стороны, который мог бы вывести из равновесия кого-то из нас. - Он горько улыбнулся. - Или даже просто взволновать.
- Почему же тогда ты так долго терпишь? - настойчиво спросил Оливер. - Почему ты не ушел?
Петтерсон пожал плечами и почти откровенно признался:
- Не стоит утруждать себя.
- Бог мой, - сокрушался Оливер. - Вот тебе и семейная жизнь.
С минуту они сидели в тишине, подавленные, погруженные в раздумья о сложности, бесцельности и запутанности жизни. Петтерсон отвлекся от Оливера и задумался о других проблемах, которые ждали его на работе, в офисе. Миссис Саерс, которой всего тридцать три года, страдала анемией, постоянно чувствовала усталость, такую усталость, что, по ее словам, когда она встает в полседьмого утра, чтобы приготовить завтрак и позаботиться о детях, она будто несет крест, и это была правда. И ничего, насколько Петтерсон понимал, в этом случае сделать нельзя. Мистер Линдси, механик, уже не мог держать инструмент в изуродованных артритом руках, и от усилий, которые требовались, чтобы скрыть это от начальника, у него лицо покрывалось потом с того момента, как он входил в цех и до самого возвращения домой. И здесь ничем нельзя помочь. А та женщина, обратившаяся за помощью на третьем месяце беременности, в то время как ее муж уехал в Панаму шесть месяцев назад. Все это было обыденное, случайное горе и болезни, с которыми человечество приходит к докторам каждый день. А дальше - газеты полные трагедий - мужчины, идущие воевать в Испанию, завтра они, наверное, будут уже мертвы и покалечены, люди которых преследуют и уничтожают в Европе...
По этой объективной шкале, оценивал Петтерсон, боль и несчастье Оливера не так уж велики. Только никто не измеряет свою боль в объективных единицах, и тысячи смертей на другом континенте не перевесят твоей собственной зубной боли.
Нет, поправил себя Петтерсон. Это не так. Нужно еще учесть и вопрос терпимости. Болевой порог может так различаться - кто-то может пережить ампутацию, издав только стоический вздох, а другой человек получит болевой шок только ушибив палец. Наверное, Оливер - человек с низким порогом чувствительности, когда речь идет о супружеской измене.
- Самовыражение, - задумчиво повторил Оливер, разглядывая свои руки, лежащие на скатерти.
- Что? - переспросил Петтерсон возвращаясь к действительности.
- Твоя теория, - напомнил Оливер.