- Ты злишься на меня, папочка? - тихо спросил он.
- Нет. Конечно же нет. С чего бы мне злиться на тебя?
- За то, что я позвонил тебе тогда, - Тони глядел в пол. - За то6 что я рассказал тебе... что я видел...
Оливер вздохнул.
- Нет, - сказал он. - Ты не виноват.
- Я ведь должен был сказать тебе, правда? - молящим голосом говорил Тонги.
- Да, - не сразу ответил Оливер. Он не сводил глаз с сына, задавая себе вопрос, что именно из виденного мальчик запомнит навсегда. Дети забывают все, говорил Петтерсон. он сказал также, что и взрослые забывают все. Но ни то, ни другое не правда. Тони запомнит все, четко, подробно, с мучительными деталями, и вся его жизнь будет построена на этой памяти. Было бы гораздо проще замять этот разговор, придумать любое оправдание тому, что придется ребенку уехать без мамы и самому подготовиться к школе. Было бы гораздо легче временно отложить все разговоры о Люси, уклончиво и хитроумно отвечать на детские вопросы, на письма из школы о предстоящих каникулах, дать ребенку самому сделать это болезненное открытие, медленно, со временем, осознать, что он изгнан из семьи. Было бы проще, не так болезненно, и в конце концов, совершенно справедливо, став взрослым, Тони стал бы презирать отца за это.
Оливер протянул руку и обнял мальчика, усадил его себе на колени, прижав голову ребенка к своему плечу, как в те далекие времена, когда Тони был совсем еще маленьким.
- Тони, - сказал Оливер. Ему было легче говорить вот так, ощущая вес сына на коленях, его по-детски худые ноги на своих ногах. Сердце Оливера сжалось, когда он произнес то, что хотел сказать:
- Выслушай меня внимательно. Мне очень жаль, что все это произошло. Мне жаль, что ты узнал об этом, если уж этому суждено было случиться. Но все уже произошло. И ты все знаешь. И ты обязательно должен был сообщить мне.
Тони молчал. Он напрягся в объятиях отца.
- Тони, - продолжал Оливер. - Я бы хотел задать тебе один вопрос. Ты ненавидишь свою мать?
Оливер почувствовал, как детское тело сжалось.
- Почему? - спросил Тони. - Что она тебе сказала?
- Ответь на мой вопрос, - настаивал Оливер.
Тони неожиданно резко вывернулся из рук отца, встал перед ним, сжимая и разжимая кулаки.
- Да, - яростно бросил он. - Я ненавижу ее.
- Тони... - Оливер не мог скрыть своей боли.
- Я не собираюсь разговаривать с ней. - Тони спешил высказать свою обиду, его скороговорка звучала по-ребячески громко и беспощадно. - Она может говорить все, что хочет. Может, я и буду отвечать ей "да" или "нет" когда придется, но разговаривать с ней я больше никогда не буду.
- А что если ты никогда больше не увидишь ее? - осторожно спросил Оливер.
- Прекрасно! - Мальчик стоял понурив голову, челюсть настойчиво выдвинута вперед, как драчун смотрящий на соперника через проведенную на земле линию.
- Она не испытывает ненависти к тебе, - тихо возразил Оливер. - Она очень любит тебя.
- Мне безразлично, что она говорит.
- Но она боится тебя...
- Не верь ей. Не верь ни одному ее слову. - Его слова звучали очень по-взрослому.
- И только потому, что она боится тебя, - Оливер говорил без всякой надежды, стараясь исчерпать все возможные аргументы, - именно поэтому она не хочет, чтобы ты ехал с нами домой. Она не хочет жить с тобой в одном доме.
На несколько мгновений Оливеру казалось, что сын разрыдается. Он склонил голову и отрывистыми движениями тер руки о колени. Но потом он поднял глаза и прямо посмотрел на Оливера.
- Ладно, - наконец сказал он. - Я все равно еду в школу.
- Дело не в этом, - настаивал Оливер. - Она вообще не хочет видеть тебя, никогда. Она не хочет, чтобы ты приезжал в наш дом. Ни на Рождество. Ни на праздники. Никогда.
- О, - голос ребенка прозвучал так слабо, что Оливер, не мог точно сказать, действительно ли Тони произнес что-то. - А почему бы тебе не сказать: "Это мой дом. И я буду принимать кого захочу".
- Тогда она уйдет от меня, - поникшим голосом сказал Оливер. Сегодня же.
- О, - Тони испытующе глядел на отца. - А ты не хочешь, чтобы она ушла?
- Думаю, что нет.
- Почему?
Оливер вздохнул, произнося эти слова он не глядел на Тони, его глаза были устремлены на голубое небо, в котором витало холодное предчувствие осени.
- Непросто объяснить тринадцатилетнему мальчику, что такое... семейная жизнь. Насколько мужчина и женщина становятся зависимыми друг от друга. Я просчитался, недооценил это сам. Ты понимаешь, что это значит?
Тони задумался, потом кивнул.
- Да, ты считал, что это так, а оказалось, что все наоборот.
- Что-то в этом роде, - подтвердил Оливер. - Выяснилось, что я ошибался.
- Ладно, - глухим дерзким тоном сказал мальчик. - Что от меня требуется?
- Решай сам, Тони. Скажи только слово, и я позову маму сюда и объявлю ей, что ты остаешься со мной. Мы попрощаемся с ней и положим конец всему этому.
Губы Тони задрожали.
- И как ты потом будешь жить?
- Я... я буду умирать, Тони, - сказал Оливер откровенно.
- А если я скажу, что ухожу из дому.
- Я повезу тебя домой, подготовлю к школе и вернусь за мамой. Оливер не отрывал глаз от холодного неба над головой сына. - Я буду навещать тебя на каникулах, летом мы сможем путешествовать вместе в горы, в Канаду, может даже в Европу.
- Но я никогда не смогу приехать домой? - спросил Тони как человек, заглядывающий в окошко кассы, задавая самые разнообразные вопросы, чтобы наверняка убедиться в том, что он садится на правильный поезд.
- Не сможешь, - прошептал Оливер. - По крайней мере долгое время.
- Никогда? - резко переспросил Тони.