- Как бы то ни было, я все же считаю, что это дело полиции.
- Пожалуй, вы правы, сударь, - согласился Владимир. - Вам нужно пойти в полицию. Лучше вам пойти туда одному. Моя излишняя заинтересованность в судьбе княгини, может скомпрометировать её.
- Да, наверное. Я прямо сейчас пойду в полицию.
- Хорошо. А я постараюсь найти эту лавку и эту мадмуазель Софи. Если, конечно, мадмуазель не исчезла, что весьма вероятно. В любом случае, попытаюсь разузнать что-нибудь об этой девушке.
На этом они распрощались. Алексис ловко выпрыгнул из кареты графа Вольшанского и перешел на другую сторону улицы, а карета графа, проехав два квартала, скрылась за поворотом.
Но обстоятельства сложились так, что Алексису не удалось заявить в полицию, что его мать пытались отравить. По дороге туда он почти лоб в лоб встретился с предполагаемой отравительницей, о которой они только что говорили с графом Вольшанским. И хотя он видел Софью Немянову лишь один раз, он её узнал.
"Какое совпадение! - подумал он. - Неужели подобное возможно? Интересно, куда она направляется?"
Алексис последовал за ней. По счастью, она его не заметила. Вряд ли она, вообще, была способна кого-либо заметить. Она была погружена в какие-то собственные мысли, которые на данный момент занимали её больше, нежели мелькающие перед ней силуэты. Она машинально направлялась к какому-то заветному месту, не оглядываясь и не сбиваясь с пути, словно знала наизусть каждый поворот и закоулок.
Холод пронзил изнутри Алексиса, когда она остановилась у особняка князя Ворожеева.
"О, нет! - в ужасе подумал он. - Мой отец никак не может быть в этом замешан!"
Прежде, чем войти во владения князя Ворожеева, Софи осмотрелась вокруг. По счастью, Алексис уже успел укрыться от нее. Убедившись, что её никто не заметил, Софи быстро юркнула в полуоткрытые ворота. Через минуту в эти же ворота вошел Алексис. Минутное отставание заставило его потерять её из виду. Но он не сомневался, что она где-то внутри громадного дома. Ему не составило особых трудностей пробраться незамеченным внутрь дома и обнаружить преследуемую им девушку. Уже в вестибюле он услышал приглушенные голоса - мужской и женский, доносящиеся из правого крыла дома. В мужском голосе он узнал своего отца, а женский - предположительно принадлежал Софи Немяновой. Алексис остановился под дверью прилегающей комнаты, откуда мог слышать все, о чем они говорили, и краем глаза наблюдать за происходящем.
- Ну как? - поинтересовался Ворожеев у Софи. - Мне впору надевать траур и играть роль безутешного вдовца?
От его цинизма у Алексиса больно сжалось сердце, а лицо передернулось от отвращения.
- Вашу жену удалось спасти, - без всякой интонации сообщила Софи.
- Вот досада!
- И, кажется, она идет на поправку.
- На поправку? - возмутился Ворожеев. - Ты хочешь сказать, она выздоравливает?
- Да.
- Она должна была уже умереть или, во всяком случае, находиться при смерти, но никак не выздоравливать! Что это значит? Как такое могло случиться? Это было верное средство. Или ты что-то сделала не так, плутовка? Ты меня, часом, не провела?
Он сильно сжал её руку. Девушка вскрикнула от боли.
- Я все сделала, как вы велели! - со стоном сказала она.
- Тогда почему она так легко отделалась?
- Не знаю.
- Не знаешь?
Он ещё сильнее сжал её руку, словно хотел передавить её.
- Быть может, яд не успел подействовать, - страдальческим голосом произнесла девушка. - Ей быстро сделали промывку от яда.
- Промывку от яда! - поморщился Ворожеев над этой фразой. - Дура! Это тебе надо сделать промывку... от глупости! Ты наверняка оставила следы. Как узнали, что она приняла яд? Кому могло прийти это в голову?
- Не знаю. Я ничего не знаю!
Вне себя от гнева и досады, Ворожеев резко и грубо толкнул её. Она упала на диван.
- А я даже рада, что все так произошло! - пытаясь подавить свой страх, произнесла Софи. - Господь не допустил, чтобы я совершила душегубство.
- Моя очаровательная крошка! - с ухмылкой произнес Ворожеев. - Неужели ты думаешь, что на этом все так и остановится? Ну нет! С тебя ещё станется! Тебе придется по-новому проделать то, что ты уже проделала. Только без всяких "промывок" и "поправок"! Ты меня понимаешь?
Не в силах более выносить гнусное вероломство отца, Алексис вышел из укрытия. Его лицо было искажено болью и презрением.
- Какой же вы отвратительный и ничтожный человек! - воскликнул он.
- Алексис! - растерянно пробормотал Ворожеев. - Как ты здесь оказался?
- Мне кажется, в данный момент это не имеет значения, а имеет значения то, что мне все известно. Вы руками этой особы пытались отравить мою мать.
- Послушай, сын... - пытался что-то сказать в свое оправдание Ворожеев.
- Не называйте меня сыном! - резко оборвал его Алексис. - Я стыжусь, что во мне течет ваша кровь!
- Но это так, - с самодовольством заметил Ворожеев. - Ты мой сын, и в тебе течет моя кровь. Нравится тебе это или нет. Ты дитя двух врагов. И пора бы уже с этим смириться, сынок.
- Какой бред! Смириться с тем, что вы едва не отравили мою мать!
- Она наверняка сделала бы то же самое, покуда была бы на моем месте!
- Она никогда не была бы на вашем месте!
- Всякого может постичь несчастье, разорение и бедность, - возразил Ворожеев.
- Она никогда не дошла бы до преступления, даже если бы её постигло самое страшное несчастье! И никогда не опустилась бы ни до одного из ваших недостойных и бесчестных поступков. И знаете: почему? Потому что благородство - не только у неё в роду, но и в душе. А вам неведомо, что это такое.
- Красиво и легко рассуждать о благородстве души, - непримиримым и обвиняющим тоном произнес Ворожеев, - имея при этом приличный дом, процветающее поместье и капитал в банке. Но совсем иное, когда ты вынужден влачить такое жалкое состояние. И все по её вине! Она сама вынудила меня пойти на такой крайний шаг.
- Вам нет никакого оправдания!
- А я и не пытаюсь оправдаться! - с ехидством произнес Ворожеев. - Тем более перед тобой - жалким подобием своей маменьки. И коли ты стыдишься, что в тебе течет моя кровь, то я стыжусь, что у меня такой сын девицеподобный святоша. Ты вобрал в себя все то, что мне ненавистно!
- Вот вы и показали свое истинное лицо! - с хладнокровным безразличием, за которым скрывались огромная обида и разочарование, произнес Алексис. - В полной мере проявили свои отцовские чувства. Не сложно же было сбросить с вас эту маску лицемерия.
- Полно! Кто бы говорил о лицемерии! Ты всегда изображал передо мной хорошего сына, а ведь ты никогда не питал ко мне сыновней привязанности.
- Не легко питать сыновнюю привязанность к тому, кто сам не питает к тебе никакой привязанности.