- Кто?
- Отец. Он в Москву прилетел.
Александр оглянулся на бабушку, которая, не слыша ничего, сидела посреди кухни, эпически сложив руки.
- Откуда он узнал, где ты?
Инеc не ответила. Она закрылась в отведенной ей шамбр де бонн. Он толкнулся следом, но был остановлен Мамоновым:
- Тут вот... На билеты вам.
Александр взял деньги и поднял глаза.
- Я тебя засветил.
- Ничего...
- О том, где мы, не знал никто. Понимаешь?
- Понимаю. Зря хлеб не едят...
Бабушка вышла на лестницу и перекрестила обоих - через пролет. При расставаниях она не обнаруживала слез - в отличие от внука-невротика.
Мамонов проводил до вокзала.
- Все это, конечно, выше моего понимания, но вы вот что, ребята... Он пошел за вагоном. - Вы держитесь. - И догнал, чтобы крикнуть: - Вдруг, понимаешь, судьба?
Прослезился, пропал.
Они остались в тамбуре. Питер в то лето был завален индийскими сигаретами, очень едкими, и они их докуривали. Она не уедет, говорила Инеc. А если придется, то следующим летом вернется. На машине приедет. В Париже багажник набьет сигаретами - капорал. Les blondes. И мы все повторим. Петербург...
Он курил и кивал. Он не верил. Ни во что. Только в то, что сейчас. Он лишь на чудо надеялся. Вдруг сгорела Москва?
Но Москва не сгорела.
- На Арбат.
- Куда именно?
- Я покажу...
Когда приехали, она вырвала руку и открыла дверцу на проезжую часть. "Вот увидишь!.." Не оглядываясь, пересекла улицу, скользнула меж черных "Чаек", поднялась по ступеням и исчезла в турникете. Вывески никакой.
Таксист повернулся.
- Здесь я стоять не могу.
- А что здесь?
- Не видишь? Логово ихнее.
- Сигареты, - сказал Александр, - у вас не найдется?
- И без этого гарью месяц дышали. Не курю и тебе не советую. Дальше куда?
* * *
В немецкой книге под названием "Революция отвергает своих детей" я нашла свидетельства того, что в СССР он сумел остаться трезвенником. Не только в смысле водки, с которой он вел бескомпромиссную борьбу как староста Испанской группы Высшей школы Коминтерна. Когда к нему в номер как бы по ошибке попадали развязные женские голоса, он неизменно клал трубку на рычаг. Было начало 1945-го, и после роспуска Коминтерна его вызвали из глубокого тыла и поселили в гостинице, известной всем, кто когда-нибудь распечатывал бутылку "Столичной", на ярлыке которой неизбежно изображен угрюмый конструктивистский небоскреб.
По ночам он не спал.
После визита "электриков" номер прослушивался, но ванна все так же протекала и было жутко холодно.
Погасив свет, он смотрел из окна на темный Кремль и площадь, заносимую снегом. При этом он курил, пряча огонек папиросы в ладони.
Эта гостиница была первой школой страха в Советском Союзе, который за трактора выкупил из алжирского концлагеря бывшего comandante* Республиканской армии. В конце 30-х жильцов отсюда выселяли неожиданно - по ночам и под конвоем. Тогда, перед большой войной, Висенте повезло, но в одну из этих январских ночей его поднял стук в дверь.
* Майора (исп.)
- Товарищ Ортега?
- Я.
- Пять минут вам на сборы.
- С вещами?
Полковник госбезопасности засмеялся.
Шофер чистил стекла машины. На заднем сиденье -Димитров, Пасионария и Мануильский, который опустил для Висенте приставное сиденье. Смуглый, усатый и маленький, как испанец, Мануильский вместе с Димитровым возглавлял в ЦК отдел связи с партиями за рубежом.
Обогнув площадь, машина поднялась к сторожевой башне. Место полковника впереди занял другой офицер.
Машина въехала в Кремль.
В прожекторном свете над площадями бесновалась метель, заметая Царь-Пушку и Царь-Колокол.
У входа в невысокое длинное здание машину ждал офицер.
Внизу у лестницы они сняли пальто и причесались перед зеркалом в золотой раме. Сквозь поредевшие волосы Димитрова просвечивала кожа черепа.
В кабине лифта был офицер.
На первом этаже они вышли на красную дорожку. Чистота была стерильной, дверные ручки сверкали, на каждом повороте стуком каблуков делегацию приветствовали рослые молодцы в голубых фуражках и с каменными скулами.
В небольшой канцелярии их ждали двое, красивый блондинистый генерал госбезопасности и какой-то штатский - низкий, рыхлый и с грубым лицом. Штатский предложил садиться, неторопливо поднялся и скрылся за дверью. Вернулся он нахмуренный.