- Я решила остаться.
- Мужчина?
- Да.
- Все мужчины одинаковы. Одни, правда, нежней других. Это все взаимозаменяемо. Возвращайся к родителям. Русский?
- Да.
- Эти еще и пьют.
- Не он.
- Он кто?
Инеc смутилась; она помнила как "Парижская группа" исключала из рядов Хорхе Семпруна и скандал вокруг фильма по его сценарию La guerre est finie* с Ив Монтаном в роли испанского коммуниста. Она знала про отношение Пасионарии к испанскому роману Хемингуэя - For whom the bell talls** тридцать лет не мог появиться в русском переводе. Она откашлялась:
* "Война окончена" (фр.)
** "По ком звонит колокол" (англ.)
- Писатель.
- И не пьет?
- Нет.
- Зарабатывает мало?
- Пока ничего.
Пасионария помолчала.
- Приведи его как-нибудь. Вон пепельница твоего отца. Можешь курить. Хочешь кофе?
Возвращаясь, Инеc ощущала хруст. У сгиба бедра в кармане джинсов. В Спутнике она выложила два бифштекса, завернутых в кальку, и десять пачек "Явы" - именно эти должны быть почему-то.
- Откуда?
Она бросила на рычажки машинки сотню:
- С коммунистическим приветом.
- От кого?
- От Долорес Ибаррури.
Глаза его раскрылись.
- Она жива?
Это для него была история - пройденная в школе, смутная, эмоций никаких не вызывающая. В отличие от веера червонцев. Вот только литература, которую финансировал Почетный Президент Компартии Испании, оказалась более чем зыбкой почвой. Рассказ вызвал энтузиазм и был поставлен в номер, но потом Александр вышел к ней, зажимающей уши, взял под руку и покатил прочь по наплывам льда.
- Сняли.
- Почему?
- Глумление, говорят...
Тогда она уже была с животом, и дома, отключая сознание, рисовала девочек-подростков - пока французские фломастеры не пересохли.
Коммунизм.
Москва.
Зима.
Жизнь спустя, созерцая из окна тощенькие кипарисы по ту сторону бетонной стены, она задает себе вопрос:
"Неужели все это было?"
Занавесившись от блеска проливного дождя и завернувшись в одеяла, изнуренные любовью и голодные, они сидели перед телевизором. Дрянь, фанерный ящик с маленьким экраном, который Александр, дитя эпохи дотелевизионной, никогда не включал - тем более, что вместо тумблера был штырь. Но Инеc подобрала ключ - прямо на улице. Обыкновенный детский, для заводных игрушек.
Фильм назывался "Ленин в Октябре", но главным в Октябре был Сталин, а полудохлая телетруба, размывавшая образы 1937, превращала все это в чистый мазохизм, которому до послепраздников альтернативы не было.
Как вдруг стучат.
Телеграмма.
- Padre!..
Ливень, ажиотаж.
Пойманное на выезде из Спутника у свалки такси не решилось въехать под козырек гостиницы на пандус, который только что освободил огромный лимузин с пуленепробиваемыми черными стеклами.
- Вам помочь, молодые люди?
- Я к отцу.
- Работает у нас в Системе?
- Живет.
- Прошу вас...
Лифт.