- А как Кармен.
- Это Кармен зарезали, а не она.
- Видишь? Они такие.
- Какие?
- Док-кихоты в облаках, а не по-ихнему что, сразу за нож. - Чтобы из ванной не услышали, голос понижается. - Папаша ее...
- Что?
- Партейный шибко?
- Лидер...
- А с нашими-то как? Этот все переживает, дужки очков изгрыз. На партсобрании им говорили... Какие-то там "евро" появились, так вроде наши их не очень. Сам знаешь, как у них. Вчера "Москва-Пекин, идут-идут народы", сегодня это... Хуйвэйбин. Тьфу? Не захочешь - скажешь. А ты не смейся, а подумай лучше. Куда, сынок, влезаешь...
- Никуда я не влезаю.
- Дома жил, все собачились. Сталин, Солженицын, лагеря... Переменился, что ли?
- Почему? Остался каким был.
- Тебе видней, конечно. Только не для того я тебя рожала, чтобы отдавать им ни за понюшку табака.
- Кому?
Намертво заворачивая кран, она смотрит обреченно и как на последнее говно, которое только у матери способно вызвать жалость:
- Кому-кому... Сам знаешь.
Инеc они, скорее, нравятся. Как из кино пятидесятых. Предстоящая бель-мэр похожа... она не помнит на кого, но отчим - чистый Бэрт Ланкастер.
- Понимаешь...
- Спи. Как будет, так и будет.
Висенте приехал в Спутник, имея в кармане пиджака билеты в Большой театр. Чтобы после ритуала увезти обретенных родственников на "Анну Каренину" - с Плисецкой.
Но до спектакля еще было время.
Сторона Александра вручила испанцу ответный дар.
Матрешку.
В присутствии старшего по званию советский ее почти бопер и Бэрт Ланкастер стояли столбом - почти по стойке "смирно", но, к счастью, в позиции невмешательства. Тогда как бель-мэр, следуя неизвестному Западу принципу "ругай своих, чтобы чужие хвалили" для начала обрушилась на Александра-сына не то, чтобы заблудшего, но как бы уже гибнущего. Слушая в синхронном переводе Инеc очередную дозу утешений со стороны Висенте, она начинала горестно кивать. На мякине нас не проведешь - такой имела вид бель-мэр. И в этом смысле самовыража-лась - с помощью Инеc, которая переводила с отрешенным видом.
Висенте излучал все больший оптимизм по поводу выбора своей дочери:
- Все у него будет хорошо. И диплом получит, и книгу свою напишет увидите. Еще и не одну.
Мать вздыхала:
- Нашему б теляти...
На что, опуская ладонь Александру на колено, Инеc переводила с испанского:
- О чем вы говорите? Молодой, красивый, спиритуальный, полный сил...
- Каких же сил, когда он болен. Ничего, что я, сынок? Скрывать от суженой нельзя.
На лице Висенте сияющая маска отслоилась:
- Que le pasa?*
* Что случилось? (исп.)
- Что с ним? - перевела Инеc.
- Язва.
- Какая?
- Двенадцатиперстной.
Висенте отмахнулся:
- Во Франции у каждого второго...
- Хроник. С тринадцати лет страдает. Когда уединяться стал, но я боролась, предупреждала, потерпи хоть до шестнадцати...
Неужели и это переводит?
- Пройдет, как не было. Любовь излечит. Главное, что любят они друг друга.
- Любовью сыт не будешь, говорят у нас...
- Ну это как-нибудь.
- А как?
- Ну, будем помогать из Франции.
- Потому что нам тут помогать не на что, а на стипендии свои не проживут. Тем более с ребенком.
Мертвея, Инеc перевела. Ее отец не потерял улыбки: - Nino? Que nino?