Расстегивая дубленку, она сдержала зубы и мотнула головой - то было нервное. По мраморным ступеням они поднялись в гардероб, где без присмотра, как при коммунизме, висели одежды посетителей гостиницы - сотрудников Международного отдела.
Он помог раздеться, сам повесил на свободный бронзовый крючок.
Предупредителен был, как с больной. Привел за отдаленный столик. В обмерзшее стекло стены смотрели заснеженные лапы ели. Снег валил во внутреннем дворике - нетронуто-глухом...
Ужинали без вина.
Он тоже заказал себе кофе.
- Что я могу сказать? Сама все понимаешь.
Она молчала.
- Возвращайся.
- А он?
Пепел Висенте никогда не стряхивал - раньше, во времена ее ранней юности и черного табака, он пачкал свои рукописи беспощадными "голуазами" без фильтра. Сейчас он узил зрачки на серебристом столбике, который даже при прочности американского пепла грозил уже сломиться.
- Откуда он, ты видела.
- А ты откуда был?
- Ну, я... Какая-никакая, а Европа.
- Россия тоже.
- Была, согласен. Задолго до его рождения.
- Ты же всегда нам говорил. Неважно, откуда человек, важно - куда.
- А куда?
Она молчала.
- Куда отсюда можно? - сказал он. - Разве что на Запад...
- А если?
- Антикоммунистов нам и без него хватает.
Удержав пепел до самого фильтра, Висенте не сронил его и по пути к пепельнице. При всей его почвенной мощи руки у него были изящные. Веки окрашены почти коричневым изнеможени-ем. На нее, на "черную овцу" семьи, взглянули умные глаза отца, который воспламенял по миру тысячи:
- Я понимаю народовольцев, которые ходили в народ. Но это ведь даже народом не назвать. Черт знает что... сброд одичавший?
- Благодаря кому?
Он развернул ладонь, предотвращая демагогию.
- Ты родилась во Франции, там твоя жизнь. Где разум, где культура. Подумай. Место в лицее еще свободно, кстати...
В фойе, в огромных кожаных креслах, они успели выкурить еще по сигарете. Созерцая снегопад. Во внутреннем дворике, таком удобном для расстрела.
К ним наклонились:
- Машина у подъезда. Дубленки на месте не оказалось. Ее парижской белой...
Цековские пальто и шубы висели, как ни в чем не бывало, а крюк, на который отец повесил свой подарок, был пуст. Дерево под ним отливало темным лаком. Перевесили? Но с обратной стороны не было тоже.
Они обошли весь гардероб.
- Не понимаю...
- Украли.
- Из закрытой гостиницы? Чужих здесь нет.
- Тогда свои?
- Не впадай в цинизм. Несчастную дубленку, когда здесь норки?
- Значит, снова Кафка.
- Подожди... - Взяв себя за левое плечо, отец потирал его большим пальцем.
Она спустилась. Снег за стеклом валил по-прежнему. Вот и расстреляли. И даже замело...
У конторки, спиной к дежурному, отец понизил голос в трубку, хотя говорил по-испански.
- Сейчас приедут. Иди ко мне.
В номере пахло, как в "красном поясе" Парижа - когда он работал. На столе страницы, продавленные крупным почерком, таким корявым, что глаза ей обожгло.
Вернувшись, он отнял:
- "Правда" заказала статью, я подумал, деньги тебе не помешают. Может быть, порву.
- Почему?
- Потому что ты права. Они.
- Как ты узнал?
- ЦК сказал мне. ЦК боится, что вырвать из когтей уже не сможет. Им для работы.
- Именно моя?