Замызганные стекла вокзала Аустерлиц процеживают предзакатное солнце. Гомес, готовый разорвать любого, обеспечивает тылы, а мать, смущенно сунув деньги в задний карман ее джинсов, напоследок проверяет - как товарища, убывающего в тыл врага:
- Как тебя зовут?
- Эсперанса.
- Фамилия? - И поскольку у испанцев не только отца, но и матери тоже: - Вторая? Правильно. Где ты живешь?
Координаты Эсперансы, занесенной на этот раз почему-то в Осло, она вспоминает с запинкой:
- A3... Neuberggatten?
Мать говорит:
- Паспорт возьмешь в туалет, повторишь еще раз. Перед проверкой расслабь лицевые мускулы. И не волнуйся.
Поднимаясь в вагон, она ощущает, как поправилась после Москвы. Темные волосы восстано-вили свой блеск и завились колечками. Отражаясь в стеклах дверей, она чем-то напоминает себе героиню "Последнего танго в Париже".
Поезд набит испанцами и багажом.
Это "алеманес" - возвращенцы из Германии.
- Que bonita!* Тебя Ньевес зовут?
* Какая красавица! (исп.)
Конспиративно держа язык за зубами, трехлетняя Анастасия энергично мотает головой.
Купе загромождают картонки с надписью Telefunken: один нам, другой родителям, а везет нелегально, сразу ей сообщает соседка. "Зубы детям вылечили бесплатно, школа была хорошая", - рассказывает она о чужбине, а муж, вправляя за спину нейлоновую рубашку, засученную на могучих руках, то и дело выходит:
- Когда же граница?
Он пристает к проводнику. Курит одну за одной. И потеет.
- Не терпится... Телевизоры, боишься, отберут?
Из коридора отмашка:
- Женщина! Вам не понять...
После Бордо все едят из немецких газет очень скучного вида. Анастасия ест с ними. Но не она: "Нет, спасибо. Я действительно... Правда..."
А про себя, как заело пластинку:
Эсперанса. Эсперанса.
Сводит кишечник. Но, не спрашивая ничего, и те и другие - фуражки приплюснуты - возвращают ей в руки фальшивку. Липу зеленую. С золотым орлом-стервятником, этак по-матерински, наседкой, клушей прикрывающим герб средневековой сложности. Королевство. Вот так и бросает всю жизнь - из крайности в другую.
Единое, Великое, Свободное.
Espana.
Родина? Новая фаза деперсонализации?
Как бы то ни было, мы уже в брюхе. Внутри. Непрерывную плавность дороги сменяют за Ируном стыки, тычки и толчки, под которым возвращенец по имени Тимотео, засыпая мгновенно, начинает храпеть. Блаженство на гладком и чернеющем от щетины лице.
- Чему радуется? Работы нет, все там нищие, злые. Не знаю, как будем жить дома... У вас есть профессия?
- Переводчица, - отвечает она, за свою пятилетку в Москве проработавшая ровно неделю до того, как оказано было доверие - переводить Генерального секретаря.
- Не в Испании живете?
- В Норвегии.
- То-то девочка... Снег. А глаза наши. К родителям едете?
- К отцу.
На заре за окнами невероятная земля.
Желтая, красная.
Африка начинается за Пиренеями. Так сказал Теофиль Готье, и Монтерлан с ним всецело согласен - в купленном вместо путеводителя только что изданном NRF томике ранней прозы. Coups de soleil - "Удары солнца". Она получает свой первый...
Но выдерживая хроматические насилия, глаза начинают слезиться.
Горло сводит.
Сверкающие от бриолина их черные волосы зачесаны назад, белые рубашки, широченные брюки, руки в карманах по локоть - хулиганы с окраины, черт им не брат - а посреди двадцатилетний Висенте. Изломанный снимок с фигурным обрезом ей показал старичок, который явился с огромным альбомом и ко всем приставал, пока не нашел ветерана-одногодка. Сквозь толпу с их дивана доносилось:
- Август Тридцать Седьмого, Бельчите? А помнишь? До сих пор в военной академии преподают... А Теруэль? А Эбро? Все-таки мы воевали не хуже. Нет, не умением нас, а числом...
В полубункере-полудворце ожили призраки прошлого.
Они все здесь. Не только "Парижская группа", вернулись в Испанию и "москвичи". Охладевшие - как потомки Пасионарии, которая, сдержав обещание пережить Франко, уже превратилась в историю. Реэмигрировали и несгибаемые сохранившие верность. Глаза их горят. Стоицизм побежденных, но не сдавшихся. После Мадрида, потом Будапешта, Праги, Варшавы, а теперь и Москвы: "Жить невозможно, земля под ногами дрожит. Либералы, демократы - не самое страшное. Голову поднимает утробный антикоммунизм. Клерикалы, генералы, "черные полковники"... Того и гляди: "Над всей Россией безоблачное небо"! И что тогда?"
А в общем, и они в прекрасной форме. Держатся, выживают. Как природой положено... Испанцы.
Делегаты из Парижа и Рима шокированы тем, что все курят, как на подпольном партсобрании: "Не сходка же ведь..."
Изнуренная дымом, напористым сонмом и забытой давно уже ролью "черной овцы", она исчезает - навстречу очередному венку в коридоре:
- Инеc, ты?
Нет.
Зовут Эсперанса.