- Он кончил войну в чине comandante.
- Разве?
- Армии республиканцев.
- Это не знаю и как. Бой быков, например, ненавидел. Даже от петушиных тошнило. Нет, крови он с детства боялся. Мать говорила, что в церкви падал в обморок. Еще кофе? Тогда идем, нас друзья заждались...
В кафе под аркадой накурено - не продохнуть.
Друзей - человек пятьдесят. Они хотят знать правду. Немедленно, всю, как есть. Из первых уст. Глаза, лица сверкают заранее. В застекленной рамке за стойкой выгорел номер газеты с портретом на черном: FRANCO НА MUERTO*.
Хозяин обеззвучивает телевизор.
Говорит Эсперанса.
Стойка, столы покрываются бутылками, банками, тарелками - оливки с вынутыми косточка-ми, где анчоус, миндаль или красный перец. Креветки. Жареные кальмары. Некоторые аборигены знают лучше: "Там для рабочих футбол бесплатный!" Страсти не подавляются, рвутся наружу, атакуют. В самовыражении здесь идут без оглядки и до конца, и вот в этом она себя вдруг узнает. Испанка? Хозяин приносит горячее блюдо. "Косидо" - белая фасоль с мясом. Тетка довольна. Племянница - интеллектуалка. Хозяин - тоже. "Эта девочка здесь будет есть бесплатно!" Здесь все бросается на пол шкурки и палочки от "чорисо", обертки от сахара, окурки и даже истаивающие кубики льда. Но эта девочка не решается, держит оливковую косточку в пальцах. Из дальнего угла несется посетитель, подставляя блюдце:
- Откуда такой ребенок?
- Москва.
- Union Sovietica? Игнасио, всем по пиву... Вот так воспитывают там детей! Пусть говорят мне, что угодно, но вот вам живое свидетельство...
В спорах за спиной ее уже называют rusa.
Вдохнуть до конца невозможно даже в тени. Зной давит на плечи.
Тетка, перед сиестой:
- Я думала, ты тоже roja**.
- После Москвы?
Смеется:
- Я боялась...
- Но я и не blапса***.
* Франко умер (исп.)
** Красная (исп.)
*** Белая (исп.)
- Анархистка?
- Не знаю. Я просто человек. Viva yo.
Тетка смеется.
- Уже научилась у нас? Viva yo!
Анастасия испаряется во сне. На простыне вокруг нее, бело-розовой, пятно пота. Зубы ярко-оранжевые от испанских красителей переходного периода. Но куда? Вправо, влево?
Это было еще неизвестно.
На монетах еще каудильо, без которого страна живет всего семь месяцев.
Ровно столько же остается до легализации призванным на престол бурбонским королем Хуаном Карлосом I той партии, которой отдал себя без остатка человек, уже сутки в Мадриде открытый для прощания - за стеклом, под венками, в гробу, позволяющем видеть лицо.
Сверхбанально...
Чашу терпения переполнила капля.
Год был осуществлений - пятый их вместе. Они добились права жить в Москве. Авторские экземпляры первой книжки (самоцензура изощрилась так, что государственной осталось вычеркнуть лишь пару слов) пачками громоздились в углу новой квартиры. Неважно, что на порядок ниже, чем "красный пояс" парижской аскезы - но вот линолеум в этой квартире все не отмывался. В энтузиазме новоселья (с видом на музей Вооруженных Сил) она меняла воду, ползала и терла. Осколок водочной бутылки на кончике пальца был почти невидим, но капля появилась.
Алая.
Через день палец стал нарывать.
Потом почернел. За иностранку районная поликлиника брать ответственность отказалась. С паспортом, согласно которому она проживала в Амстердаме, в московскую поликлинику для полноценных иностранцев лучше было не рисковать. Кремлевская же, где обслуживали во время приездов с отцом, закрывалась для нее как для живущей отныне постоянно. Рука по локоть стала отниматься. В стране бесплатного медицинского обслуживания у нее набухли лимфатические узлы, когда он снял трубку и набрал оставленный "падре" номер на случай, если с ним что-нибудь...
"Разве она еще здесь?" - без удовольствия удивился голос, оторванный от большой кремлевской стратегии.
"Да, и рискует навсегда остаться".
"Что с ней?"
Чувствуя себя невыразимо, Александр ответил:
"Наколола палец".
"Какой?"
"Средний. На правой руке..."
Старая площадь хохотнула:
"Спящая красавица?"
"Наоборот".
"Не понял?"
"Умирает".