На том же, на котором, если не санкционировали, то допускали кокон паранойи, который лениво, но непрерывно плелся вокруг них - подслушивания, перлюстрации, бюрократическая волокита, милицейские вызовы и вторжения, даже по местным стандартам искусственная затрудненность быта и эти друзья-приятели - череда своих в доску стукачей, сексотов, мелких провокаторов с их авангардом, крестами, иконами: "Знаешь, сколько по каталогу Сотбис? Пусть возьмет, что ей стоит. Сдаст, будет богатой. А мне нечего, ну там разве Deep throat...*"
* "Глубокое горло" (англ.)
Сфера их обитания. Рай в шалаше. Любовное гнездышко. То, внутри чего они наивно пытались что-то построить...
Звонок - перед самым отъездом.
Положив трубку, она опустилась на колени - одевать Анастасию.
- Прогуляемся...
- На ночь глядя?
Голый сад.
Оглядываясь на редкий транспорт, припаркованный по сторонам бульвара, они вошли за чугунную ограду и захрустели снегом ранней весны. Ту московскую интонацию она уже не способна воспроизвести:
- Товарищи.
- На предмет?
- Машину присылают.
- Но такси ведь заказано?
- Говорят, и речи быть не может. Проводят по высшему разряду. Через депутатский зал.
- А чем отличается?
- Нет досмотра.
Внезапно с криком: "Солнышко!" Анастасия бросилась прямо через ледяную клумбу - протягивая руки к всплывшей над Москвой полной луне. Инеc поймала ее уже на самом краю - перед троллейбусом. Еще трех ей не было, а озверела дочь так, что зубами вцепилась в руку и орала, волочась, пока ей не погрозил поддавший прохожий:
- Эт-то солнышко цыганское.
Инеc набивала чемодан плюшевыми собаками, когда он вошел с туго завязанной папкой:
- Раз без досмотра?
Она не взяла. Надавила коленом, защелкнула.
Он возмутился:
- Но почему? Если шанс?
Из сортира она крикнула:
- Принеси мне блокнот и чем писать. - И потом: - Не стой здесь, у меня срач!
В этих стенах больше ни слова. Только переписывались, а на рассвете все кремировали на чугунной сковородке.
В тумане поджидал катафалк.
Водитель был в шапке детского размера, но не разновидности - из черного каракуля с кожаным верхом. При переразвитом плечевом поясе был он почти что микроцефал.
Даже Анастасия молчала.
На сиденье он нашел влажную руку Инеc.
Проступило здание международного аэропорта Шереметьево.
- Ждать?
А после прямо на площадь Дзержинского!
- Спасибо, не надо...
Она открыла стекло двери, он вкатил Анастасию на красную дорожку. Русская красавица в форме Аэрофлота, которая радовалась им от лестницы, сохранила улыбку:
- Залом не ошиблись, молодые люди? Депутатский.
- Тогда нет.
Извинившись, узнав имя, служащая пробежала список накладными ресницами, вернулась к началу и по второму разу вела лакированным ногтем.
- Сожалею, но... Вас здесь нет!
Глаза Инеc засияли. Она выиграла. И пари, и, возможно, свободу...
Выкатившись в туман, Александр сказал:
- Мир ловил меня и не поймал?
- Почему, знаешь?
- Везет.
- Школа, - ответила гордо она. - Школа Висенте... Очередь в общем зале исчезала за перегородкой стремительно. Посадка заканчивалась.
- Паспорт?
- Я не лечу. Качу...
Его отстранил шлагбаум руки, под которой он передал Инеc ручки креслица с дочерью, а потом чемодан. С одними игрушками.
После досмотра она, Зоркий Сокол, обернулась с галереи, но искать в толпе не было времени, и он навсегда запомнил это ее выражение - усилия под тяжестью и легкой досады.