Ледяной "гаспаччо".
Чеснока столько, что одним выдохом отпугиваешь вампиров.
Тиа зажигает сигарку "Давидофф" и укладывает на кожаный пуф свои ноги со ступнями, выдающими происхождение:
- Анна Австрийская? Точно не знаю, но какая-то королева, которая недолго пробыла в Мадриде замужем, привела свой полк - то ли немцы, то ли швейцарцы. В наших местах растворились. Бабушка твоя была очень высокая. И глаза голубые. Очень жесткая. Но и время такое. Ненависти было уже очень много. Вскипали мгновенно. Чуть что, за наваху. Когда отца зарезали, Висенте шести еще не было. Определили его к свинопасу. Маленький был, но обид не прощал. Раз попросил напиться, крестьянин не дал. Почему? Потому что из одного кувшина отопьешь, баланс нарушен: осел в горах тебе всю воду расплескает. А потом он попал под грозу. В горах это страшно, крестьяне боятся. Стал стучаться под крышу, где Висенте со свиньями, тот не пустил. Это сразу отметили - мальчик с характером. Сирота - он у всех на виду. Научился играть на кларнете и в город ушел. А играл он так, что сразу взяли в муниципальный оркестр на зарплату, и он нас вытащил за собой. Закончил техническую школу, стал механиком. Бедный, худой был, но гордый. Знаешь наших? "Лучше дырка в штанах, чем заплатка". А в школе преподавал социалист, любимый стал учитель. Уговаривал продолжать учебу, ехать в Мадрид, в университет. А потом... Ровно сорок лет назад, и жара, как сейчас. Вдруг все взорвалось. Мятеж. Расстрелы пошли. Монахинь, священников, жандармов - Гражданскую гвардию. Даже нотариу-са. Учителя тоже. Перед той школой и расстреляли. А они тогда город держали от марокканцев. Кто до вечера доживал, ночевать возвращался. Мать зарезала петуха, но когда он пришел и узнал, есть не смог, прорыдал до рассвета. Думали - все. Отречется. Но утром он снова - винтовку на плечо и ушел. Высоту они взять не могли, всех убивали. Он гранаты схватил и в атаку. Кто поднялся за ним справа-слева, тех обоих убило сразу, он весь в крови вернулся, мы подумали - ранен. Ночь не спал, все рвало.
- А высоту?
- Взял. Но мятежники выбили их. И он ушел с красными - к центру туда, на Мадрид. Мы знали, что он навсегда. Отсюда кто уходил, больше не возвращался. Даже из Америки. Он первый вернулся. В твоем лице, я имею в виду...
Напротив гаснет окно, на стене, на узоре решетки и листьях свет луны. Возникает силуэт, и она отворачивается. Несмотря на предосторожности, ставни лязгают.
Тетка вздыхает.
- Amor...* Из-за этого все.
* Любовь (исп.)
- Почему?
- А по-твоему, это не важно?
- Это? По-моему, все.
- А нам запрещали. Даже фильм посмотреть - ну, ты знаешь... Мужчины во Францию ездили - в Перпиньян. И это недавно еще. А когда мы росли - просто ужас. Ребята сходили с ума. Я их помню, друзей-бунтарей. Вокруг проституток кругами ходили, а денег ни у кого. Чтобы за так, не ахти уж какие красавцы. В кулак и на землю? Слишком гордые были. Тем более матери с детства вбивали, что от этого в наших краях дурачки... Выхода не было. Только столбы повалить. Электрические. Вышли однажды за город, и все посрубали. Это первое действие. К счастью, кончилось неудачей. Вернулись - свет всюду горит.
Не в силах вынести напора эмоций при виде ее отца, пара интеллектуалов из Саламанки разрыдалась и, повернув от стекла, схватилась за Инеc:
- Ведь они говорили! - захлебнулась женщина, сжав ей руку под траурной повязкой, - они нам говорили... Сначала тяжелая индустрия, потом легкая, а там... А сейчас, выходит, и тяжелой нет?
Муж ее крепился, но по лицу катились слезы:
- Почему, ну, почему все у них рухнуло?
Нашептывая, что вопрос не по адресу, обоих увели - небедных, чистеньких, такой пастелевый "унисекс" - и как ослепших с горя...
Это был второй ее день на ногах.
Пара с ребенком из индустриальной Овъеды попросила разрешения накрыть его флагом - под предлогом, что молодая мамаша всю ночь обшивала кумач. Им сказали - на кладбище. Там хоть зеленым. Но, дождавшись ночи в своем старом "сеате", они вернулись: "Родственники разрешили". Пожав плечами на эти фантазии, служащий их провел коридором и открыл заднюю дверь. Протиснувшись под венками, они накрыли - в четыре руки. И удалились, повторяя, возможно, вива мы...
Снять назавтра сюрприз уже было нельзя - по понятным причинам.
Так флаг и остался на виду до конца.
Любовник тетки - он молод, низколоб, стыдлив ("Неужели мой последний?") - привозит их к замку и остается с открытыми дверцами в тени.
С крепостных стен кое-где обвисает кустарник - пророс...
В жарком поту они выбираются на площадку.
Аист взлетает.
С башни тиа показывает:
- Видишь, горы? Там он с дудочкой бегал.
Вид в проеме каменных зубцов кружит голову. Черточки кипарисов в долинах, дороги слепят белизной. Поля там лиловые, винные, красные. Гигантские плавные склоны. Поднимаясь и опускаясь, их опоясывают полосы линий, штришков... Это оливки. Деревья. Плантации. За ними лишайники рощ добираются к самым вершинам. За перевалами все повторяется - тоном нежней. А под самым горизонтом проступают на голубом пятна скалистых уступов.
Горы.
Ему не давало покоя, что другой пастух стал поэтом. Конечно, говорил он, как бы оправдыва-ясь, у Эрнандеса были овцы, с ними забот никаких. Собаки делают всю работу, а ты сидишь, наполняешься чувством величия мира. А попробуй со стадом свиней. Эти расслабиться не дают. Индивидуалисты. Каждая - себе на уме. Только и думают, что разбежаться. Нет. Я был предопределен...
- Красиво.
- Ты находишь? Не знаю... Я другого не видела. А за теми горами деревня, откуда твой род. Черепица и белые стены. А пол земляной. Биенвенида. Запомни.
- Так называется?
- Да.
Добро пожаловать? Вряд ли. Чужаков не любили. Скорее - прибывший благополучно. Так говорят, когда разрешаются от бремени.
Филигранность зубцов внутри башни обманчива. Она трогает выбоину и, обжегшись, отдергивает ладонь:
- Tia...
- Что? Говори.
- Ты могла бы оформить бумагу? Чтобы он смог приехать. Приглашение.
- А уже не опасно?
- Нет, говорит Эсперанса. - Не отцу...
Однажды в Париже, на фоне скандала с романом Александра, который вышел в ее переводе, они вдруг увидели его по телевизору. Это было в вечерней программе новостей - про попытку военного путча в кортесах, где в последний раз в жизни, уже в качестве вице-президента, он смотрел в наведенное генералом оружие, а они все это пассивно созерцали по телевизору, и ночью, и на следующий день, и от повторов он все больше становился похожим на льва.
По китайскому гороскопу, впрочем, Тигр. Мятежный характер. Страстный и воодушевленный. Революционеры, политики, государственные деятели. Симон Боливар, Эйзенхауэр, Шарль де Голль, Хо Ши Мин и королева Елизавета П.
С циничной, все подвергающей сомнению и критике, но, по определению, верной Собакой - идеальный союз. Никаких затруднений во взаимопонимании. Возможность успеха и процветания.
Но досталась Свинья...
Жизнь спустя она смотрит в зеркало.
Нос, в котором ему видится нечто индейское. Стрижка, волосы крашены. Оливковый оттенок кожи. После кладбища веки окрашены измождением. Большие глаза, всегда влажные. Смутный ритм отдается в порах лица. Она смотрит уходит внутрь себя, в тот невидимый мягкий порядок, где всего больше жизни, которая, так она чувствует, исчезнет только с ней вместе. Уже не столь бурной, зато утончившейся, томной, тонкой и более требовательной.