13524.fb2
- Вроде не за что.
- Ха! Столкнули же недавно старика. Не видел во "Франс-суар"? Какой-то косоглазый - ни с того ни с сего. Ударил ногой в спину и в общей панике сбежал.
В вагоне мы держались за общий поручень.
- На танцы пойду сегодня.
- Один?
- Кончита же беременная. Пусть де Фюнеса смотрит. У вас телевизор цветной или черно-белый?
- Никакого.
- Разве? У нас уже цветной. Салю!
ЭТУАЛЬ. Я пересаживаюсь на вторую линию, которую выучил уже наизусть. ТЕРН, МОНСО, РИМ, ПЛЯС КЛИШИ, БЛАНШ, ПИГАЛЬ - где давящие на психику своим цветущим видом выходят туристы из Бундеса - АНВЕР, ЛЯ ШАПЕЛЬ, ЛУИ БЛАН, СТАЛИНГРАД, ЖАН ЖОРЕС, КОЛОНЕЛЬ ФАБЬЕН и наконец БЕЛЬВИЛЬ - что значит, господа, "Прекрасный город"...
На фоне почернелых домов кишит жизнь. Тогда еще квартал китайцы не завоевали, народец был тут всех цветов. Сбывает что-то с рук, сражается в наперстки, в три карты на картонке, толкует на углах о чем-то мизерном и темном, озираясь при этом, будто в планах налет на банк.
На этот "город" я обменял столицу сверхдержавы.
Je ne regrette rien.* Хотя название квартала на склонах холмов Менильмонтана звучало иронично и во времена, когда здесь родилась Эдит Пиаф. Тогда здесь еще жили французы. Сейчас их нет, или почти. Североафриканский Гарлем. Под двойным доминионом вдоль рю Бельвиль то кошерное мясо, то мергезы, и на вывесках Зеленый Полумесяц сменяет Звезду Давида и наоборот. Если бы у меня спросили о способе решения арабско-израильского конфликта, я бы ответил не задумываясь: "Бельвиль".
* Я ни о чем не жалею (фр.)
В начале рю Туртий я покупаю пачку сигарет, в конце выпадаю в осадок и вытягиваю ноги в югославском кафе.
За немытой витриной - рю Рампонно с видом на мой дом. Катясь под уклон (советская газета еще напишет: "ПО НАКЛОННОЙ ПЛОСКОСТИ"), жизнь моя остановилась здесь.
Братья-славяне перевозбуждены. Кроме ругательств, я понимаю только, что в нашем квартале кого-то убили. Гашу окурок в алюминиевой пепельнице, допиваю кофе и выкладываю на мрамор три франка.
В окне на пятом этаже два силуэта - дочь и роковая женщина по имени Инеc.
Анастасия прыгает на шею:
- Папа пришел!
- Мы уже волновались, - говорит Инеc. - Как было?
- Нормально.
Консервированная фасоль и размороженные бифштексы из родного супермаркета. Ничего нет вкусней. Инеc приносит бутылку "Кроненбура". Потому что в семье событие. Первый день Анастасия во французской школе.
- Что-нибудь понимала?
- Манже. Учительница показала на тарелку и сказала: "Манже".
Будет говорить на языке цивилизации. Хмельные слезы выступают мне на глаза.
- Иностранцев в классе много?
- Все иностранцы. Одна девочка японка. Но русская только я.
- А учительница?
- Француженка. Только не учительница, а метресс. Мама, мне холодно без трусов.
- Завтра получишь. Надо бы ребенку еще одни трусы, а то чуть что катастрофа.
- Хочу с сердечками. Которые в "Призюнике". А еще хочу, чтобы у меня был зизи. Хочу писать стоя, как мальчики.
- Она в школе так и сделала. Трусов при этом не снимая.
- Почему?
- Там вместо туалета дырка. А вокруг следы людоеда.
- Однажды в Париж приехал один американский писатель. У него тоже была дочь, и даже две. Он был знаменитый писатель, а они писались в трусы. Сортиры здесь не для девочек со вкусом.
- Еще есть девочка из Югославии. У ее папы с мамой кафе, которое напротив. Они богатые, но ее бьют.
- Видишь? Мы, хотя и бедные, не бьем.
- А почему мы бедные?
- Потому что свободные.
- В Москве не были?
- Нет.
- Зато в Москве у нас все было. Даже телевизор. Почему вы все оставили?
- Доедай.
- Не хочу. Я телевизор хочу...
Перед сном транзистор, который я нашел в мусоре на улице, сообщает, что в квартале Бельвиль шестью выстрелами из пистолета убит политэмигрант-журналист.
- Квартал у нас однако.
- И богатых убивают точно так же.
- Был бы хотя бы пистолет...
- Не Техас. Без разрешения не купишь.