- Почему?
- Весь вечер этой русской на п... смотрел.
- Я?!
- Не я же. В лоно хочется вернуться?
Окно заиндевело. Я соскребаю, прижимаюсь лбом. Темно. Только одно горит, но почему-то красным светом. Оно зашторено, и жуткий этот свет пробивается по краям.
- Не знаю, о чем ты с ней ворковал, но муж ее мне предложил работу.
- Неужели?
- Домработницей.
- Кем?
- Ну, бонной... К русским.
- Ты - домработницей?
- Почему нет? Соцобеспечение хотя бы будет. А то даже к врачу ребенка не сводить.
- С твоим дипломом, с языками? Неужели, - говорю я, - неужели твой отец покорил эту пирамиду, чтобы ты... Неужели все это напрасно? Полмира убитых и эта пирамида...
- Какая пирамида? Что за бред?
- Хеопса!
Одним ударом я выбиваю стекло. После паузы осколки разбиваются внизу, в крысином пятачке двора. Она меня втаскивает обратно, и вовремя: сверху, вырвав замазку, лезвием гильотины выпадает часть стекла и разлетается по кухне.
Я зажимаю себе запястье. Руку я держу подальше, чтобы не запачкаться в своей крови.
Кап-кап - пятнает она плитки. Моя кровь.
- Чем же ты писать теперь будешь?
- Ногой.
В издательстве на рю Жакоб беглый советский писатель выкладывает на стол свою советскую книжку и убирает перевязанную руку.
- Рассказы? Во Франции нет спроса, это в Америке...
- Что же, мне в Америку бежать?
- Роман у вас есть? Чего нет, того нет.
- Вот если бы роман...
Ступени деревянной лестницы круты по-дантовски и взвизгивают.
Из-за стекол кафе "Флор" парижские интеллектуалы, щурясь на солнце, созерцают толчею, а заодно и нас, садящихся на скамью посреди площади Сен-Жермен-де-Пре. Одеты мы на грани приличия, да и бинт мой на руке не первой свежести. Я затягиваюсь до дрожи пальцев на губах, ощущая, как вздувается желвак под ее взглядом.
- Страна романа. Я предупреждала...
Я отстреливаю окурок.
- Пошли.
Дома я ввинчиваю лист в машинку. С этой портативки с русским шрифтом началась моя свобода. Над забитым входом в дом напротив проступает замалеванная надпись. Январское солнце уходит с улицы, но верхний этаж еще освещен. Его окна заложены кирпичной кладкой. Выстрела оттуда можно не ждать.
- Хочешь кофе?
Зная, что в доме этого нет:
- Водки! - говорю я, - ма шери. Стакан - и мы с тобой вернемся на круги своя. Но только чтоб граненый и до краев.
Амур, амор...
Иль не возьмем "страну романа"? После всего, что мы перенесли? После всего, что потеряли? Нет, верю, что в крысином тупике хранят нас тени Федора Михайловича и Мигуэля де. Нет, нет. Не все еще потеряно.
Прикурив последнюю, я наклоняюсь подсунуть под хромую ножку спрессованную пачку из-под "голуазов" - чтобы со всем комфортом расправить крылья своего "колибри".
ВМЕСТО ЭПИЛОГА:
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Они выходили, чтобы ехать на митинг в Трокадеро, когда зазвонил телефон. "Нас уже нет во Франции", - сказал отец, но Инеc бросилась обратно.
"Алло, Париж? Москву вызывали?"
И потом он - Александр:
- Шери, шери?
Он сказал, что получил еще одно приглашение, на этот раз от ее тети из Андалузии - столько гербовых марок и новых королевских печатей на сургуче, что хоть на стену вешай. ОВИР же немотствует - молчит. Что в общем нельзя считать плохой новостью, поскольку отказа тоже нет. Что он по-прежнему такой же нежный. Что любит, помнит, целует повсюду...
"Прекратите непристойности, а то разъединю".
От неожиданности он запнулся.
"Кажется, третий лишний..."
"Это в койке, не на международной линии. Следи за языком, когда с Европой говоришь".
Arrete, ignore cette salope, не обращай внимания на суку, едва не закричала Инеc, чтобы спасти трудно доставшийся, втайне заказанный разговор. Но оглянувшись, она увидела, что все вернулись, и промолчала, слыша, как с готовностью, почти что с радостью - и это после пяти лет брака, высшей школы конспирации! - Александр рванулся к предложенному небытию: "Для вас Европа, для меня жена: куда хочу, туда целую. Шери, алло? Амур, амор? Европа, слышишь?"