На третьем этаже он открывает новообитую дверь, без боязни вступает спиной в темноту. Уже запах нежити. Свалив ношу на супружескую их кровать, он раздвигает шторы и застывает. Вдали, где в зоне стройки оставлен до весны в живых уже ничейный фруктовый сад, отбрасывает искры и блики большой, страстно пылающий костер.
Он встает коленями на кровать, снимает с нее сапоги из кожзаменителя, пальто с воротником искусственного меха.
- Не трожь...
- Очень мне нужно.
С разворотом к стене накрыв ее присланным из Андалузии тяжелым покрывалом, Александр ложится не раздеваясь - парабеллум под матрас.
Он просыпается от шума воды. За окном светло, костер в снегу не гаснет.
Отстирывая в умывальнике колготки, она бросает взгляд исподлобья, потом приходит босиком на запах кофе. Нет, она не откажется - если с молоком. Прокисло молоко. Но есть сгущенка.
- Сойдет. Мерси... Хата твоя?
- Моя.
- Обставить бы надо. Это какой район?
- Хороший. Почти центр.
- Ну да... - Она встает, смотрит в окно. - Что там за пушки?
- Музей Вооруженных сил. Не водили на экскурсию?
- Нет, но можешь меня сводить.
- С какой вдруг стати?
- А целку мне ломал - с какой?
- Не я.
- А кто?
- Те, с кем гуляла. Не помнишь?
- А, да, - пытается она наморщить лоб. - Что-то припоминаю. Спиртом с сиропом напоили школьники. Но ничего у них не получилось, только обтрухали.
- Что называется преждевременная эякуляция.
- Как?
- Проехали.
- Что мне больше всего в мужчинах нравится, так это интеллект. Вы холостой?
- Женатый.
- А где она?
- В Париже.
Захохотала.
- Зовут, случайно, не Марина Б...?
Он ее выставил, дав трешку на такси. Принес в комнату пыльный чемодан, раскрыл на полу и начал укладывать бумаги. Звонок. Он поднял голову. Ноги затекли. Приложившись к глазку, он открыл.
- Отец убьет меня с похмелья, - сказала она. - Можно еще побуду?
- А это что?
- Вам же есть нечего.
Она укладывает в холодильник яйца, масло, сыр.
- Ничего, что я колготы сниму? А то сырые...
Потом просит разрешения поставить пластинку. Ложится и, опираясь на локоть, смотрит, как он на коленях собирает бумаги.
- Я, правда, еще девушка.
- Супруг доволен будет.
- Это мне как раз без разницы. Просто, понимаете, никто не смог. Повысить до ранга женщины, как говорится...
- Все у тебя впереди, - говорит он, просматривая дневники, которые начал в одиннадцать лет, вел в школе на окраине Минска, и когда работал, и в Московском университете: безумно жалко, такой ведь материал...
- В Шэрээм у нас, ну в Школе рабочей молодежи, преподаватель литературы. Одна грязь у него на уме.
- Да ну?
- Ага... - Она садится, натягивает юбку на колени. - Научил меня штукам, которые мужчины любят. По разврату ну просто профессор. И слова знает, как ты. Не такой симпатичный, но очень-очень умный.
Он бросает папки чемодану в пасть. Рукописи, письма. Без разбора.
- Может ты импо? - Она смеется провокационно. - ИМПО-77. Фу, пылищу поднял. Уж не в Париж ли собираешься?
- Идем, - он поднимает чемодан.
Вокруг костра грязь.
Вытряхивая бумаги, Александр бросает следом картонные папки и возвращается в снег, где, поскрипывая, переминается длинноногая красивая девчонка. "Я думала, вы шутите..." Когда он приходит за новой охапкой, ее рядом с чемоданом уже нет. Бумаги горят долго, он начинает нервничать. Костер сжирает тайны, но выдает их носителя. Дом за спиной огромный, такой, что, как бы ни было поздно, окна у кого-нибудь да светятся. Может быть, его уже засек какой-нибудь бессонный офицер ГБ? Обойщик двери говорил, что в доме их полно.
Отворачивая лицо, Александр вываливает в гудящее пламя все, что осталось. Бросает и чемодан, с которым десять лет назад приехал брать Москву.