Кланяясь за то советской власти чуть не в пояс, пара будущих эмигрантов возвращается в зал ожидания задом. На улетающих в западном направлении персонажей Шагала эти местечковые не похожи. Супруг лет сорок, кровь с молоком и слишком короткие лавсановые брючки над носками и ботинками на микропоре. Обалдев от счастья, закурил, причем не сигарету с фильтром, а неожиданную в его случае папиросу. Первым возник, однако, не переодетый в мусора гэбэшник в дверях, а соплеменник в очереди: "Молодой человек! Здесь курить не положено". - "Виноват! - бесконечно счастлив тот признать. - Да, да, конечно! - и сует выездные документы супруге. - Я сейчас..." Выходя, он держит пригоршню под возможным пеплом, потом возникает снаружи, в переулке, где ходит взад-вперед мимо низких окон ОВИРа, и все наблюдают, как частыми глубокими затяжками кончает свой "Беломор" будущий гражданин свободного мира. Потом переглядываются с осуждением. Нельзя так раскрываться. Чревато-с.
И точно.
За этой парой следует отказ...
Под зрачком телекамеры очередь цепенеет. Изучает свои набрякше-сцепленные руки, крапчатый линолеум, начищенные ботинки и складки на брюках того, кто в форме милиционера стоит у входа в этот зал ожидания, украшенный фикусами, алоэ с кактусами и портретом Генерального секретаря. Встречаясь взглядами, люди тут же их разнимают, принимая потуплен-ный, сокрушенный, едва ли не скорбный вид, будто оказались тут не по своей воле.
Еще один отказ.
Еще...
Отказники, они сникают молча - серые лица, пропавшие глаза.
Но вот дверь открывается пинком:
- В КГБ писать буду! На имя вашего председателя!
- Хоть Брежневу, - отвечают вслед ему и его деду, который, выходя боком, зажимает ладонью себе рот от страха за горластого внука-культуриста, который оделся, как в израильскую армию: шнурованные ботинки, натовская куртка.
- И Брежневу напишу! А не поможет, президенту США! Хотите жрать американский хлеб, так уважайте поправку Джексона!
- Ну-ну, - снисходит лже-милиционер. - В руках себя держите, молодой человек. Все у вас впереди, еще навоюетесь с палестинцами...
- Следующий!
Очередь опускает глаза, когда встает Александр, которого лучше в памяти не сохранять, настолько он явно по другому каналу.
Решетка на окне прикрыта шторами, из-под которых просачивается ясный день, но в кабинете электрический свет. Тут две сотрудницы, и обе смотрят с отвращением. Я, он говорит, за паспортом. Ему кивают на стол, перед которым он садится на жесткий стул. На краю стола двускатная картонка с надписью "Майор Буймасова Н. Е.". Сложив под грудью руки, майор смотрит, как Александр выкладывает на стекло ее стола открытку-вызов. Внутренний свой паспорт. Квитанцию из сберкассы на улице Богдана Хмельницкого, где, пусть свобода и бесценна, с него сняли отнюдь не малые бабки.
Вместе с подушечкой майор разворачивается на сиденье к несгораемому шкафу. Нижняя полка забита новенькими паспортами, один из которых остановись, мгновенье! вынимается.
- Во Францию?
Александр удерживает нейтральную маску на лице, которое готово расплыться в улыбке до ушей. Уже отобрав его горчичный паспорт, бордовый майор удерживает:
- На шестьдесят суток? В гости? В первый раз? Причем тут Венгрия, в капстрану - в первый? Тогда ознакомьтесь...
В папочке, вынутой из ящика, текст под названием "Правила поведения гражданина СССР в капиталистической стране". Поля документа захватаны дактилоскопией, читатели усиленно потоотделяли.
- Не торопитесь, - и майор переключается, адресуясь к офицерше за спиной Александра. - Этот-то твой... а?
- Главное, его же там забреют сразу. Здесь ему, может, жизнь спасают: а он: "Поправка Джексона, поправка Джексона". Ну, л-ллюди...
- С нашими тоже проблем хватает.
В капстранах запрещена совместная езда в купе с лицом противоположного пола (потребовать, чтоб проводник переселил к однополому пассажиру). Посещение сомнительных заведений. Мест, где собираются эмигранты. Участие в коммунистических манифестациях тоже...
- Все ясно? Тогда, - придвигается бумажка, - распишитесь.
- В чем?
- В том, что ознакомлены. Внимательно прочитали?
- Да...
- В этом и распишитесь.
На сделку с дьяволом как будто не похоже. Он берет ручку.
- Здесь?
- Нет, тут. А теперь в получении.
Не краснокожий, а бордовый с золотом. В полустоячем состоянии от новизны. Александр вдыхает запах полиграфии Гознака.
- Спасибо.
- Не за что.
- Да... а теперь что?
- В посольства - визы получать.
- В какие?
- Географию учили?
- Польша, ГДР...
- Эти не надо. ФРГ, Бельгия - транзитные. Потом к французам. И смотрите! - переходит вдруг на крик. - По Европам чтоб не ездить. Раз виза во Францию, во Франции и сидеть. А то взяли моду: то Италию прихватят, то Швейцарию. Это поэтесса, алкоголичка, так ващще: исхитрилась аж за океан. Гастролеры!
Вся красная, в мундире и погонах.
- Чем, собственно, я вызвал?
- А уважать границы надо! Уважаешь здесь, так уважай и там!
Александру ударило в голову, как он швыряет ей вонючий паспорт: "Вот вам ваша Франция!" Он поскорей втолкнул его в карман и выскочил на крике:
- Следующий!
Снежинки кружились в досоветской перспективе Колпачного переулка. Под ногами захрустел растаявший и вновь подмерзший снег. Воздух ожигал ноздри, и казалось, что все это происходит не с ним, не может быть, чтоб с ним, таким здешним, таким всецело посюсторонним - от мира сего. И внезапно захотелось пельменей. Разваренных и обжигающих - полный судок. Общепи-товский, из нержавеющей, с горячими исцарапанными отворотами. С маслом, со сметаной, с перцем, уксусом, горчицей и кем-то за мрамором стоящим рядом, плечо в плечо - таким понятным и своим, что... И это все отдать? Лишиться добровольно? Ностальгия волоклась, как на цепи ядро, причем, с такой нарастающей гравитационной силой, что поравнявшись с пожарной каланчой, он остановился и полез за пазуху. Просиял герб СССР. Фото в соответствии. Нет, это не сон, шлагбаум поднят. Теперь надеяться им только на внутренние границы. На то, что не сумеет преступить...
В самом центре Москвы, между маршами спуска в подземный переход и в метро "Площадь Ногина" лежал, закатив глаза и выставив бороду, могучий среднеазиат в сапогах, халате и чалме, пропитавшейся кровью. Плотнеющая перед часом пик толпа его огибала, и дела до гостя столицы, возможно, уже умершего, не было далее элегантному (рядом с ЦК КПСС) милиционеру, который любезничал с кассиршей, поигрывая белой дубинкой.
Он тоже пробежал, спеша со всеми вниз...