- Невероятно! - взволнованно перебил его император. - А ну-ка прочитай мне го сзаду наперед, то - есть справа налево.
Дюри стал читать стихотворение справа налево, и оно звучало так:
[
]
Потомок сотен Цезарей необычайно расчувствовался, слушая как читал ему стихотворение мальчик. Значит, неправда?! Значит, не был предателем хороший верный Акли и не хотел угодить французскому императору? И что у него не было никакой связи с ним, и неправда, что он якобы выдал французам военные планы. Это все ловко вбил ему в голову граф Штадион!
Император гневно дернул за шелковый шнур звонка. Явился адъютант, и он сказал ему:
- Пришли мне секретаря Штранского!
А сам благодарным взглядом смотрел на мальчика, через которого проведение столь удивительным образом известило его о невиновности томящегося в темнице узника. Опорожнив свои карманы, он до отказа набил дареный кошелек золотыми монетами и протянул его мальчику.
- Ну, на этот раз я доволен твоей латынью, - сказал он нетерпеливо. - Благослови вас бог, дети мои! - с известной толикой торжественности произнес он. - Император не оставит вас! - Ласково улыбнувшись девушке, он уточнил: добуду я для вас где-нибудь поручика. - А тронув нежно плечо мальчика, заметил: - И у меня тоже скоро будет свой поручик.
Дети покойного полковника Ковача с сияющими глазами и лицами шли уже к дверям, когда им навстречу выбежал барон Штранский, маленький человек, красивый как куколка, с козьей бородкой. И уже уходя, они могли услышать приказ императора, короткий, но который тем не менее долго еще звучал в их ушах:
- Напишите приказ, Штранский: находящегося в братиславском каземате узника Миклоша Акли немедленно выпустить на свободу и вызвать ко мне. Отправьте приказ с конным нарочным. Немедленно пусть седлает и отправляется в путь.
В канун рождество, загнав лошадь, с заиндевелыми от мороза усами курьер императорского двора примчался в Бартиславу с приказом об освобождении Акли. Сам начальник тюрьмы явился в камеру узника объявить ему высочайший приказ, что он свободен и должен немедленно явиться к императору, в Вену.
Громко забилось сердце Акли. И первая его мысль была о том, что сегодня как раз рождество, и значит "Незабудка" была на аудиенции императора.
Свобода уже и сама по себе - величайший подарок тому, кто был ее лишен. И уж тем более, если вымолили ее для тебя две белые ручки. Он живо нарисовал в своем воображении те две сложенные белые ручки и моляще склоненную лебединую шейку...
Он прямо с ума готов был сойти от радости. Не знал, с чего начать. Свежий воздух опьянил его. Он вышел из ворот тюрьмы, шатаясь как пьяный. Снег весело поскрипывал под ногами. Ему хотелось кричать от восторга и счастья, заговаривать на улицах со всем встречными. Но на улицах не было никого. В сочельник все христиане сидят по домам, в тепле. Только на перекрестках улиц можно было видеть, как на примыкающей площади мелькали неяркие огоньки, - будто медные колечки по снегу катаются: это ребятишки шли от дома к дому "славить Христа", колядовать, покачивая на ходу свечками в бумажных фонариках.
Подойдя поближе к первым домам на окраине города, он разглядел приветливо манившие к себе освещенные окна трактира "Золотой барашек". Над входной дверью на традиционной ветке можжевельника сияли миллионы алмазных иголок морозного инея, а со стекла двери навстречу ему заулыбались пенящийся стакан с пивом и зеленая винная бутылка.
На старинной лютеранской колокольне часы пробили шесть. Акли вошел в трактир. В другое время это пристанище шумных сборищ и пьяных весельчаков, теперь же это была мрачная берлога, куда забредали лишь те. Кого сегодня нигде не ждали. Даже кабатчик и тот бросил удивленный взгляд на нежданного гостя. Это был старый человек с длинными, свисающими вниз усами, в большой бараньей папахе на голове, которую он и не подумал приподнять в знак приветствия.
- Чего вам?
- Пинту вина и чего-нибудь закусить.
- Господин, вижу, не здешний?
- Из Вены я.
- И застряли тут?
- Это уж точно, сказано: застрял. Хотел бы закусить и сразу же в путь, если найдется на чем.
- Гм, - хмыкнул трактирщик, без восторга почесав в затылке. - Так все же что велите подать, барин? В сочельник у нас в Братиславе в трактирах ужин не готовят. Потому что все наши гости у себя дома ужинают. Вот мы ничего и не стряпаем. Я и сам через час запираю трактир и отбавляюсь к дочери на ужин. Там меня ждут внучата малые. Я уж и повариху свою туда отослал. Дочке помогать.
- Ну хоть немножко сыру может быть найдется? Или кусок холодного мяса жареного? А то проголодался я как волк.
Немолодой трактирщик пошел на кухню, но быстро вернулся назад в совершенной растерянности.
- Ей богу, ничего нет. Ополченцы тут гуляли у меня сегодня в обед, так они и черта с рогами слопали бы, если бы нашли. Прямо как саранча какая. А, знаете чего барин? Ежели вы и в самом деле голодны, окажите нам честь, пойдемте со мной, дочка моя обрадуется гостю. Она тут живет, неподалеку. Через два дома отсюда.
Акли поколебался.
- А зять мой извоз держит. Авось после ужина он же и отвезет вас в Вену, - уже приветливым тоном уговаривающего человека заговорил немного чудаковатый трактирщик. - Об эту пору в Братиславе ой как трудно найти извозчика. А под рождество - и того труднее. Лошади, ей, конечно, все одно, что рождество, что не рождество. А вот кучера без большой охоты в такой день лапшу с маком променяют на дальнюю дорогу.
- Спасибо за доброе приглашение, - отвечал Акли, соблазненный обещанием раздобыть для него повозку. - Если я в самом деле не обременю...
- Ну вот еще! - возмутился трактирщик. - Да ежели я кого-то привел!..
- Меня зовут Миклош Акли, - представился он трактирщику, поскольку в таких случаях приличествует называться.
- А меня зовут Михаем Геленчером. (Они пожали друг другу руки). И кто ж вы будете? Мастеровой какой, или иное у вас какое-нибудь занятие? Если не обидитесь, конечно, на мой вопрос?
- До сих пор жил тем, что веселил кого-то.
- Ну что ж, ведь я тоже живу тем, что люди ко мне в заведение повеселиться приходят. Вот и выходит, что мы с вами - коллеги, как я посмотрю...
Больше они ни о чем не говорили. Просто Геленчер покричал в жилые комнаты, позвал кого-то: "Эй, Рябина, выйди". На его зов явился небольшого роста паренек с рябым, как терка, лицом. Ему-то трактирщик и поручил, уходя, заведение:
- Ты, Рябина, здесь останешься. До девяти часов. Ежели кто зайдет стаканчик пропустить. Или может быть наши "тутошние" пришлют за вином. Из тех беззаботных, кто до сих пор о запасе не подумал. Хотя они и заслужили смерть от жажды. Словом, в девять закроешь трактир и с ключами - к нам. К Жуже, то-есть.
С этими словами он подхватил Миклоша Акли под руку и повел в конец улицы, к Матяшу Тооту, где - не хочу задерживать читателя длинным рассказом - Жужика Геленчер, пухленькая дочка трактирщика, подала такой ужин, что и его величество король пальчики облизал бы.
Сначала были копченые колбаски в капустных щах, затем они продолжили ужин бренными останками кабана и его юного внука - поросеночка, у которого шкурка поджарилась вкусной хрустящей корочкой, после чего на столе появилась жареная индейка и лапша с маком, не говоря уж о сладком хворосте, орехах и яблоках. Причем все это сопровождалось беспрестанными ахами и охами и причитаниями хозяйки: "О, господи, если бы я знала, что у нас будет гость!"
За ужином Акли много съел и выпил, а затем много говорил - и все о таких интересных делах, что как-то незаметно прилетела половина времени, оставшегося до всенощной. Рассказы его всем в доме понравились. Собравшиеся слушали буквально разинув рот.
Только два малыша уснули - один на руках у матери, другой на коленях у отца.
- Иди укладывай ребятишек, Жужа, - сказал под конец старый Геленчер.
Раздевая детей, мать заметила, что пальчики ее сыночка Палини сжаты в кулачок, и он что-то в нем держит. Раскрыла пальчики, и что же видит? Настоящий золотой, кёрмёцского золота. Посмотрела - у девочки, у Като, и у той тоже в кулачке золотой поблескивает. Перепугалась женщина до смерти, побледнела. Только незнакомец и мог им деньги дать - больше некому. Выбежала из комнаты, где кровати стояли, подозвала, дернув бровью, старого отца.
- Что за человека ты сюда привел к нам, тятя? - таинственно зашептала она.
- А почему ты спрашиваешь? - удивился старик.
- Потому, что ты сказал: бедный - он.
- Ну и что?
- А он по-настоящему золотому дал каждому из наших малышат.
- Ну что ж, значит хороший он человек, отблагодарить тебя за ужин пожелал.