- А вот теперь я тебе кой-чего покажу... Не веришь? Пошли в сараюшку-то.
3
Среди всех занятий есть у Иллариона самое тайное. Оно поднимает его над уровнем обычного российского чудака, каких и по сей день немало встречается.
Тайное - скрипки.
Занятию этому лет уже тридцать, а может, и более. Когда мы с матерью переехали с Дубинки на нынешнюю квартиру, Илларион, молодой еще, уже "чудил" со скрипками.
Что его потянуло делать их - неведомо. Заработка от этого он никакого не имел: скрипки Илларион не продавал - сделает одну, отнесет к Захару Савельевичу, старому музыканту, вернется скучным, а глядь, через месяц-другой за новую скрипку принимается. Зачем ему?
Лет пять, как умер Захар Савельевич, и кому теперь носит свои скрипки Илларион? Сам-то он нот не знает, да и со слухом слабовато. Но в упрямстве его есть нечто величественное.
- Гордыня-то как одолела, - сокрушалась Ефросинья,- все от ее... Сохрани и помилуй, господи.
Пацаном мне нравилось, пристроившись на скамеечке рядом с Илларионом, слушать его рассказы о скрипках.
- Перво-наперво дерево подобрать надо,- неторопливо оглаживая чурбанчик цвета луковичной шелухи, говорил Илларион.- То наука! На верхнюю деку, к примеру, ель, сосна, пихта идет. На нижнюю, бока и головку клен подавай, тополь, березу. А уж для облучков и клоцов - красное дерево. Коли нет, липу можно приспособить. Липа похуже будет. Чурбачок расколоть - чего проще. Га? А ведь нет, косо колоть надо, сообразуясь. Почему мне, ку бачь, дерево отобрать трудно? Потому как валят его на корню. В нем еще сок играет, а его р-раз и пилой... В воде оно мокнет, на лесопилке гниет. А в дереве звонкость нужна. В старые времена дерево под скрипки загодя готовили. У низа, у комля, на живом кору сымали, чтоб, значит, сок ушел, а уж потом валили. Свежий сухостой называется.
Он вздыхал, закуривал и, откашлявшись, продолжал: - Всяко я перебрал. Льняное маслице грунту золотистый оттенок дает, лак хорошо ложится, заглядение. А дерево глохнет, не поет. Иные мастера перед грунтовкой азотной кислотой по дереву пройдутся - под старину смахивает. Дурак и зарится. А того понять не может, что от кислоты-то дерево горит. А какой звук в горелом, га? Ученые, ку бачь, говорят - секрет итальянцев в лаке. От лака, верно, много зависит. Тут рецепт какой-никакой знать надо: росный ладан там, канифоль, сандарак. Чуток переборщил - хана. Слабый лак не держится, а жесткий - звук сдавливает... Но я-то думаю, дело не в лаке. Тут секрет иной. До него дойти надо.
4
Сараюшка укрылась в глубине двора, за вишняком и заматеревшими кустами сирени. Сколько раз покушались на нее домоуправские власти, наказывали снести в двадцать четыре часа - устояла, однако.
На дверях и по нынешний день сохранились размытые дождями и временем грозные надписи.
Илларион отворяет дверь, в нос шибает крепким запахом ацетона.
Сараюшка изнутри имеет прибранный и даже уютный вид.
Доступ сюда не каждому, и всякий раз, когда оказываюсь я здесь, охватывает меня предчувствие чего-то необычного.
Щелкает выключатель. Загорается сорокасвечовка. Илларион легонько подталкивает меня вперед. Там, в глубине, над аккуратным верстачком висит скрипка - от нее как бы исходит теплый золотистый свет.
- Хм-м,- растерянно хмыкает Илларион, словно бы удивляясь, как можно сотворить такое.
- Да-а, красавица,- невольно вырывается у меня.
В сумеречном свете сараюшки лицо Иллариона сурово, значительно. Он манит пальцем и шепотом говорит:
- То не в лаке загвоздка... Не. В грунтовке дело. Докопался.- Илларион коротко, нервно смеется.- Видал? Я зачарованно разглядываю скрипку.
- Да-а, цвет какой необычный.
- То драконова кровь. В ней и корень. Но штоб никому пока...
Он снимает скрипку с гвоздочка и дает мне подержать. Она легка, прохладна, и ощущение, что от нее исходит сияние, не покидает меня.
Я прикасаюсь к струнам, вглядываюсь в темные отверстия эфов классических, как на скрипках Страдивари. Неужели свершилось, неужели человечеству возвращен утраченный секрет мастера? И рождается во мне зависть к человеку, у которого в наш сумасшедший век, когда все мы спешим, торопимся, колготимся, все хотим повсюду успеть и нет у нас времени подумать о вечном,- отсюда и мелкость помыслов, и страх перед великим, и мыслишки: пусть, мол, кто-нибудь другой, не мы,- есть время для дум...
Зависть порождает недовольство, и убогий наш двор уже не вызывает прежнего умиления. Здесь все в прошлом: хибары, наполовину мертвая акация, летняя печка с закопченной трубой, сараюшка. Все это скоро сметут бульдозеры, и поставят высотные дома со светлыми окнами, лоджиями, и будет в этих домах одна жутковатая особенность: они все на одно лицо.
Драконова кровь...
И вдруг припоминаю, читал где-то: драконова кровь - смола. Обыкновенная смола. И никакой тут мистики нет. Сотни лет известна драконова кровь, а Илларион лишь сегодня открыл. Смешно? Да нет, не смешно... Досадно отчего-то. Драконова кровь, надо же...
Илларион отбирает у меня скрипку и глухо говорит:
- Ну ступай теперь... Притомился я что-то...
5
Воскресный город просыпается с трудом. Позванивают в отдалении трамваи, плывет по небу тягучий медленный звук - точно приближается танковая колонна. Самолет, наверное.
Но звук этот еще позволяет различать чириканье воробьев и даже натужное гудение шмеля.
А в голове возникает другое - вчерашняя дорога, оставленные дела, друзья. Душевный механизм, настроенный на ежедневный ритм, требует действия. И недавнее горькое озарение уже отринулось назад, точно речная быстрина, куда невозможно ступить дважды, и вновь кажется, что жизнь моя полна значительности и смысла. Но тут слух ловит легкое постукивание "стукотит" Илларион. Тр-так, тр-так - звенит молоточек.