Но мне бы хотелось быть любимой по-настоящему.
Раньше мой муж был болтлив и влюблен.
E-mail Идиллии Клементине
Есть шанс, что в конце концов я начну все сначала.
Кроме невразумительного бормотания и нескольких нечленораздельных звуков за чашкой кофе, он ничего не произнес — ни одного слова из тех, что трогают душу и заставляют ее раскрыться. Ни одной фразы из тех, что влекут за собой другие, словно изгибы горной дороги.
Однако его молчание было загадочным, неведомым, беспокойным, обитаемым. В нем был трепет жизни.
Посторонние звуки — городской шум, людские голоса, звучащие на конференциях, в театрах, в кино, — заполняли ат мосферу, но не проникали сквозь невидимую преграду. Все это имело гораздо меньше смысла, чем молчание Жана.
Иногда кажется, что мужчина растворяется в своих словах. Жан полностью сосредоточен на себе, хранит свои мысли и оберегает свою тайну.
Мы не можем делать то, что хотим, с нашими жизнями: от мужчины не избавляются, как от слова в переводе, которое не имеет соответствия или точного определения или обладает разными смыслами. С Жаном произошло нечто обратное: я любила его именно за несоответствие, за некую нереальность, за отрыв от действительности. Жан был вдохновением; и я говорила себе, что в тот день, когда этот человек доверится мне, его слова путеводным огнем осветят мне дорогу и дадут ответ на все вопросы, остававшиеся без ответа со времен сотворения мира; откроют мне загадку мужчин, любви, тайны желания, жизни и созидания.
Он молчал как тот, кто знает.
Я меньше доверяла Клементине, потому что она не понимала его; нельзя понять Жана, если его не знать. Ее советы были как плохо подогнанный костюм — они ему не шли. Она не различала молчание скуки и молчание любви. Возможно, я не могла ни истолковать всю глубину его молчания, ни уловить след, который он оставлял, уходя. Это было молчание, похожее на молчание верующего в церкви, когда невозможно передать словами то, что он чувствует.
Жан пролил для меня свет на молчание мужчин. Я бы хотела вычертить тот странный путь, который так и не привел меня к источнику этого логического несоответствия... Может быть, зигзаг молнии?
Еще один удар этой проклятой молнии?
Поединок начался:
Я хотела смириться с молчанием Жана.
Хотела сломать его, заполнить его словами.
Мне больше нужны были слова, чем вздохи.
Я хотела, чтобы он забыл свои страхи, неврозы, все причины своего молчания.
Я хотела привить ему вкус к дурачествам, к болтовне, намыливанию, массажу, прохладной воде, сплетению влажных от пота тел, откровениям, нашептанным на ухо, словам любви, смешным и серьезным.
Я хотела, чтобы он сдался.
Я хотела услышать, как он называет меня «дорогая», «darling», «любовь моя», «кошечка», «Идиль», «Дидиль» — неважно какими прозвищами, пусть даже смешными, лишь бы они были.
Я хотела, чтобы он писал мне письма, звонил, отправлял по почте телеграммы, присылал цветы, признания в любви, поцелуи.
Я хотела, чтобы он говорил.
Да, говорил со мной.
Дарил мне слова.
Я хотела заразить его своими чувствами, перетянуть на свою сторону, где был шум и была жизнь; где были изобилие, излияние, слияние.
Порой плохие мысли проникают в чистоту молчания, как паразиты. А что если Жан по-прежнему будет заниматься любовью, не испытывая страсти, потому что он такой же, как все мужчины?
Я вздрагиваю.
Жизнь, если бы в ней существовало единство, проходила бы лишь в глубине моей души. Разновидность автаркии. Даже любовь к музыке, композициям Малера и мазуркам Шопена, покинула бы меня, чтобы оставить наедине с его молчанием. С этим сумбурным потоком хаотических эмоций — в котором, однако, тоже присутствовала своя музыка. Священная, духовная, легкая, классическая, современная, фольклорная, танцевальная, сценическая, камерная. Композиция, аранжировка, гармония, импровизация, переложение, преобразование. Мой сольный концерт может быть передан без всяких нот. Молчаливый человек — как книга, которую нужно написать.
Как преследование кого-то, кто все время прячется.
Занятие для мечтателя.
Я была мечтательницей, я отправилась на его поиски.
И втайне мне стало нравиться это путешествие, эта настойчивость, эта сосредоточенность на одной цели, отсекающая все остальные, эта нематериальность, которая спасала меня от посягательств времени.
Но я застряла на полпути.
Больше, чем любовь, мною завладела навязчивая идея, вопрос: есть ли метафизический выход из пустоты?
Возникла путаница. Но какая любовь может поддерживать свои силы при полном отсутствии знаков, которые ее пробуждают?
В чем же был ее источник? В опьянении.
Чтобы присоединиться к Жану, я должна войти в его молчание. Но что я знаю об этом слишком глубоком молчании? Ничего.
В сущности, я не понимаю, почему этот человек ничего не говорит. Я искала объяснений в книгах — у Дюрас[2] в «Los V.Stein», где Татьяна восклицает: «Ах, эти слова! Лучше помолчи! Слова таят в себе опасность!»; у Петера Хандке[3], у которого только молчаливый путник находит путь к себе; у Ларошфуко, для кого «молчание — самое надежное средство не бояться самого себя»; у психоаналитиков, чей метод включает в себя использование молчания. Жан обладал всеми этими разновидностями молчания. Молчание убежища, молчание бегства... Молчание соблазнителей, подлецов, трусов, застенчивых, закомплексованных, лентяев, грубиянов, тупых, глупых... Молчание ученых, сильных мира сего, посвященных, правителей — ни одно не было ему чуждо. Но ему были знакомы и высшие виды молчания: молчание философов, молчание, направленное против ухищрений и двуличности, которые содержатся в словах, в песнях и даже в музыке, уводящих нас от тревог бытия.
Все те области, в которых жило молчание, были его.
В чем-то я понимала Жана, сравнивая его с другими, но не могла понять полностью. Невозможно всецело понять другого человека.
Жан был настоящим образцом молчания мужчин — его палитрой, диапазоном. Все виды молчания были в нем. Он был величайшим коллекционером разновидностей молчания. И я уже не могла прочитать ни единой фразы, где содержалось слово «молчание», без того чтобы тут же не подумать о нем. Раньше я никогда не замечала, насколько молчание может быть выразительным, напряженным, красноречивым, полезным — в зависимости от разных ситуаций.
Полное понимание невозможно. Психоаналитики это знают и примирились с этим, пусть и не всегда в этом признаются.
Я не всегда понимала его молчание, но кое-что уловила и хотела бы сказать ему:
«Слова предают тебя? Ты сомневаешься, что они могут преодолеть расстояние между твоей мыслью и ее выражением? Ты не можешь их произнести? Когда-то твои нежные слова обернулись против тебя и причинили тебе боль, ты был пойман в западню слов, они вышли из-под твоей власти, они были испорчены, извращены, урезаны, обнажены, всеми услышаны, повторены, заезжены. Однажды твой секрет раскрылся, был всеми обсужден, разделен с друзьями и врагами.
Над тобой и твоей нежностью насмеялись. Ты разозлился на слова, и они стали твоими противниками? Итак, ты вступил в войну не с любовью, но со словами любви. Но внешне и то и другое выглядит одинаково, ты это знаешь? Если из-за противоречий между языком твоего тела и твоим молчанием я не смогу понять тебя, то однажды я уйду».
Но вот он позвонил, и я забыла все свои вопросы, все претензии; я сдалась.
Его голос преображал меня, его слова, даже самые обычные, звучали для меня как откровение, и горечь исчезала. Жизнь становилась простой и понятной.
Молчание заключает в себе притягательность извращения. Оно затянуло меня.