Саша успел забежать к себе за подарком.
— Александр Александрович, вы подпишите от кого, — подсказал Гогель. — Подарки на стол складывают.
Минут десять Саша потратил на украшение самолетных крыльев надписью: «От Саши», панически боясь поставить кляксу.
Но обошлось.
Гости собрались в столовой Фермерского дворца, где в июле был семейный ужин с участием дяди Кости и шкодливого Николы. Последний присутствовал. Константин Николаевич, понятно, — тоже.
Обеденный стол был раздвинут на максимальную длину, и в центре его красовался трехэтажный белый торт с пятнадцатью темно-желтыми свечами. Они неровно горели и благоухали воском и медом.
Для подарков был отведен отдельный стол. Саша скоромно пристроил свой набор самолетов рядом с подарочной горой высотой метра этак в полтора. Возвышенность состояла из картин, фотографий, рисунков, полного собрания сочинений Вальтера Скотта в русском переводе, гусарской сабли, кавказского кинжала и золотой пороховницы с выгравированном на ней оленем.
Саша вздохнул и отошел к гостям.
Большую часть присутствующих он узнал по фотографиям: юного графа Шереметьева, баронов Мейендорфов, князей Барятинских, поэта Пашу Козлова, Адлербергов, Якова Ламберта и десятилетнего владетельного князя из Мегрелии Нико Первого. Остальных помнил смутно, но надеялся, что вспомнит по ходу дела.
Зато еще четверых гостей не знал совсем. О чем думал Никса, спрашивается!
А эти четверо были весьма примечательны.
Первый был в возрасте Никсы и представлял собой весьма точную его копию. Вплоть до роста, черт лица и цвета глаз. Второй был чуть младше и обращался к первому: «Коля». То есть, собственно, имя тоже совпадало.
И этот второй был копией самого Саши, хотя и менее аккуратно сработанной. При некотором упорстве их можно было отличить друг от друга. В основном по более высокомерному выражению лица Сашиной копии. Однако кровь покойного императора Павла Петровича явно присутствовала в обоих и придала их носам форму, как у сего знаменитого Великого магистра Мальтийского ордена.
Ситуация осложнялась тем, что первый, который Коля, называл второго: «Саша».
Рядом с Колей и Сашей стояли нимфетки двенадцати-тринадцати лет в количестве двух штук. О нимфетках Никса-сволочь вообще не предупредил.
Нимфетка помладше была в высшей степени нимфеткой, то есть обладала хрупкой фигуркой, огромными синими глазами, темными волосами и задорной улыбкой.
Саша поймал себя на том, что в его взгляде на нее есть, пожалуй, что-то от Гумберта, но осознал, что она младше него от силы на год, и успокоился.
Нимфетку звали Тина.
Вторая нимфетка была чуть старше и до нимфетки немного не дотягивала. Была менее изящной, в лице присутствовала некая властность, и вообще она смахивала на мальчишку. Но в больших серых глазах, пожалуй, что-то было, как минимум, ум. Звали ее Женя.
Из взрослых, кроме дяди Кости, присутствовала Елена Павловна и еще двое братьев папа́, которых Саша уже видел: дядя Низи и дядя Миша. Обоим не было и тридцати.
За дверями послышались шаги, в комнату вошел Никса в сопровождении мама́ и папа́. Глаза у Никсы были завязаны белым шелковым платком, так что мама́ поддерживала его под руку.
Все закричали: «Ура!»
Брата подвели к столу с подарками, и мама́ сняла повязку.
— О! — сказал Никса. — Я всех благодарю от всего сердца!
Присутствующие зааплодировали.
Проследив за его взглядом, Саша решил, что самолетики брат заметил сразу. Но вида не подал, и стал увлеченно перебирать фотографии, картины, Вальтера Скотта, саблю, кинжал в серебряных ножнах и золотую пороховницу.
Наконец, очередь дошла и до самолетов.
Никса взял зеленый и изучил надпись на крыле.
Улыбнулся и спросил:
— Саша, а что с этим делают?
И Саша по голосу понял, что Никса прекрасно знает, что с этим делают. Кто выдал интересно? И перевел взгляд на Володю, который стоял рядом. Володька опустил глаза.
— Запускают, — ответил Саша. — Мне показать?
— Нет, — улыбнулся Никса. — Я понял.
Поднял самолет и запустил его прямо в толпу подростков.
И тут началось безумие.
Самолет поймала нимфетка Тина и запустила обратно в Никсу, при этом одарив брата таким взглядом, что Саша понял, что на этом поприще его Сашины шансы примерно ноль. Никса же со свойственной для пятнадцатилетнего олуха эмоциональной тупостью не заметил ровно ничего.
И запустил в публику остальные четыре самолета.
Публика отправила их обратно под шутки и смех. Не все долетели. И те, кто помладше бросились их подбирать и запускать снова.
— Это конечно не золотая пороховница, — сказал Саша брату, — но я тебе гарантирую, что на всем земном шаре от Америки до Индии, и от Южного полюса до Северного ни у кого больше нет ни одного такого самолета. Так что стоят примерно столько же.
— А что ты так мало сделал? — упрекнул брат.
— Бумага нужна, — сказал Саша, — можно еще наделать.
Никса обернулся и кинул дежурившему у двери лакею:
— Бумаги принеси!
А Саша поймал себя на том, что совсем перестал замечать лакеев.
Бумага прибыла, и подоконник, часть стола, пианино и стулья были оккупированы для нужд авиастроения. Саша показывал этапы производства для всех желающих и чувствовал себя культурным героем, вроде Прометея.
А потом начался бумажный воздушный парад, немедленно сменившийся серией воздушных боев.
Самолеты усеяли пол.
Гогель с Зиновьевым смотрели на это в некоторой растерянности, однако, так как государь сидел и улыбался, безобразия не пресекали.
— Ну, я спокоен за будущее российской авиации, — прокомментировал Саша.
— А что такое авиация? — спросил копия Никсы Коля.
Саша не был уверен, на «вы» они с Колей или на «ты», но Никса говорил «ты», так что решил, что и ему можно.
— Вот, Коля, представь себе, что каждая из этих игрушек сделана из металла и размером с эту комнату, — сказал Саша. — И над этим парком Александрия, Финским заливом и Петербургом кружат в небе штук сто. Это и называется «авиация».
— Металлическая точно не полетит, — заявил Коля.
— Ну, не железная же! — возразил Саша. — Алюминиевая, например.
— Саш, алюминий дороже золота, — проинформировал Коля.
— Почему? — спросил Саша. — Электролиз же известен. Гальванопластика — это же электролиз…
И прикусил язык.
Он смутно помнил из школьной программы, что алюминий получают электролитическим способом из расплава бокситов, но совсем не помнил, в каком году это придумали.
— Электролиз? — переспросил Коля. — Я кажется что-то слышал.
— Мне казалось, что алюминий получают электролизом, — проговорил Саша. — Может быть, ошибаюсь.
— Не ошибаешься, — уверенно сказал Коля. — Мне кто-то из учителей рассказывал.
Наконец, всю буйную компанию пригласили к столу. Никса встал перед тортом и старательно задул свечи.
За чаем Саша изучал расклады. Сережа Шереметьев явно симпатизировал младшей нифметке Тине, по крайней мере, украдкой поглядывал на нее. Зато старшая нимфетка Женя с интересом посматривала на Сашу. Ну, как всегда: «я опять гляжу на вас, а вы глядите на него, а он глядит в пространство».
Хотелось построить граф отношений. Года через два-три точно придется утешать весь этот детский сад.
Все-таки, чтобы управлять людьми IQ не так важен, как EQ. В общем-то, первый только для того, чтобы уметь отличить гения от мошенника и истину от полной лажи. На остальное можно людей найти. Главное понимать, что во всем ты корифеем быть не можешь, и твои подчиненные будут все равно компетентнее тебя, хотя бы в своих областях.
А эмоциональный интеллект нужен для того, чтобы это терпеть и при этом не дать им съесть друг друга.
Между прочим, ко всем четырем не упомянутым Никсой подросткам присутствующие обращались «Ваше Высочество». Кроме того, младшую нимфетку периодически называли «Екатерина Петровна», а старшую «Евгения Максимильяновна». А Сашу и Колю: «Александр Петрович» и «Николай Максимилианович».
И только для Никсы и Володи они были Тиной, Женей, Сашей и Колей.
Саша подозревал, что привилегией называть их по именам обладает еще он сам и князь Мегрелии Нико Первый, но десятилетний Дадиани стеснялся и помалкивал.
После чая Саша спел под гитару что побезобиднее: «Марию», «Балаган» и «Город золотой».
— У этих стихов один автор? — спросил семнадцатилетний поэт Паша Козлов. — Кажется, что разные.
— Разные, — признался Саша. — Про второе даже есть версия, что это перевод с французского. Что автор из средневековых вагантов. Но не уверен, я не видел французского оригинала. И перевод не мой. Андрея… или Анри… Волохонского, кажется. Я почти ничего не знаю про автора, кроме того, что он, вроде, действительно увлекался средневековьем.
— А первый?
— Михаил Щербаков, — сказал Саша. — Что про него известно? То ли из провинциальных дворян, то из попов. Окончил историко-филологический факультет Московского университета.
— Заметно, — прокомментировал Козлов.
— Щербаков — дворянская фамилия, — прокомментировал старший из Мейендорфов. — И действительно провинциальная.
— Значит, так и есть, барон, — кивнул Саша.
Он не был уверен, что обращение в духе «Войны и мира» прокатит. Но обращение прокатило.
— Я думал, что стихи твои, — заметил Никса.
— Я никогда этого не говорил, — сказал Саша. — И не то, чтобы у меня совсем нет совести.
— Странно, — заметил Козлов. — Стихи отличные, а автор совсем неизвестен.
— Не вижу ничего странного, — возразил Саша. — Многих гениев открывали после смерти. И скольких еще мы совсем не знаем! Кто-то нашел в библиотеке сборник забытых пьес некого Шекспира, и — вуаля — вот он величайший бард всех времен и народов.
— Театр «Глобус» был известен при жизни Шекспира, — возразил Козлов.
— Но забыт после смерти, — заметил Саша. — Честно говоря, я не помню годы жизни Щербакова.
— Я слышал про песню под названием «Трубач», — тихо сказал четырнадцатилетний Николай Адлерберг.
— Боже мой! — удивился Саша. — Откуда?
— В Пажеском корпусе ходит список, — еще тише сказал Адлерберг. — Говорят, пришел из кадетского. Но он неполный.
— У меня есть личный цензор, граф, — заметил Саша.
И посмотрел на Никсу.
— Не здесь и не сейчас, — тихо сказал брат.
— Так точно, — вздохнул Саша. — Но цензура — зло.
— В данном случае точно нет, — возразил Никса.
И покосился сначала на папа́, потом на Зиновьева, а потом на Гогеля, как бы измеряя расстояние. Результаты измерений были признаны неудовлетворительными: брат недовольно поморщился.
Самое прикольное началось после чая. Собственно, компанию пригласили в сад играть в «Разбойников». И Саша с ужасом осознал, что не знает правил.
Они вышли на улицу.
Был теплый сентябрьский вечер. Тихо и солнечно. Желтые березы у леса, желтые листочки подстриженных кустов, желтые листья на дорожках.
— Ты кем хочешь быть: казаком или разбойником? — поинтересовался Никса.
Ах, вот оно что!
Дворовых игр там в будущем Саша почти не застал, эта традиция сходила на нет с начала восьмидесятых. Но в «Казаки-разбойники» поиграть довелось.
— Казаком, — сказал Саша.
Не то, что бы ему так хотелось быть на стороне закона, но он подозревал, что этих бандитов придется удерживать от того, чтобы не заигрались. И чувствовал себя пионервожатым.
— Ну, как всегда, — прокомментировал Никса.
Николай поколебался и тоже решил стать казаком.
Володька и Никола заделались разбойниками, что было для них совершенно естественно. Тина тоже присоединилась к разбойникам. Женя ушла с ней.
Юный граф Шереметьев свалил за Тиной. Грузинский князь убежал со сверстниками.
Старшая часть компании оказалась по большей части в одной команде с Сашей и Никсой. И поэт Паша Козлов, и Федя Мейендорф, и обе августейшие копии: и Сашина, и Никсова. То есть Саша и Коля.
Графы Адлерберги остались под сенью власти. Остальные разбрелись, кто куда.
И казаки облюбовали лавочку в саду в качестве будущей тюрьмы для пойманных. Саша сел и пристроил рядом гитару.
— Правила помнишь? — спросил Никса.
— Примерно, — сказал Саша. — разбойники убегают, рисуют на дорожках всякие стрелочки, мы их ищем и ловим. Пленников сажаем на лавочку. Все так?
— Примерно, — кивнул Никса. — Разбойники еще загадывают пароль, который мы должны у них выпытать. И когда ты кого-то салишь, надо сказать: «Красная печать — нельзя убегать». А они могут освобождать своих. При этом они должны прикоснуться к пленнику и сказать: «Зеленая печать — можно убегать».
Про пароль и печати Саша в упор не помнил. То ли игра упростилась за сто с лишним лет, то ли просто забыл.
«Разбойники» разбежались, и «казаки» пошли изучать стрелочки. Круг со стрелочками во всех направлениях, выведенный палочкой на песке, встречался, пожалуй, чаще всего.
Вместо небольшого московского двора в распоряжении участников был огромный парк, так что Саша терялся в догадках, как тут вообще кого-то поймать.
Компания разбрелась по стрелочкам.
И они с Никсой остались вдвоем.
— Слушай, а что у нас в гостях за «Высочества»? — спросил Саша. — Почему ты мне о них ничего не сказал?
— Потому что они родственники, — объяснил Никса. — Я тебе раньше про них рассказывал. Коля — герцог Лейхтенбергский, наш кузен, старший сын тети Мэри, папиной сестры.
— Твоя копия, — заметил Саша.
— Да, мы немного похожи, — согласился Никса.
— А Тина?
— Тина — сестра Саши, он на тебя похож. Саша — принц Ольденбургский, наш троюродный брат. А Женя — сестра Коли.
— То есть Тина — принцесса Ольденбургская?
— Да, совершенно верно.
— А к ним можно обращаться: «принц», «принцесса», «герцог»?
— В принципе, да. Нам можно. По титулу — это обращение равных. Но лучше по имени. Все-таки родственники.
— Я что-то не так сказал, когда обратился к Мейендорфу «барон», а к Адлербергу «граф»?
— Ты их поднял до себя. Но никто не удивился, все наслышаны о твоем демократизме. Ну, там «вы» лакею. Да пусть радуются!
За деревьями что-то мелькнуло. Никса среагировал мгновенно и бросился в лес. У толстенького Володьки шансов не было. Так что довольный Николай привел младшего брата, держа под локоть.
Когда они вернулись, на скамейке уже скучал юный граф Шереметьев под охраной Паши Козлова.
— Как там насчет пароля? — поинтересовался Саша.
— Пока никак, — развел руками Козлов.
— Ну, что, будем говорить, граф? — спросил Саша.
— Нет, Ваше Высочество, — бойко ответил Сережа Шереметьев.
— Как так? — удивился Саша. — А если цесаревич прикажет?
— Не прикажу, — сказал Никса. — Игра сразу кончится. Что за интерес?
— В девять фейерверк, — напомнил Козлов.
— Еще много времени, — возразил Никса.
— Вы еще не государь, Николай Александрович, — заметил Сережа.
— Да? — переспросил Никса. — Ничего, есть простой способ. Они нам все расскажут за две минуты.
И перевел взгляд на Володю. Тот как-то сжался на своей лавочке.
А в движениях Никсы появилось что-то кошачье-ленивое. Может быть, так держался Николай Павлович, когда лично допрашивал декабристов. Но Николай Первый мог и наорать, а Никсу вообще невозможно было представить вышедшим из себя.
От него скорее повеяло холодом, чем яростью.
Николай подошел к Володе и начал его щекотать. Младший брат завизжал.
— Никса! — сказал Саша. — Заигрываешься.
Никса недовольно обернулся. Володя посмотрел с благодарностью.
— Щекотка по правилам разрешена, — заметил Паша Козлов.
— Мало ли что по правилам, — возразил Саша. — Есть же милосердие. С арестантами надо ласково, по-европейски: кормить, выгуливать, не запирать в одиночках и давать читать и писать. У нас не азиатская деспотия!
— Ну, знаешь, Сашка! — усмехнулся Никса. — С тобой играть все равно, что с Зиновьевым.
И снова принялся за Володьку.
— Ладно, я скажу, — сдался младший брат. — Пароль: фрегат.
— Врет, — машинально отреагировал Саша.
— Ага! — сказал Никса. — Все-таки от тебя, Сашка, иногда есть толк.
И перевел взгляд на графа Шереметьева.
— Добром скажи!
— Нет, — бросил Сережа.
— Ну, хорошо, — притворно вздохнул Никса.
И перевел взгляд на Козлова.
— У тебя перчатки есть?
Тот кивнул.
— Пойдем! — приказал Никса.