Никса с Козловым углубились куда-то в лес, а Саша остался на лавочке с двумя пленниками.
Похоже, Сергей и Володя поняли, куда отправился цесаревич в сопровождении семнадцатилетнего поэта. И цель этой экспедиции двум первым категорически не понравилась.
— Са-аш, — протянул Володя, — отпусти, а? Ты же добрый! Ты же понимаешь, что сейчас будет! Никса не шу-утит!
Граф Сережа ожег Володьку презрительный взглядом.
Честно говоря, Саша довольно плохо понимал, что сейчас будет. Что они там ищут в лесу?
Его отвлек шорох за спиной.
Возле лавочки как из-под земли возник Никола и молниеносно осалил сначала Володьку, потом Сережу.
— Зеленая печать, можно убегать, — победно провозгласил он.
И бросился наутек.
Что этого зайца ему не поймать, Саша понял сразу.
Из двух остальных он выбрал Шереметьева, потому что Володьку надеялся догнать и потом.
Юный граф даже не успел вскочить с лавочки, как Саша дотронулся до его плеча.
— Красная печать — нельзя убегать.
Зато Володя успел утечь с лавочки и куда-то исчезнуть.
Саша оглянулся вокруг. Младшего брата нигде не было.
Наверняка ведь где-то здесь!
Зато из леса показались Никса с Козловым. Последний нес здоровый пук крапивы.
— Я Володьку упустил, — признался Саша. — Плохой из меня тюремщик!
— Не оправдывайся, — сказал Никса. — Кто его освободил?
— Никола, — вздохнул Саша.
— А! — усмехнулся Никса. — Наш драгоценный кузен.
— Зато теперь мы знаем, кого посылать с рейдами в тыл противника, — заметил Саша.
— Тоже мне новость! — фыркнул Николай. — У нас сейчас с графом будет интересный разговор.
И кивнул Козлову.
— Давай!
Паша водрузил крапивный букет рядом с Шереметьевым, взял три растения покрупнее и хлестнул юного графа по рукам.
Сережа сжал губы, но не издал ни звука.
— Это тоже по правилам? — поинтересовался Саша.
— Конечно, — кивнул Никса.
— Граф, это по правилам? — спросил Саша Шереметьева.
— Да, — тихо сказал Сережа.
— Иногда надо менять правила, — заметил Саша.
— Паш, давай Сашку арестуем, — предложил Никса. — За измену и переход на сторону разбойников.
— Это где измена? — возмутился Саша. — Никто никуда не переходил! Защищать права пленников — не значит предавать.
— Отойди! — сказал Никса.
И надел перчатки.
Бросил Козлову:
— Что-то ты с ним слишком ласково.
Взял оставшийся пук крапивы и начал хлестать Сережку по рукам. На красивом лице Никсы появилось жестокое выражение.
Запястья Шереметьева покраснели, и на них появились волдыри.
— Никса, прекрати! — сказал Саша.
Николай выпрямился и обернулся.
— Как ты смеешь меня останавливать?
— Никса, ты мне таким совсем не нравишься, — сказал Саша. — Не дай мне разочароваться в тебе окончательно. Прямо больно. Крушение идеала.
— И что ты предлагаешь? — спросил Николай.
— Дедушка как-то обходился, — сказал Саша. — Декабристов не пытали, исторический факт. Они как-то сами все выкладывали. Вот как? Материалы дела что ли поднять?
— У дедушки была Петропавловская крепость с Алексеевским равелином, — заметил Никса.
— Это не объяснение, — сказал Саша. — Они были крепкие ребята.
— Хочешь поиграть в Николая Павловича? — спросил Никса. — Давай!
Саша опустился на корточки перед Шереметьевым, поднял глаза и внимательно посмотрел на него.
— Как насчет должности моего адъютанта, граф? — спросил Саша.
— За пароль? — поинтересовался Сережа.
— Нет, — сказал Саша. — Я же вижу, что ты не продаешься.
— Кто бы отказался! — воскликнул Шереметьев.
— Принято?
— Да.
— Понимаешь, Никса, — сказал Саша. — Когда человек, чувствует за собой вину, он начинает оправдываться и в результате полностью себя топит. А здесь, какая вина? Выпытать слово, ни с чем не связанное, это гораздо сложнее.
— Как я понял, ты пас? — спросил Никса.
И шагнул к Шереметьеву с пучком крапивы.
— Не трогай моего адъютанта! — остановил Саша. — Вассал моего вассала не мой вассал.
— В России никогда не было этого принципа, — заметил Никса.
— Дай мне еще немного времени, — попросил Саша. — Будет гораздо интереснее, чем пытки. Отхлестать друг другу крапивой вы и без меня успеете.
— Хорошо, — согласился Никса.
— Ну, что у нас еще есть, кроме самооправданий и подкупа… — проговорил Саша. — Благородные чувства. Например, обвиняемый хочет показать правительству масштаб общественного недовольства для чего выдает всех ему известных членов заговора.
— Не сработает, — заметил Козлов.
— Конечно, — согласился Саша. — Мы и так знаем всех наших разбойников: по именам. Но это не все. Еще есть дружба…
— Если сейчас поймают еще кого-нибудь, — заметил Никса.
— Ну, граф, кто твой лучший друг? — спросил Саша.
Шереметьев молчал.
— И еще есть любовь, — сказал Саша. — Где Тина, граф?
— Не пойдет, — сказал Никса. — Что бы ты обо мне не думал, я не буду пытать девчонку.
— Ну, зачем же обязательно пытать? — поинтересовался Саша. — Тина к тебе неравнодушна.
— Да? — удивился Никса.
— Александр Александрович, вы действительно думаете, что это лучше пытки? — спросил Шереметьев.
— Ладно, — вздохнул Саша. — Сильный инструмент, оставим на крайний случай. Есть еще благодарность.
— И то верно, Сережа, — подхватил Никса, — после всего, что сделал Саша, молчать с твоей стороны — это полное бесстыдство!
— А выдавать тайны не бесстыдство? — спросил Шереметьев.
Саша поднялся на ноги.
— Кажется, я не ошибся в выборе адъютанта, — заметил он.
— Сдаешься? — спросил Никса.
И взялся за крапиву.
— Не поможет, — сказал Саша. — Ты его хоть огнем жги. Железный парень.
— Лесть входит в число твоих инструментов? — поинтересовался Никса.
— Один из основных.
— Буду знать, — сказал Никса.
— Не против тебя, — возразил Саша.
— Ну, конечно!
Саша оглянулся к Шереметьеву.
— А как насчет сделки со следствием, граф?
— Чем это от подкупа отличается? — спросил Шереметьев.
— Всем, — сказал Саша. — Сделка — это равноправный договор.
— И что ты предлагаешь? — спросил Никса.
Предложить Саша не успел, потому что услышал за спиной разговоры и смех.
Обернулся.
К лавочке вели нового арестанта. Это бы Яков Ламберт, ровесник Никсы. Тонкие черты лица, светло-русые волнистые волосы, умные голубые глаза. Саша помнил, что Ламберты — по происхождению французский род, и про себя окрестил его «Арамисом».
Конвой состоял из Коли Лейхтенбергского и Феди Мейендорфа.
— О! — сказал Саша. — Надежда есть. А то у нас тут Василий Шибанов завелся. В общем: «Слово его все едино, он славит свого господина».
— процитировал Ламберт.
— Оно издано? — удивился Саша.
— Эээ… нет, — признался Яков. — Ходит в списках.
— Никса, а можно мне взять еще одного адъютанта? — спросил Саша.
— Яшу я тебе не отдам, — отрезал Никса.
— Александр Александрович берет себе пленников в адъютанты, а потом, на правах сюзерена, не дает пытать, — объяснил Козлов.
— Да? — заинтересовался Ламберт.
— А что за Василий Шибанов? — спросил Шереметьев.
Ламберт поднял глаза куда-то к ветвям деревьев.
— Почитайте хотя бы Карамзина, граф, — посоветовал Козлов.
— Прочитает в свое время, — вступился Саша. — Василий Шибанов — это стремянный князя Курбского, который привез его письмо Ивану Грозному.
— Да, кажется вспомнил, — сказал Шереметьев. — Его убили?
— Запытали до смерти, — уточнил Саша.
— Так что за сделку ты хотел предложить? — напомнил Никса.
— Граф, — обратился Саша к Шереметьеву, — я ведь у вас в Кусково никогда не был?
— Нет, — сказал Сережа, — только в Останкино.
— Давай так, — предложил Саша. — Ты у меня спрашиваешь что-нибудь про Кусковский парк, и, если я отвечаю правильно больше, чем на половину вопросов, ты говоришь пароль.
— Любопытно, — прокомментировал Ламберт.
— Александр Александрович наверняка видел схему или план, — предположил Шереметьев, — потому и предлагает Кусково.
— Конечно, — кивнул Саша. — Но не факт, что я его помню. С собой нет. Зато ты знаешь свое Кусково как свои пять пальцев. И, если соврешь, мы увидим. Вопросы по плану. То есть не «какой сорт роз у нас растет вокруг стелы, посвященной визиту Екатерины Великой».
— Мне затея нравится, — сказал Никса. — Интересно.
— Не помню, какой сорт роз, — сказал Шереметьев. — Я там давно не был.
— Значит, мы почти в равном положении, — заметил Саша.
— Ладно, — сказал Сережа. — Попробуем. Если вы, Ваше Высочество стоите спиной к дворцу, а лицом к стеле, что у вас справа?
— Грот, — сказал Саша. — Милое, кстати, место. Как ни странно, отдельное здание с куполом, а не пещера. Прохладно, панно из ракушек. Это я напрашиваюсь.
— У папá спрошу, — сказал Сережа. — Но, думаю, что он будет очень рад.
— Он угадал? — спросил Ламберт.
— Да, — кивнул Шереметьев. — А дальше?
— От большого пруда?
— Да.
— Пруд поменьше, — сказал Саша. — Потом Итальянский домик.
— Правильно? — спросил Никса.
— Да, — подтвердил Шереметьев. — Но Великий князь кое-что забыл…
— Крепостной театр? — предположил Саша. — Он тоже там?
— Да.
— Ошибку не засчитываем. — резюмировал Никса. — Он поправился.
— Ладно, — кивнул Сережа. — Вы стоите спиной к дворцу. Что перед вами?
— Французский парк, стела, о которой я уже говорил, две больших лиственницы, а за ними — оранжерея.
— Да, — сказал Шереметьев. — Разве лиственницы могут быть на плане?
— Бывают и подробные планы, — заметил Саша.
— Я не видел таких, — засомневался Сережа. — И панно из ракушек в гроте на схемах не бывает.
— Бывают схемы с описаниями, — сказал Саша.
Никса усмехнулся.
— Я тебе потом объясню, Сереж. Если, конечно, скажешь пароль.
— Хорошо, — кинул Шереметьев. — Что у вас слева, Ваше Высочество?
— Швейцарский домик, — сказал Саша.
— Нет! — воскликнул Сережа. — Нет там никакого швейцарского домика!
— Ну, как же! — удивился Саша. — Нижний этаж кирпичный, верхний деревянный, на втором этаже — красивый резной балкон, деревянная лестница на второй этаж и резные деревянные колонны.
— Нет! — сказал Сережа. — Ошибка!
— Саш, он врет? — спросил Никса.
— Нет, он не врет. Моя ошибка. Пригласишь, когда построишь, граф. Если швейцарского домика еще нет, дальше голландский домик, а перед ним еще один пруд. Да?
— Да, — кивнул Шереметьев.
— В голландском домике, кажется, три этажа, наверху надпись с годом постройки, по-моему, восемнадцатый век. Самый старый да?
— Да, — сказал Сережа. — Но в нем два этажа.
— Мне казалось, что он довольно высокий, — заметил Саша. — Это, наверное, чердачное окно.
— Да, — сказал Шереметьев. — Но этажей два.
— Ошибка не засчитывается, — сказал Никса. — Сережа про число этажей не спрашивал. И это невозможно увидеть на плане. Надпись с годом есть?
— Да, — кивнул Сережа. — 1749-й.
— Этого достаточно? — спросил Никса. — Как насчет пароля?
— Никса, Саша действительно не был в Кусково? — спросил Коля Лейхтенбергский.
— Нет, — улыбнулся Никса. — Никогда.
— Он что ясновидящий? — спросил Коля.
— Ответ на этот вопрос после пароля, — отрезал цесаревич.
Сережа Шереметьев колебался.
— Ну, давай я дальше расскажу, — предложил Саша. — Обойдем вокруг дворца. Встанем к нему спиной, а лицом к большому пруду. Слева будет церковь. Прямо напротив — канал с двумя серыми колоннами на левом и правом берегу.
— Это маяки, — уточнил Сережа.
— Скорее всего, — согласился Саша. — Я не видел их горящими. Если посмотреть налево, на пруду маленький остров, круглый, кажется. У вашего дворца два мощеных брусчаткой съезда для карет, а между ними — широкая лестница. Сам дворец деревянный, с высокими окнами, а лепнина в нем из папье-маше…
— Цесаревич, — сказал Шереметьев.
— Что? — спросил Никса.
— Пароль: цесаревич, — вздохнул Сережа.
— И то правильно! — отреагировал Саша. — А то бы я сейчас начал рассказывать о скелетах в шкафах и замурованных в стены племянниках.
— Нет, такого! — возмутился Шереметьев.
— Конечно нет, — согласился Саша. — Шучу.
— Не врет про пароль? — спросил Никса.
— Нет, — сказал Саша. — Так ведь, Яков?
— Так, — кивнул Ламберт. — Вы выиграли.
— А мой вопрос? — спросил Коля. — Про ясновидение.
— Ответ: да, — сказал Никса. — Саша как-то описал Зиновьеву набережную Ниццы и побережье Болгарии. В каком-то совершенно конкретном месте.
— Раньше я об этом не слышал, — сказал Ламберт.
— С лета, — объяснил Никса. — Раньше и не было.
— А зачем тогда крапива была нужна? — спросил Шереметьев.
— Я же не знал, что Саша слетает в духе в твое имение, — объяснил Никса. — Он мне не сказал. Хотя, конечно нетрудно было догадаться. Что тут лететь до Москвы!
— А почему Саша ошибся со швейцарским домиком? — спросил Коля Лейхтенбергский.
— Я не всегда вижу то, что сейчас, — объяснил Саша. — Я могу видеть то, что будет через несколько десятков лет, иногда через сотню. Например, ваши лиственницы, Сережа, мне представляются гигантскими старыми деревьями со стволами в три обхвата. Наверняка ведь не так сейчас. Обычные деревья, да?
— Да, толщиной не больше локтя.
— И крепостного театра я не увидел, потому что в том времени, куда я летал, он разрушен. И огонь не видел на маяках, потому что там больше не зажигают огня. А остров на большом пруду я вижу полностью заросшим деревьями. Он сейчас какой?
— Такой же.
— Ну, что-то есть постоянное.
— Так что, Сереж, не огорчайся, — заключил Никса, — у тебя не было шансов.
По дорожке к ним приближались Зиновьев с Гогелем в сопровождении остальной части компании.
— Ах, вот вы где! — сказал Зиновьев. — Пойдемте, сейчас начнется фейерверк.
И они пошли к Сосновому дому.
— Саш, ты министром иностранных дел хотел? — спросил Никса по дороге.
— Да, — кивнул Саша.
— Ты знаешь, я передумал. Лучше я отдам тебе Третье Отделение.
— О, Боже! Никса! Только не это!
Четверг Саша посвятил переводам. «Имперские стандарты на Великобританские якоря» для дяди Кости. И две статьи про туберкулез для Склифосовского. Первая с английского, остальные — на английский.
«Якоря» были готовы к обеду.
Саша послал перевод Константину Николаевичу.
«Дядя Костя, — писал он. — А можно мои стихи опубликовать под псевдонимом „Михаил Щербаков“? А то мне кажется не стоит валить все в одну кучу и печатать „Якоря“, проект о патентном ведомстве и песенки под одним именем».
Дядя Костя ничего против не имел.
Времени оставалось мало, ибо с понедельника их всех: Никсу, его самого, Володьку и даже мелкого Алешку загоняли учиться. А уже завтра, в пятницу, намечался предварительный экзамен на тему: «Что у вас, Ваши Императорские Высочества, осталось в головах после счастливого лета?»
Экзаменатора звали: Яков Карлович Грот. И был он, разумеется, академиком.
— А по каким предметам будет экзамен? — спросил Саша Гогеля.
— Русский язык и русская словесность, церковно-славянский язык, история, география и немецкий язык, — перечислил Григорий Федорович.
— А Яков Карлович знает… что я не все помню?
— Да, конечно, — сказал Гогель. — Не волнуйтесь, Ваше Высочество!
— Может мне подготовиться? — спросил Саша. — Учебники почитать?
— Яков Карлович сам для вас пишет пособия, — сказал Гогель.
— А они где?
Синдром отличника — все-таки очень стойкая вещь, с годами не проходит.
— Яков Карлович сказал, что ничего не надо, — подытожил гувернер.
До вечера Саша еще успел переписать для Никсы «Трубача». В двух экземплярах (Ламберт просил, и Паша тоже просил). Ну, если с разрешения цесаревича — тогда конечно.
И отправить первый перевод для Склифосовского.
И записку аптекарю на тему: «Ура! У нас привилегия!»
Жаль, что сфоткать нельзя.
На столе у Саши лежали неоткрытыми три книги от Якоби: «Электромагнитные телеграфы» некого Б. Лампе, «Электро-магнитный телеграф, его теория и устройство», изданная в Варшаве два года назад, и «Генераторы».
А также задачки от Остроградского, любезно переданные кадетом Скалоном. Саша даже не успел посмотреть, что там.
Не говоря о статистических сборниках от Милютина.
А также «Записках охотника» господина Тургенева. С авторской надписью.
Ну, почему у него всегда так? Количество дел зашкаливает и вгоняет в депрессию. И ведь никто не заставляет! Абсолютно все он выдумывает себе сам!
Как будто в будущем было иначе!
В пятницу его разбудили в 7 утра.