Первое, что вспомнил Саша, был тот самый советский мультик, где тщеславные родители учат мальчика хорошим манерам. Мама героя мечтает о приеме у английской королевы, и представляет, как к ее сыну подводят коня. Мальчик пытается на него залезть и падает с другой стороны вниз головой.
Саше не хотелось так экспериментировать.
Верхом он сидел единственный раз в жизни. Дело было в середине девяностых, в Крыму. Там на лошадях катали туристов местные мелкие предприниматели на полонине Ай-Петри. Исповедуя в молодости принцип «все надо попробовать», Саша решил, что верховая езда тоже входит в программу и с некоторым трудом взгромоздился на животное.
Оно оказалось ужасно высоким и похожим на тяжеловеса, хотя в те счастливые времена, Сашу вполне могло выдержать и что-то поизящнее. Ко всему привыкший, натасканный на перевозку туристов тяжеловес сохранял олимпийское спокойствие и передвигался тихим шагом по камням и траве плоской горной вершины, а девушка-хозяйка вела его под уздцы. Но все равно Саше было, мягко говоря, несколько дискомфортно.
Благополучно спустившись на землю, Саша мысленно поставил себе галочку в очередной графе «испытано», и решил, что больше никогда.
Как бы ни так!
Учителем верховой езды бы унтер-шталмейстер Шишенков. Он и подвел коня.
Что такое унтер-шталмейстер Саша понимал слабо, видимо, что-то вроде младшего конюха.
Конь был коричневого окраса, кажется, это называется «гнедой», куда изысканнее крымского тяжеловеса, но и менее спокойный: махнул черным хвостом и повернул к Саше голову с вороной челкой и белым ромбом на лбу. Глянул карим глазом с короткими рыжими ресницами.
Как на это залезать Саша не помнил совсем.
Ну, по логике вещей: левую ногу в стремя и подтянуться на руках. И Саша взялся за седло. Кажется, это называется: передняя и задняя лука. Поднял ногу и попытался вставить в стремя носок сапога. Но стремя не далось и ушло вперед. А носок слегка коснулся живота лошади.
Шишенков схватил поводья и с отчаяньем взглянул на ученика.
— Александр Александрович, старайтесь не касаться ее носком, она может тронутся с места. Ей же трудно так стоять смирно! Возьмите путлище!
Саша понятие не имел, что такое «путлище». От слова «путы»? В ногах где-то?
Шишенков взял ремешок, на котором висело стремя.
— Вот путлище, Александр Александрович. Держите правой рукой. Прямо возле стремени.
Саша послушался, и стремя пропустило сапог.
— Левой рукой лучше держаться за гриву, а не за переднюю луку седла, — заметил учитель. — Вот так! Упирайтесь левой рукой в шею лошади, а правой — в заднюю луку.
Саша погладил черную гриву, но не совсем понимал, что с ней делать.
— Как зовут лошадь? — спросил он, чтобы выиграть время.
— Это же Гея! Ваша Гея, она ваша уже почти два года.
Идея оседлать землю показалась Саше прикольной, но чересчур имперской.
— Гриву нужно брать так, чтобы все волосы вместе были протянуты через левую ладонь, — пришел на помощь Шишенков, — а мизинец касался шеи лошади.
И учитель показал, как.
Наконец, Саша смог подтянуться на руках, перекинул правую ногу через круп лошади и плюхнулся в седло. Он подозревал, что Гее это не очень понравилось, но хоть на дыбы не встала. Саша в свои тринадцать с половиной все-таки весил умеренно, несмотря на высокий рост.
— Как править помните? — спросил Шишенков.
Саша помотал головой.
— Нет.
— Ладно, — смирился учитель, — вам сейчас главное вспомнить, как держаться в седле.
И повел Гею под уздцы.
Пока они медленно двигались по аллее парка, мимо прогарцевал Никса на изящном сером животном в более светлых пятнах. Кажется, это называется «в яблоках».
Брат улетел куда-то вперед, легко вернулся обратно. В седле он держался, как влитой, и был прям, как свечка. На Сашу глядел с улыбкой Джоконды, поскольку был слишком хорошо воспитан. Иначе бы расхохотался.
— Я на тебя посмотрю, как ты на велосипеде поедешь, — буркнул Саша.
— На чем? — переспросил Никса.
— Увидишь!
— А! Никола говорил, что ты заказал у каретного мастера что-то вроде английского костотряса.
Ну, Никола, конечно, не мог не проболтаться.
Гея плавно покачивалась, и Саша плыл, как на волнах, на высоте почти второго этажа и боялся, как бы лошадке это не надоело, и она не перешла, например, на рысь. Все-таки велосипед надежнее. Но Гея же не виновата, что родилась лошадью, а не велосипедом.
С ней надо было налаживать отношения. Что она любит интересно? Овес?
— Ласточка, — ласково сказал он.
Хотя был глубоко убежден, что у «ласточки» должна быть автоматическая коробка передач, кондиционер, гидроусилитель и электрический подогрев руля и зеркал.
Среда началась с фехтования. С одной стороны, это дело Саша всегда любил, с другой — не знал ни одного европейского стиля, да и катаной умел владеть только двумя руками.
Занятия проходили в том же зале, что и танцы. Погода была пасмурная, и от осенней утренней полутьмы русского Севера спасали только высокие окна. Одно было приоткрыто, и из сада доносился запах дождя и осенних листьев.
Фехтование преподавал директор Института путей сообщения генерал-майор Егор Иванович Сивербрик, сын знаменитого учителя фехтования и автора учебника «Руководство к изучению правил фехтования на рапирах и эспадронах» Ивана Ефимовича Сивербрика.
Род его происходил из Эстонии, но во внешности не было ничего прибалтийского: Егор Иванович был высок, темноволос, усы имел черные, а глаза — карие.
— Александр Александрович, говорят, вы многое забыли? — спросил он.
— Все, — с готовностью признался Саша.
— Зато научился японским приемам, — сказал Никса.
— Да? — удивился Сивербрик. — Как?
— По гравюрам, — объяснил брат. — Японцы любят картинки с надписями.
— На японском? — спросил Егор Иванович.
— Саша прочитал словарь Тумберга, — соврал Никса.
— Ты преувеличиваешь, — заметил Саша.
— А кто мне японские слова выписывал на трех страницах?
— Это очень малая часть словаря, — скромно возразил Саша.
— Приемы покажете, Александр Александрович? — спросил Сивербрик.
— У меня боккэн не с собой, — сказал Саша.
— Боккэн? — переспросил Сивербрик.
— Деревянный японский меч для тренировок, — пояснил Саша.
— Ничего страшного, — улыбнулся Никса, — я лакея пошлю.
Саша вздохнул. Затея ему почему-то не нравилась.
— А пока берите рапиру, — сказал Егор Иванович.
— Любую?
Сивербрик кивнул.
Рапиры лежали на деревянной подставке, примерно такой же, как в кабинете у Никсы.
Саша взял первую попавшуюся.
На боккен она походила мало. Четырехгранный стальной клинок, но вместо острия — металлический кружок, обтянутый замшей.
— Помните, как называется половина клинка, которая ближе к эфесу? — спросил Сивербрик.
— Нет, — признался Саша.
— А что такое «эфес»?
— Ну, ей богу! — возмутился Саша. — И эфес, и рукоять, и клинок. У катаны все тоже самое.
— Катаны?
— У японского самурайского меча, — пояснил Никса. — Егор Иванович, вы просто представьте себе, что учите сына микадо, и все пойдет на лад. Саша, как будет меч по-японски?
— Кен. Хотя, смотря какой. Длинный — катана, короткий — вакидзаси, кинжал — танто.
— Вот! А вы его про эфес спрашиваете!
— Ладно, — сказал Сивербрик. — Половина клинка, которая ближе к эфесу, называется сильной или оборонительной, а ближайшая к кружку — слабою или наступательной. Запомнили?
— Думаю, да, — кивнул Саша.
Тем временем лакей принес оба боккэна: Сашин и Никсы.
Сивербрик взял сначала один, потом другой. Посмотрел скептически.
— В Японии был мастер меча, который вообще железа не признавал, — сказал Саша. — Сражался только на боккэнах, и многих соперников убил.
— Ну, можно и палкой убить, конечно, — сказал Сивербрик. — А пока возьмите маску и перчатки.
Саше всегда казалось, что все эти атрибуты спортивного фехтования появились веке в двадцатом. На тренировках по кэндзюцу никакие маски никогда не использовали.
Однако Сивербрик дал ему вполне классическую фехтовальную маску и очень толстые замшевые перчатки, явно чем-то набитые, как у вратаря.
И помог надеть стеганый нагрудник на кожаной подкладке.
Вся эта сбруя с непривычки здорово мешала.
И он с тоской вспомнил о кимоно и хакама.
— Я где-то читал, что русские воины перед смертельной битвой вообще снимали все доспехи, — заметил Саша.
Хотя, на самом деле, он видел это в кино.
— Очень недальновидно, — прокомментировал Егор Иванович. — И у нас не смертельная битва.
И скомандовал:
— Ан-гард!
Саша предположил, что это какая-то начальная стойка, но понятия не имел, какая.
— Возьмите рапиру в левую руку, ниже эфеса, острием вниз, — начал терпеливо объяснять Сивербрик, — встаньте прямо, поставьте правую ногу за пяткой левой, под прямым углом к ней и повернитесь правой стороной груди и лицом к противнику.
Исполняя все это Саша решил, что танцы не такой уж бесполезный предмет. До боли напоминало третью позицию, но выглядело несколько естественнее.
Противника изображал Сивербрик и заодно показывал, как надо.
— Взявшись правой рукою за ручку рапиры, выньте клинок из левой руки, словно из ножен, — продолжил Егор Иванович, — и, вынув, направьте конец рапиры на противника, а левую руку поднимите в виде полукруга.
Саша сделал выпад.
— Неплохо… — прокомментировал Сивербрик. — Для сына микадо.
— У японцев позиции совершенно другие, — заметил Никса. — Мне Саша показывал.
— Посмотрим, — сказал Сивербрик. — А вы, Николай Александрович у нас финты отрабатываете!
Можно было ожидать, что братец пошевелит своими глубоко законспирированными лисьими ушами, но он сделать изящное движение рапирой сначала в одну сторону, а потом сразу в другую.
— Финт — это обманное движение, — пояснил Егор Иванович.
Подбодрил Никсу:
— Неплохо, Николай Александрович, продолжайте!
И переключился на Сашу.
— Александр Александрович, вы помните, что такое «стать в меру» в фехтовании?
— Нет, — вздохнул Саша.
— Это подойти к противнику на такое расстояние, чтобы достать его рапирой, — терпеливо объяснил Сивербрик. — Для этого надо сделать шаг вперед. С правой ноги, потом тут же переставляете левую.
И выражение «знать меру» заиграло для Саши новыми красками.
— «Выйти из меры» — это отступить, чтобы избежать удара, — продолжил Сивербрик. — Сделайте шаг назад и вернитесь в позицию «ан-гард».
Оставшееся время ушло на отработку этих действий: позиции «ан-гард», выпада и меры — встать и отступить.
Ладно! Кэндзюцу тоже с основных стоек начинается.
Только минут за пятнадцать до конца Егор Иванович вспомнил про боккэны.
Саша снял маску и перчатки.
— Японцы это не используют, — сказал он.
— Говорят, у них есть кожаные доспехи, — заметил Егор Иванович.
— На войне — да, — сказал Саша. — Но не на тренировках.
Честно говоря, Саша смутно помнил, что на серьезных занятиях по кэндзюцу, специальные маски очень даже используют и перчатки — тоже, но в тех подвальчиках, расписанных рунами и кельтскими крестами, в которых он занимался в девяностые, даже близко ничего такого не было.
И показал несколько движений.
— Гм… — проговорил Сивербрик.
— Никса, как насчет спарринга? — спросил Саша.
— Чего? — спросил Сивербрик.
— Тренировочного боя.
Брат тоже не сразу понял значение англицизма.
Но, наконец, кивнул и боккэн взял.
И снял маску.
— Наденьте, Николай Александрович, это опасно! — сказал учитель.
— Совершенно не опасно, — возразил Никса. — Мы уже пробовали.
И снял перчатки.
— Я осторожно, — заверил Саша.
Сивербрик не успел их остановить, Никса довольно технично пошел в атаку, и Саша порадовался, что у него такой способный ученик.
— Ничего себе! — прокомментировал Саша.
И парировал удар.
Повернулся и занес меч сверху, но брат ушел от удара и отступил на шаг.
И снова пошел в атаку, явно изобразив что-то вроде финта: сначала сделав намек на одно движение сверху, а потом ударив сбоку. Так что Саша еле успел уйти.
— Ух ты! — отреагировал Саша. — Думаешь, это можно совместить?
— Почему нет? — поинтересовался Никса.
— Запад есть Запад, Восток есть Восток, и вместе им не сойтись, — процитировал Саша.
И попытался достать Никсу по корпусу.
Но брат парировал.
— Вы увлекаетесь! — прикрикнул Сивербрик.
И Саша заметил, что учитель побледнел.
— Ничего! Ничего! — успокоил Саша. — Это же дерево!
И они пошли с Никсой по кругу, держа мечи перед собой.
Саша попытался достать брата по ногам, но тот отбил удар.
И тогда он вспомнил прием, которому его когда-то долго учили. Он вспомнил, как уравновешивал боккэн на руке, пытаясь определить центр тяжести. Должен быть в две пятых длины от гарды. В местных самодельных боккэнах получилось не точно, но похоже.
Саша дождался, когда Никса сделает выпад, перенес меч над его боккэном, заскользил своим оружием вдоль клинка брата, давя вниз, закрутил его клинок вокруг центра тяжести и выбил у него из рук.
Сам удивился, что получилось. И коснулся боккэном шеи цесаревича.
— Ну, хоть в чем-то я лучше тебя! — прокомментировал Саша.
— Еще по математике, — признал Никса. — У меня нет двух плюсов. Научишь приему?
— Конечно. Но это было непросто, прямо скажем.
— Вы, видимо, почитаете за величайшее искусство вышибить оружие из рук противника, Александр Александрович? — поинтересовался Сивербрик. — Не знаю, как у вас там в Японии, но у нас в Европе — это дурной тон. Подобное действие обнаруживает лишь незнание дела и превратное понятие о фехтовальном искусстве. Кроме того, выбитым мечом легко ушибить присутствующих.
— Разве не верно, что лучший бой — это тот, которого не было? — возразил Саша.
— Для дуэли, может быть, — сказал Его Иванович, — но для фехтовального искусства. К тому же этот прием опасен для того, кто его делает. Отклоняется простым дегаже. Дегаже заключается в том, чтобы сразу колоть противника, не касаясь его шпаги, Александр Александрович. И тогда, от сильного размаха, вышибающий шпагу, не встретив сопротивления, может сам выронить оружие. Николай Александрович, надо было сделать дегаже.
— Оружие непривычное, — попытался оправдаться Никса.
— У меня не сильный размах, — возразил Саша.
— Ну, попробуйте еще раз, Александр Александрович, — предложил Сивербрик. — Николай Александрович, помните о дегаже.
Саша попытался повторить тот же прием, но теперь Никса успел уйти, и Саша еле удержал катану, и сам не понял, как Никсов боккэн оказался у него где-то под ребром.
— Вот именно, — прокомментировал Сивербрик. — И еще, если случится, при парировании удара, вышибить рапиру из руки противника, то из вежливости следует поспешно ее поднять и, взяв за клинок, вернуть ее, или-же извиниться в происшедшей нечаянности.
— Японцы делают так, — сказал Саша.
Он опустился на колени, сел на пятки и сделал земной поклон, положив ладони на пол перед собой и повернув их друг к другу.
— Это даже слишком, — улыбнулся Никса.
— Александр Александрович, — задумчиво проговорил Сивербрик. — Ваши японские приемы невозможно выучить по рисункам. У вас был учитель.
— Наверное, вы, — предположил Саша. — Я многое забыл, потом почитал про японцев, и это вот так странно преломилось.
Сивербрик покачал головой.
— Выбивать оружие я вас не учил.
— Саша не любит об этом говорить, — объяснил Никса, — но он иногда видит странные сны. Там ходят электрические поезда, по небу летают железные машины, и все увлекаются Японией. Учитель приходил к нему во сне.
— Я не верю в такие вещи, — сказал Сивербрик.
— Я тоже не верил, пока Саша не описал при мне усадьбу Кусково Сережи Шереметьева, где никогда не был.
— По-моему, вы фантазируете, Николай Александрович, — осторожно заметил Сивербрик.
— Про сны правда, — вмешался Саша. — Точнее я видел их, когда болел летом. Сейчас редко. Про Кусково — тоже правда. Сережа нашел только одну ошибку, но я понимаю, откуда она. Я не всегда вижу то, что сейчас. Иногда прошлое или будущее.
— Мое имение можете описать? — просил учитель.
— Нет, это не по заказу.
— Очень жаль, — сказал Сивербрик.
— Егор Иванович, мне очень нравится ваш предмет, — признался Саша. — Но я не помню французской терминологии.
— Да, я понял, — кивнул Сивербрик.
Учитель фехтования обошелся без оценки, видимо, не понимая, что ставить в данном случае.
После фехтования был французский.
Мсье Куриар был швейцарцем по происхождению и англиканским пастором по званию, когда-то преподававшем французский будущей королеве Виктории.
Он выглядел где-то на шестьдесят, был полностью сед, но глаза имел умные и живые.
И урок снова был индивидуальный. С братьями Саша пока встречался только на танцах, фехтовании и верховой езде.
— Николай Александрович говорил мне, что вы летом много занимались самостоятельно, — сказал пастор разумеется, по-французски.
— Просто многое забыл и пытался вспомнить, — объяснил Саша на том же языке.
— Что-то читали?
— Не очень много. Успел прочитать письмо дедушкиного брата, которое приводит Корф в своей повести о восстании декабристов, и полтома Беранже. Генерал Зиновьев счел мой выбор не совсем удачным. Особенно Беранже. Но я думаю, что политические убеждения — одно, а литературные достоинства текстов — совсем другое. Бывает, что человек совершенно правильных взглядов, пишет полное дерьмо. А бывает, что у автора полная каша в голове, а как литератор он великолепен. Сколько раз с этим сталкивался.
Саша говорил медленно и тщательно подбирал слова, когда лексикона не хватало. Обычно удавалось заменить неизвестное слово более простым аналогом.
— А что за каша в голове у господина Беранже? — спросил Куриар с тонкой улыбкой.