— Нет, — успокоил Саша, — не такой глобальный, всего лишь замечание к нашей программе.
Никса посмотрел с любопытством. Володя насторожился.
— Я считаю, что нам надо вернуть русскую историю, — сказал Саша. — Не чужая ведь нам страна.
Никса усмехнулся. Володька тяжко вздохнул.
— У вас и так много занятий, — заметила мама́.
— Можно только мне, у меня нет всеобщей истории и географии России на немецком. Первое я еще могу понять. Немецкую географию я бы тоже понял. Совершенно необходимый для нас предмет: надо же Вюртемберг от Гессена отличать. С другой стороны, зачем, если нет русской истории?
— Август Федорович не считает русскую историю достойной изучения, — заметила мама́, урожденная Гессенская принцесса.
— А он ее знает? — поинтересовался Саша.
— Итак, Саша, ты считаешь, что вам надо вернуть русскую историю и географию России читать по-русски? — спросил царь.
— Да, папа́, все верно. География России по-немецки — это полный абсурд. Ведь все названия русские.
— Вам надо совершенствоваться в немецком, — сказала мама́.
— Я посоветуюсь с Зиновьевым, — пообещал папа́.
И перевел разговор на другую тему.
— В понедельник мы переезжаем в Царское село, — сказал он. — В Петергофе уже холодно. Мы и так на месяц задержались.
Про то, что царская семья ведет кочевой образ жизни, Саша уже знал. Собственно, Зимний дворец действительно был зимним: там жили с конца ноября по март. В апреле семейство переезжало в Царское село, в мае-июне — в Петергоф, а в августе — снова в Царское село. И где-то между переездами могли еще смотаться за границу, в Финляндию, в Москву или по монастырям — на богомолье.
— Совсем не холодно, — возразил Саша. — Я только освоился тут. Наконец-то знаю, где что. Где Сосновый дом, где капелла, где море, где библиотека. В Царском селе мне придется вспоминать все сначала!
— Подуют ветры с мора, — сказал царь, — и станет сыро и дождливо. Совсем ничего не помнишь?
— Там, кажется, лицей, — предположил Саша.
— Лицей давно не там, — вздохнул папа́. — Его перевели в Петербург еще до твоего рождения. Но здание осталось, конечно.
— Вроде бы там есть большой пруд и французский сад, — вспомнил Саша.
— Да, — кивнул папа́.
— А на берегу пруда — скульптура с девушкой с разбитым кувшином.
Про скульптуру Саша помнил из стихотворения Пушкина, но на этом его эрудиция кончалась.
— Есть скульптура, — подтвердил папа́.
— Но я не помню даже, где мы там жили!
— В Зубовском флигеле, — сказал царь.
Название не говорило Саше ровно ничего. Ну, кроме, конечно, ассоциации на Платона Зубова — последнего фаворита Екатерины Великой.
— Ничего, ты вспомнишь, — попытался успокоить папа́.
— У меня дела в Петергофе!
— Завтра будет день, — отрезал царь.
Уговорить Гогеля свозить его в Петергоф стоило Саше некоторого труда.
— Хорошо, Григорий Федорович, — наконец, сказал Саша, — не буду отнимать у вас время. Деньги у меня есть: возьму извозчика да сам поеду.
Гогель опешил и мигом приказал заложить ландо.
Было довольно жарко для осени, ярко светило солнце. Вдоль Петергофского шоссе тянулись пожелтевшие деревья Александрийского парка.
Первым адресом была аптека Ильи Андреевича Шварца.
Обитель бизнес-партнера несколько преобразилась с предыдущего визита. В окне справа от двери был выставлен огромный цветной плакат: пухленькая румяная девушка с голубыми глазами и пышными блондинистыми волосами в венке из лиловых цветов. Надпись под девушкой гласила:
«Величайшая потребность века, для дам и господ: новейшее французское средство для волос: шампунь „Княжеский“».
Средство было не совсем французским, но Саша верил в предпринимательский талант бизнес-партнера и решил не спорить.
По левую сторону от входа красовался другой плакат, тоже во все окно. Он повторял сюжет иллюстрации в «Колоколе», но был цветным и более реалистичным. Очередное творение будущего академика Крамского производило прямо замечательное впечатление, гораздо лучше газетного варианта. Под плакатом были слова:
«Небесный фонарик — незаменимое украшение для вашего праздника, впервые запущен на дне рождения государыни императрицы Великим князем Александром Александровичем».
Когда они вошли, Илья Андреевич встал навстречу и вышел из-за прилавка.
И Саша обнял аптекаря под неодобрительным взглядом Гогеля.
— Как наши дела? — спросил Саша хозяина.
Они сели в кресла напротив прилавка и стеллажей с пузырьками и колбами.
— Отлично! — сказал аптекарь. — Шампунь покупают фрейлины государыни, вашей матушки, и по несколько штук в неделю уходит в Константиновский дворец в Стрельне и Михайловский дворец в Петербурге.
Ага! Понятно. Константиновский — это тетя Санни, а Михайловский — Елена Павловна.
— И оптом взяли пять аптек из Петербурга и две — из Москвы.
— Насколько крупный опт?
— По 20 пакетиков. И еще розница.
— Ладно, лиха беда начало. Реклама работает?
— Да!
— Сколько у нас с шампуня чистыми?
— Тридцать два рубля.
— Супер! Мы кажется вышли на самоокупаемость. Илья Андреевич, вы гений!
— Ну, кто тут гений… — скромно потупился бизнес-партнер. — Фонарики лучше идут. Особенно после «Колокола».
— И сколько?
— Пятьдесят восемь рублей.
— Обалдеть! — сказал Саша.
— Я их пристроил в семь столичных ателье свадебных платьев, десять цветочных магазинов и три кондитерских.
— О! — восхитился Саша. — Рестораны, магазины игрушек, подарков, люстр, ламп и подсвечников, свечные лавки, винные погреба…
— Попробую, — пообещал Шварц.
— Давайте обмоем, — предложил Саша. — И выпьем за успех нашего дела.
— Обмоем? — встрял Гогель. — Александр Александрович!
— Квасом, Григорий Федорович, квасом, — успокоил Саша.
Перед следующим визитом он и правда совсем не хотел напиваться.
— Есть яблочный, — сказал Шварц.
— Яблочный квас? — удивился Саша. — Ни разу не пробовал! Давайте!
— У нас тоже будет, — пообещал Гогель. — В Царском.
Хозяин отлучился на пару минут и вернулся с тремя кружками и кувшином, наполненным темно-желтым напитком с тонким слоем пены на поверхности.
Яблочный квас по вкусу напоминал сидр, но явно не содержал спирта.
Шварц достал бумажник и отсчитал ровно половину прибыли: 45 рублей.
Саша взял банкноты, без стеснения пересчитал и отдал партнеру 25.
— В дело, — коротко сказал он. — По рукам, Илья Андреевич?
— Конечно!
Саша подставил ладонь, и они ударили по рукам по старому купеческому обычаю.
— Александр Александрович… — ужаснулся Гогель.
— А что такого? — поинтересовался Саша. — Илья Андреевич, вы запишите на всякий случай. А то забудем потом.
Аптекарь кивнул.
А Саша опустил в карман четыре пятирублевых ассигнации.
Петергоф город маленький, и минут через пять они остановились у маленького домика с кирпичным первым этажом и деревянным вторым, где располагалась туберкулезная лаборатория.
Гогель только и успел сказать:
— Александр Александрович, вы не должны терять свое достоинство и вести себя, как купец!
— Если для пользы дела мне надо вести себя, как купец, я веду себя, как купец, — отрезал Саша. — Если мне надо будет вести себя, как принц, — буду вести себя, как принц.
Он спрыгнул на мостовую, подошел к двери и позвонил в колокольчик.
Накануне он проштудировал письма Елены Павловны и Склифосовского, где они рассказывали о людях, которых набрали на работу, так что теперь надеялся познакомиться очно.
Открыл молодой человек лет двадцати. Младшему из набранных в лабораторию медиков было 19, а старшему 25, так что это мог быть кто угодно. Юноша был в двубортном мундире с украшенными гербами пуговицами, на плечах красовались погоны. Светлые, с черной полосой посередине, золотым вензелем Павла Петровича из двух переплетенных кириллических «П» и золотой короной над ними. И тремя маленькими звездочками. Поручик?
Точно не студент: студенческие погоны попроще и без звездочек. А из сотрудников лаборатории не студент был ровно один — господин Андреев, ровно в этом году окончивший Императорскую медико-хирургическую академию с отличием и золотой медалью. И рекомендованный вместо Склифосовского лично Еленой Павловной. Которой, сего отличника рекомендовал само собой Пирогов, а ему в свою очередь кто-то из его преподавателей.
Ну, да! Азиатский способ производства. Все по знакомству. Так и матушке Гримма рекомендовали. Надо бы конечно по конкурсу.
С другой стороны, есть надежда, что золотые медали просто так направо и налево не раздают.
— Николай Агапиевич? — предположил Саша. — Простите, что без предупреждения.
— Ваше Высочество? — спросил врач.
— Можно по имени, — бросил Саша.
И протянул руку для рукопожатия.
Андреев немного смутился, но великокняжескую руку пожал.
— Это мой гувернер Гогель Григорий Федорович, — представил Саша.
И сделал знак воспитателю следовать за собой.
Лаборатория располагалась на втором этаже.
— Проходите, Александр Александрович, — пригласил Андреев, окая не то, чтобы отчаянно, но вполне заметно.
Ну, да. Из Вологодских мещан Николай Агапиевич.
И лицо довольно простое, круглое славянское, почти мужицкое, северные светлые волосы и едва пробивающиеся над верхней губой юношеские усы.
В лаборатории присутствовали еще трое, очевидно, студентов. Саша переводил взгляд с одного на другого и пытался угадать, кто есть, кто.
Андреев пришел на помощь.
— Это Заварыкин Федор Николаевич, — представил он немного застенчивого студента двадцати лет с хвостиком.
Саша протянул ему руку, тот несмело ответил на рукопожатие.
— Мечтал с вами познакомиться, — сказал Саша.
Заварыкин совсем смешался и опустил глаза.
Саша ничуть не покривил душой. Этого Заварыкина Елена Павловна рекомендовала с оговоркой: «Саша, должна тебя предупредить, что Федор — сын крепостного, дворового человека, но он окончился Воронежскую гимназию с золотой медалью, прекрасно учится в академии, и его очень хвалят».
«Этого обязательно! — ответил ей Саша. — Если человек из крепостных окончил с отличием гимназию и поступил в лучшую медицинскую академию России — это тот человек, который мне нужен».
То есть только что он пожал руку типичному кухаркиному сыну.
Хорошо, что Гогель не в курсе некоторых деталей.
— Василий Тимофеевич Покровский, — представил Андреев уж совсем юного безусого мальчика лет этак девятнадцати.
Мальчик был в таком же темно-зеленом двубортном мундире студента медико-хирургической академии, как и все присутствующие.
Про Покровского Саша помнил, что тот сын сельского священника, успевший поучиться в духовной семинарии и поступивший в медико-хирургическую академию в 17 лет на полное казенное содержание по бедности и талантам.
И Саша пожал ему руку.
— Владимир Николаевич фон Рейтц, — представил Андреев еще одного безусого мальчика примерно одного возраста с Покровским.
Немец фон Рейтц оказался единственным дворянином в Сашиной команде. Впрочем, с его «фон» было не все в порядке. По крайней мере, отец Владимира занимался в Питере коммерцией, а не жил с доходов с имения.
Саша пожал руку фон Рейтцу и огляделся.
— Очень рад вас всех здесь видеть, — сказал Саша. — Признаться, боялся, что в воскресенье мне некому будет открыть дверь.
— Ну, что вы, Ваше высочество! — сказала Покровский. — Как можно? Живые существа здесь. Нешто мы их бросим?
— Александр Александрович, — поправил Саша. — Ну, показывайте живность вашу.
Живность в количестве примерно штук десяти обитала в большой клетке на полу у стены. И была настолько очаровательна, что Саша тут же успокоился относительно возможности их недокорма. Существа были однотонные абрикосового и светло-серого окраса и трехцветные: бело-коричневые с черными ушками и глазами-бусинками. И смотрели совершенно осмысленно.
Свинки издавали звуки, действительно напоминавшие хрюканье и почти непрерывно поглощали воду из блюдец и зелень из кормушки. Кроме сена и овса по клетке были разбросаны кусочки яблок и моркови, к которым живность проявляла изрядное равнодушие, говорившее о ее полной сытости. Характерные размеры любимых домашних животных говорили о том же: ширина успешно соперничала с длиной.
Никаких признаков болезни Саша не заметил.
Опилки на полу клетки казались довольно свежими.
— А точно им мокроту туберкулезных больных добавили в подстилку? — спросил он.
— Ну, конечно, — успокоил Покровский.
Запустил руку в клетку и вытащил черно-шоколадного зверька с белой полосой над розовым носиком. Посадил на одну ладонь и погладил другой. Зверек довольно хрюкнул.
— Вы что спятили? — поинтересовался Саша. — Василий Тимофеевич! Вы хоть понимаете, с чем имеете дело? Это смерть! А если он укусит или поцарапает?
Не то, чтобы Саша удивился. Все первооткрыватели всегда ведут себя крайне легкомысленно. Беккерель хранил крест, посыпанный урановой солью, в ящике письменного стола. И носил пробирку с хлоридом радия в жилетном кармане. А Мария Кюри получала нобелевскую премию в перчатках до локтя, потому что все руки были в радиоактивных ожогах.
— Я уж не говорю о масках, — добавил Саша. — Где? Склифосовский не рассказывал?
— В маске дышать трудно, — пожаловался Покровский.
— С туберкулезом дышать гораздо труднее, — заметил Саша.
— Большинство врачей считают, что чахотка не заразна, — вступился за коллегу Андреев.
— И что? — спросил Саша. — Когда-то большинство считало, что Солнце вращается вокруг земли. Мы проверяем гипотезу. Я на сто процентов уверен, что верную! Покровский своей смертью будет доказывать мою правоту?
— Баландин тоже на нас ругается, — признался крестьянский сын Заварыкин.
Илья Федосеевич Баландин был еще одним рекомендованным Еленой Павловной блестящим студентом. Эта кандидатура вызвала у Саши некоторые сомнения, поскольку Илья Федосеевич был сыном богатого купца, и Саша сомневался, что он согласится рисковать жизнью в какой-то маленькой лаборатории, но Мадам Мишель написала, что Баландин — последователь того самого знаменитого Венского врача Земмельвейса, который заставил своих подчиненных мыть руки раствором хлорной извести и снизил смертность в родильном отделении в несколько раз. И это было наилучшей рекомендацией.
— Он вас хоть хлорной известью обеспечил? — спросил Саша.
— Все есть, — кивнул Андреев. — Вы не смотрите, что Ильи Федосеевича сейчас нет, он нам очень помогает.
— Верю, — кивнул Саша. — Василий Тимофеевич! Существо на место! Руки вымыть хлорной известью!
Покровский вздохнул, но послушался.
— Мне за этих пушистых на Страшном Суде отвечать, — сказал Саша. — Еще вас мне не хватало для полного счастья! Перо и бумагу для меня найдете?
Его усадили за стол и даже пододвинули стул, когда он садился.
Гогель уже нашел себе стул у стены, и его взгляд выражал смесь осуждения и скуки.
— Так, — начал Саша. — Вы им подстилку меняли?
— Да, — признался Покровский. — Но не сразу, уж, когда совсем жалко стало.
— Понятно, — вздохнул Саша. — Может быть, у них просто времени не хватило заразиться. Или это недостаточно эффективный метод заражения. Давайте так: половину свинок отселяете в отдельную клетку и заражаете их по-другому. Вводите им мокроту под кожу, например. Шприцем или как-то иначе. Не мне вас учить.
И Саша записал изложенное.
— Хорошо бы еще контрольную группу, — заметил он. — Еще пять свинок, которых вы просто кормите также, как остальных, но ничего с ними не делаете. А то вдруг они отравятся чем-то или гриппом заболеют, а не чахоткой.
Андреев тоже взял лист бумаги и последовал его примеру.
— Вскрытие можно сделать, — заметил он.
— Да! — обрадовался Саша. — И поискать у них клетки Пирогова. Но это не отменяет контрольной группы.
Андреев кивнул.
— Только шприц прокипятите, — добавил Саша. — А то наши свинки умрут от сепсиса, а не от туберкулеза.
— Прокипятить? — переспросил Андреев.
— Хотя бы полчаса, — уточнил Саша. — От кипячения мрет все: можете полюбоваться кипяченой болотной водой под микроскопом.
— Это известный факт, — вставил фон Рейтц.
— Если шприц выдержит, — заметил Покровский.
— Чему там не выдерживать? — удивился Саша. — Стекло и металл.
Студенты посмотрели с некоторым удивлением.
— Шприц состоит из каучукового цилиндра, полой иглы, поршня из кожи и асбеста и металлического штыря, — пояснил Андреев. — Бывают стеклянные шприцы?
— Будут, — сказал Саша. — Из стекла можно сделать цилиндр, а поршень — из металла с резиновым уплотнителем. Если найдете мастера, который возьмется, будет хорошо. Пока можно обойтись и современной конструкцией. Если будет плохо переносить кипячение — подержите хотя бы в хлорной извести.
Андреев кивнул.
— Хорошо, попробуем.
— Как насчет бактерий? — спросил Саша.
— Никак, в общем-то, — признался Покровский.
— Показывайте, что есть, — приказал Саша.
Андреев подошел к окну и отдернул занавеску.
То, что Саша увидел на подоконнике, ему очень не понравилось.