«Твой ответ напечатаем, — писал дядя Костя, — только „инсайт“ заменим на „открытие“, не все знают английский. Стихи берем. Только одно замечание. Саша! Ты не мог бы все-таки писать с „ятем“. Я отдаю секретарю переписывать, но лучше без этого обойтись».
Вообще, Константин Николаевич слыл человеком грубым. Саша этого не замечал: то ли потому, что дядя Костя старался быть повежливее со вторым сыном императора, то ли потому что Саша сам не был образцом куртуазности и не считал грубостью то, что шокировало других.
«Могу и с „ятем“, — ответил Саша. — Может не везде, но в большинстве случаев. Но смысл! Дядя Костя! Это прошлый век! „Яти“ и „еры“ жрут чернила, бумагу и время на их заучивание и написание. У меня есть более радикальное решение вопроса».
И он приложил свой проект реформы русской орфографии.
«Давайте тоже вынесем на обсуждение, — прокомментировал он. — И опубликуем мои тексты в новой орфографии, для примера. Пусть сравнивают. И сами делают выводы».
«Проект опубликуем, — отписал Константин Николаевич, — а тексты — нет. То есть, в старой орфографии. А то читатели не поймут».
«Ну, что тут непонятного! — возразил Саша. — Прекрасно все понятно и без этих лишних букв!»
«Я не это имел в виду, — объяснил дядя Костя. — Я имел в виду, что нас обольют презрением за вопиющую неграмотность. Давай сначала посмотрим, как воспримут твою реформу».
«Хорошо, — ответил Саша. — Сначала посмотрим на реакцию. Тогда, чтобы не откладывать в долгий ящик, у меня есть еще один проект».
И он написал про метрическую систему.
«Моряки тебя съедят», — предупредил Константин Николаевич.
«Я крепкий, — ответил Саша. — Зубы сломают».
«Только не в одном номере с новой орфографией, — заметил дядя Костя. — И потом не реви».
«Не барышня, — ответил Саша. — Не зареву. Мне даже интересны их аргументы».
«Будут тебе аргументы», — пообещал Константин Николаевич.
И приложил к последнему письму англоязычную статью про американские пароходы. На перевод.
История отечественного велоспорта развивалась дальше. У Саши появился еще один ученик. Собственно, великий князь Владимир Александрович. Когда Никса не умел кататься, он категорически не хотел падать на глазах у Володьки, но теперь был совсем не против посмеяться над младшим братом, покоряющим транспорт будущего.
Ноги до педалей у Вовки доставали плохо, а держать равновесие мешал лишний вес. Но он был готов кататься хоть стоя.
Первое время Толстячок падал с изрядной регулярностью примерно каждые пятнадцать минут под звонкий смех мелкого Алеши, у которого ноги до педалей не доставали вовсе, так что он был только наблюдателем.
Но время шло, и в середине октября Володька падать перестал и угнал велик у старших братьев в целях кругосветного путешествия вокруг большого пруда.
Его личный пастырь полковник Казнаков прошествовал мимо на вороной кобыле вслед за подопечным, а Саша с Никсой остались с Рихтером. Оттон Борисович спешился и привязал коня.
— Тебе не кажется, что так жить нельзя? — поинтересовался Саша у Никсы.
— Скоро будет еще один, — сказал брат. — Фребелиусы через неделю обещали.
— Присоединяйтесь, Оттон Борисович, — призвал Саша, — а то вы, право, как в прошлом веке! За велосипедом будущее.
Рихтер вежливо улыбнулся и промолчал.
И Саша подумал, что пятьсот рублей для помощника гувернера, видимо, не такие маленькие деньги.
— Скоро подешевеют, — пообещал он. — Вот только наладим производство. Крестьяне будут ездить в поле, а рабочие — на завод. Студенты — в университет, школьники в гимназии, а чиновники — на службу. А барышни кататься по паркам.
— Барышни? — усомнился Никса. — В кринолинах?
— Кринолин — это прошлый век, — отчеканил Саша. — Придумают что-нибудь. Например, шаровары, как на востоке. Надо заказать рекламу. Ну там: «Величайшая потребность века: с лошади — на велосипед! Для дам и господ. Транспорт будущего — мода настоящего!» Как тебе?
Никса рассмеялся.
— Елизавета Петровна вообще в гвардейский мундир одевалась, — продолжил Саша. — Тоже вариант.
Наконец, Володька вырулил из-за поворота.
— Стой, — приказал Никса. — Слезай! Свой надо иметь.
И сменил брата.
Никсов велик прибыл 23 октября. Как раз была суббота, и братья решили не терять времени.
Светило солнце, было еще тепло. Легкий ветер срывал листья с желтых, оранжевых и багровых деревьев и бросал их на дорожки. Светло-голубое небо отражалось в водах царскосельского пруда. Воздух был полон запахов осени.
На этот раз их сопровождал Рихтер.
Они покатались в Екатерининском парке, обогнули пруд, миновали Камеронову галерею и Зубовский флигель.
— Ты ведь в Александровском парке в этом году не был? — спросил Никса.
— Александровский парк? — повторил Саша. — Где это?
— Совсем не помнишь?
— Нет.
— Ну, поехали!
Александровский парк начинался за парадным входом в старый Екатерининский дворец с моста, перекинутого через канал. Мост украшали фигуры двух сидящих по-турецки китайцев и двух китаянок, держащих китайского стиля фонарики с красными подвесками.
Турецкая поза с Китаем не ассоциировалась. Саша смутно припоминал, что стулья в Китае появились чуть не раньше, чем в Европе. Ну, ладно. Это древние китайцы. Или медитируют.
Слева появилось трехэтажное белое здание. Края синей крыши загнуты вверх, на коньках — зеленые дракончики.
— Что это? — спросил Саша.
— Каменная опера, — равнодушно кинул Никса.
— Откуда здесь столько китайщины?
— Прапрабабушка увлекалась.
Прямо из-под колес выпрыгнула белка, так что Никса чуть не упал. Местные белки вообще отличались немеряной наглостью и шныряли, где хотели.
— Ладно, — бросил брат. — Давай Рихтера подождем.
И спешился.
Фигура всадника маячила далеко позади, где-то в районе моста с китайцами.
Место, где они остановились, тоже было китайским мостом, только украшенным не человеческими фигурами, а некими каменными существами с львиными лапами, крыльями, свирепыми мордами непонятной видовой принадлежности и толстым змеиным телом.
— А что это за животные? — поинтересовался Саша.
— Китайские драконы, — сказал Никса. — Это Драконов мост.
— Мне казалось, что китайский дракон — это такая длинная змея с маленькими куриными лапками и без всяких крыльев, — заметил Саша.
— Понимаешь, прапрабабушка очень хотела заполучить настоящего китайского архитектора, но у нее почему-то не вышло, так что пришлось нанимать итальянца Ринальди и нашего Неелова. Но они пользовались какими-то китайскими рисунками. Так возник стиль «шинуазри».
— Откуда в наших льдах?
— От Вольтера, Саш. Как ты знаешь, прапрабабушка с ним переписывалась. Вольтер считал Китай идеальным государством, империей философов.
— Думаю, он многого не знал, — заметил Саша.
То, что Китай, который там, в будущем, считали антиподом Запада, идеализировал упертый либерал Вольтер, было для Саши некоторой неожиданностью.
— Хотя, конечно, первая попытка построить меритократию, — добавил он.
— Что построить? — переспросил Никса.
— Вот, что значит латынь и греческий не учить! — упрекнул Саша.
Брат на минуту задумался.
— Я понял, — наконец, сказал он. — Французского достаточно. «Власть достойных», ведь, да?
— Молодец! — сказал Саша. — В некоторые периоды истории Китай похоже соответствовал идеалу: чего только не изобрели от бумаги до пороха. Но потом система забронзовела и стала тормозить развитие. Если человек способен написать сочинение по древней философии, он, скорее всего, не совсем дурак. Но сама древняя философия за две тысячи лет становится глупостью.
— Что за сочинение? — спросил Никса.
— Ты не знаешь о системе государственных экзаменов в Китае?
— Что-то слышал… кажется.
— Неуч, — сказал Саша. — Впрочем, честно говоря, я тоже небольшой синолог. Чтобы получить государственную должность в древнем Китае надо было сдать экзамен, который в основном сводился к сочинению по древнекитайской философии. Сама идея неплоха, но сейчас бы я высшую математику ввел.
— Ты помнишь Китайскую деревню? — спросил брат.
— Разве я был в Китае? — удивился Саша.
— Нет, — сказал Никса. — Нашу Китайскую деревню.
Саша помотал головой.
— Ну, что ты! — вздохнул Никса. — Там Карамзин писал свою историю. И говорил, что это лучшее место на земле.
— Может быть, — сказал Саша. — Здесь здорово, конечно. Только уединение и покой — не мое. Мне бы в город, в городе жизнь. Я бы хотел, чтобы у меня окна выходили на порт, на рынок или на площадь. Чтобы заходили и уходили корабли, чтобы ругались матросы. Чтобы сновали туда-сюда торговцы, почтальоны и разносчики. Чтобы проносились экипажи, и мальчишки выкрикивали рекламу газет.
— Окна Зимнего дворца выходят на Неву, — сказал Никса. — Летом там, может быть, и так. А зимой только лед на реке и на другом берегу Петропавловская крепость.
— Здесь же совсем рядом Царское село? — спросил Саша.
— До Китайской деревни ближе. Не пожалеешь! Там кто только не бывал! Поехали!
И бросил подоспевшему Рихтеру, уже садясь на велосипед:
— Мы в Китайскую деревню, Оттон Борисович!
Через мост с драконами не поехали. Белка же дорогу перебежала. Не заяц, конечно, но тоже лучше перестраховаться.
Так что сразу повернули налево и поехали по берегу, вокруг каменной оперы, потом миновали еще один китайский мостик, на этот раз кованый, словно кружевной, и раскрашенный в желтый, бирюзовый, алый и оранжевый тона.
Наконец впереди показалась самая настоящая трехэтажная пагода в окружении домиков с загнутыми вверх красными, зелеными и синими крышами, расписанными под рыбью чешую.
Свернули на очередную дорожку и влетели на велосипедах между домиками на площадь вокруг пагоды.
Китайская деревня оказалась местом оживленным.
Возле домиков и пагоды стояло несколько экипажей, дамы в кринолинах беседовали с офицерами.
Женщина в красном сарафане, то ли служанка, то ли кухарка, посмотрела на велогонщиков, как на чертей, вырвавшихся из ада, вскрикнула и закрыла рот рукой.
Дамы отвлеклись от беседы и уставились на велогонщиков не хуже кухарки. Офицеры напряглись, как перед атакой.
Залаяли собаки, заржали лошади. Гнедой конь, запряженный в двухместный ландолет, метнулся к правому домику и потащил за собой экипаж. Резко повернул, дама в повозке закричала. Экипаж опрокинулся на бок, пассажирка упала на мостовую, маленькая шляпка, украшенная маками и маргаритками, сорвалась с головы и покатилась по земле.
— Ой! — сказал Саша.
И затормозил.
Никса тоже остановился и сошел с велосипеда.
Скрыться с места дтп не представлялось никакой возможности.
— Ну, пошли, — вздохнул Никса.
Они прислонили велики к стене дома и бросились к экипажу.
Брат галантно подал руку даме.
Она оперлась на нее и смогла подняться на ноги.
Потерпевшей было лет тридцать. Еще стройная, но с неправильным, некрасивым лицом с невысоким лбом, маленькими глазами и вздернутым носом. Зато к ней тут же подскочил высокий офицер и нежно обнял ее на глазах у всех.
— Как вы себя чувствуете? — спросил Саша даму. — Никса, может быть, нам позвать Енохина?
В медицинские таланты лейб-медика Саша верил слабо, но переломы-то лечить они должны уметь!
— Софи, ты цела? — спросил офицер.
Сколь была некрасива дама, столь же великолепен ее знакомый. Правильные черты лица, светлые усы, широкие плечи, богатырское телосложение и темно-синий мундир со шнурами и серебряными погонами с двумя продольными красными полосами, короной и вензелем папа́. Флигель-адъютант!
Не зря чины заучивал!
— Все хорошо, — сказала дама.
И надо признать, что голос, глубокий и чарующий, был гораздо лучше внешности.
Саша поднял шляпку и отдал хозяйке.
— Мы очень виноваты, граф, — сказал Никса. — Я покорнейше прошу прощения за себя и моего брата.
— Ничего страшного, Ваше Императорское Высочество, — сказал флигель-адъютант.
И Саша уже надеялся, что случай на дороге можно будет замять.
В будущем он всегда носил с собой пятерку одной бумажкой. С ее помощью можно было уладить дело при малой поцарапанности обеих машин в условиях крайнего дефицита времени, когда было совершенно не до того, чтобы три часа ждать ментов.
Но как предложить материальную компенсацию графу в чине флигель-адъютанта Саша не понимал.
— А с экипажем все в порядке? — начал он. — Ничего не сломалось?
Граф отпустил свою Софи и наклонился к ландо. Обошел вокруг и запустил ручищи под лежащую на мостовой дверцу. Экипаж поддался и отделился от земли.
Саша метнулся к флигель-адъютанту и попытался помочь.
— Ваше высочество! — с напрягом выговорил граф. — Отойдите!
Однако успеха не умел. Более того, с другой стороны взялся помогать Никса и еще один офицер. Впрочем, помощь была, скорее символической. Граф поднапрягся, и экипаж встал на колеса. Точнее, на три колеса. Четвертое было погнуто и осталось без нескольких спиц.
А Саша, наконец, смог поднять глаза и узнал последнего помощника.
— Николай Васильевич! — удивился он.
Интересно, как тут оказался Зиновьев?
Так или иначе надежда на то, что все обойдется без светлых очей государя, рассеялась как дым.
— А во сколько может встать ремонт? — спросил Саша потерпевшего.
— Не стоит беспокойства, Ваше Высочество! — сказал граф.
Саша вопросительно посмотрел на Зиновьева.
— Потом поговорим об этом, Александр Александрович, — отрезал гувернер.
В Зубовский флигель возвращались в ландо Николая Васильевича.
Стемнело, на мосту возле дворца зажглись китайские фонарики, стало холодно и влажно.
Доро́гой Саша выдумывал защитную речь и с тоской вспоминал о двух оставленных в Китайской деревне великах — 500 рублей штука.
— Пятидесяти рублей графу хватит на то, чтобы отремонтировать колесо? — спросил он Зиновьева.
Отдавать половину сбережений очень не хотелось, но куда ж денешься!
— Думаю, да, — кивнул гувернер.
— А как ему послать? — спросил Саша. — С лакеем? Он не обидится? Или лучше его жене?
— Софья Андреевна ему не жена, — поморщился Зиновьев.
— Я столько же добавлю, — сказал Никса. — В конце концов, я туда первый влетел.
— В любом случае, с вами будет говорить государь, — пообещал Зиновьев.
Кто бы сомневался!
Кабинет папа́ был на первом этаже.
Обитые зеленым шелком стены, зеленый ковер на полу, письменный стол, заставленный фотографиями. На стене над ним — портреты в овалах. В центре мама́, справа и слева от нее — двое мальчиков в коричневых костюмчиках с белыми отложными воротничками. То ли Саша с Никсой лет шесть-семь назад, то ли Володя с Алешей — немного позже. Под портретом мама́ — младенец в таком же овале. Очевидно, кто-то из братьев или сестра.
По бокам от младенца — еще два портрета каких-то родственников.
Рядом со столом, в кресле, положив ногу на ногу, сидит папа́. Выражение его лица не предвещает ничего хорошего, а они с Никсой перед ним, понятно, стоят.
— Саша! — начал папа́. — Скажи мне, пожалуйста, кому из вас пришло в голову ехать на велосипедах в Китайскую деревню?
— Это не Саша, — вмешался Никса, — это я.
— Никса! — бросил папа́. — Я тебя спрашивал?
— Саша не скажет, — объяснил Никса. — Он увлекается Китаем, мы обсуждали меритократию и систему государственных экзаменов…
— Обсуждали что? — поинтересовался царь.
— Власть достойных, — объяснил Никса. — Это когда на государственные должности назначают по результатам особых экзаменов, независимо от происхождения и связей. Вольтер считал такую систему идеальной.
— Вольтер! — вздохнул папа́.
Саша оценил попытку брата перехватить инициативу, однако упоминание Вольтера счел несколько рискованным.
— Но ведь прапрабабушка с ним переписывалась, — сказал Саша. — Если она его ценила, почему мы должны презирать.
— Она много с кем переписывалась, — заметил папа́. — И речь не о Вольтере.
— Я просто объясняю, как мы оказались в «Китае», — сказал Никса.
— Сначала вы оказались в Александровском парке, — констатировал царь.
— А что в этом противоправного? — спросил Саша. — Просто Екатерининский маленький, захотелось чего-то нового.
— Маленький? — переспросил папа́.
— Для велосипедов, — уточнил Никса.
Папа́ поморщился.
— И сбежали от Рихтера.
— Оттон Борисович ехал за нами, — возразил Никса. — Просто немного отстал.
— Почему? — спросил царь.
— Просто лошадь…
Здесь Саше захотелось дернуть Никсу за рукав или наступить ему на ногу. Брат явно сворачивал не туда.
Больше книг на сайте - Knigoed.net