— Я пишу книгу и мне нужен иллюстратор, — сказал Саша.
— А что за книга, Ваше Высочество? — спросил Крамской.
— «Мир в ближайшие 150 лет».
— Фантастика?
— Нет, футурология.
— Футурология?
— Наука о будущем. Хотя, конечно, первые пять-десять лет будут воспринимать как фантастику. А потом книга станет бестселлером, поскольку начнет сбываться.
Собеседник, кажется споткнулся на англицизме «бестселлер».
— Будет разлетаться, как горячие пирожки, по всему миру, — пояснил Саша.
— Вы так уверены? — улыбнулся Крамской.
— Поглядим, — пожал плечами Саша. — Если большая часть моих прогнозов будет ошибочна — значит, не станет бестселлером. Только и всего.
— А что примерно придется рисовать?
— Города будущего, дома будущего, поезда будущего, повозки будущего, дороги будущего. Да я вам набросаю. Коряво, но я объясню.
— До сих пор мне приходилось рисовать в основном прошлое, — заметил Крамской.
— Будущее интереснее. Беретесь?
— Попробую.
Саша выдал художнику задаток в пять рублей и со вздохом посчитал оставшееся: пять рублей девяносто копеек. Это было как бы не очень много. Ладно! С голоду авось не умрет!
После обеда явился Зиновьев и положил на стол толстый том под названием: «Воинский устав о пехотной службе».
— Александр Александрович, это надо будет выучить.
— Что весь? — с ужасом переспросил Саша.
— Первую часть.
Устав был 1848 года издания и начинался с нескольких страниц сокращений, вроде «Див. Нач. — Дивизионный Начальник», «Ад. — Адъютант» или «Фиг. — Фигура». Перестроечный общевойсковой устав 1990 года, который ему когда-то пришлось учить, Саша помнил весьма смутно, но кажется такой забористой шизы не было даже там.
— Помните его? — осторожно спросил Зиновьев.
И Саша не сразу понял, что воспитатель спрашивает про устав 1848-го года, а не 1990-го.
— Совсем не помню, — признался Саша. — Я его учил до болезни?
— Да. С понедельника у вас военный лагерь с первым кадетским корпусом.
— На сколько это?
— До сентября.
И Саша с отчаяньем понял, что три ближайших четверга у Мадам Мишель накрылись медным тазом. Вместе со встречей с министром образования и переговорами с промышленниками.
— Это обязательно? — спросил Саша.
— Да, — сказал Зиновьев.
Кто бы сомневался! Мысль о том, что ребенка нужно спрашивать, хочет ли он ехать на военные сборы, была слишком продвинутой для местных обитателей.
— Я ничего не помню, — сказал Саша. — Вообще ничего из военного дела.
— Значит придется вспомнить, — заметил воспитатель.
— Хорошо, — кивнул Саша. — Только мне надо написать письмо Елене Павловне, с извинениями.
— Пишите, — пожал плечами Зиновьев.
«Любезная Елена Павловна! — начал Саша. — Меня ссылают в Петергофский кадетский лагерь на три недели. Видимо, за слишком вольный образ мыслей. Так что, к моему великому сожалению, я не смогу присутствовать у вас на ближайших трех вечерах.
Но я не хочу терять времени. Я хотел встретиться с производителями карет для того, чтобы заказать у них подарок для моего брата. Делать что-то к определенной дате — не самое лучшее решение, но мне главное начать.
Можете переслать от меня письмо братьям Фребелиусам?»
И Саша взял карандаш, линейку, циркуль и принялся за чертеж велосипеда.
— Это тоже письмо к Ее Высочеству? — поинтересовался Зиновьев.
— Да, конечно, — вздохнул Саша.
— Вам раньше там нравилось, Александр Александрович, — заметил Зиновьев.
— В кадетском лагере?
Зиновьев кивнул.
— Может, и сейчас понравится, — сказал Саша. — Ночные посиделки у костра я люблю. Просто ломает все мои планы.
— Ночных посиделок не обещаю, там отбой в десять, — сказал Зиновьев. — Ночные маневры — да.
— Ну, это как возить саночки, но не кататься, — хмыкнул Саша. — Гитару хоть можно взять?
Зиновьев задумался, видимо, вспоминая Сашины шедевры. Ну, что там? «Мария», «Балаган», «Город золотой», «Прощальная 3» — все довольно православно, если конечно не обращать внимания на детали.
— Ладно, — подытожил Николай Васильевич. — Гитару можно.
Саша нарисовал отдельно колеса, отдельно цепную передачу, отдельно педали. Задумался насчет шин. Ни на одном местном экипаже шин не было. С чего бы? Каучук есть. Упоминался в статье о трансатлантическом телеграфном кабеле. Фирма «Макинтош» уже производит непромокаемые прорезиненные плащи. Была как-то реклама в тех же «Ведомостях». А шин нет. Может, до России не довалились?
И Саша начертил шину с камерой. Вроде, шина без камеры — это более продвинуто, но он не вполне понимал, как она устроена. Написал, что все это должно быть из резины. Нарисовал ниппель на камере и велосипедный насос.
Вспомнил про обратный клапан и нарисовал ниппель в разрезе. Вспомнил про колпачок и нарисовал колпачок с резьбой.
«Возможно, у англичан это есть, — подписал он рядом. — В крайнем случае, если это сложно, можно пока без шин. Но, если получится, думаю, и экипажам не помешает. Если дело пойдет, претендую на 50 % прибыли от продажи шин».
Саша подумал, что заявление крайне наглое, в шампунь и фонарики он все-таки вкладывался, а здесь явно не потянет. А также о том, когда именно его начнут называть Саша-50 %.
Ладно, сторгуется!
«Любезные господа! — начал Саша письмо к Фребелиусам. — Опытный экземпляр велосипеда я хочу подарить моему брату государю цесаревичу Николаю Александровичу. Если конечно испытания пройдут успешно. Но это не значит, что нужно покрывать конструкцию позолотой. Чем она будет легче — тем лучше. К тому же экспериментальный экземпляр украшать бессмысленно — главное, чтобы работал. Поэтому чем дешевле — тем лучше. Колеса, думаю, должны быть примерно в два раза уже каретных.
Если наш опыт будет успешен, думаю, я и для себя закажу, и Володе (Великому князю Владимиру Александровичу) понравится. Мы введем моду на велосипеды, и это будет огромный челлендж для вашего бизнеса (на будущие 50 % претендую естественно)».
Саша засомневался, известен ли адресатам англицизм «челлендж», но переписывать было лень, и он оставил, как есть.
Там в будущем он уже сто лет не катался на велосипеде. Во-первых, было некогда, во-вторых, мешал значительно возросший в последние годы лишний вес. Но когда-то, во времена перестроечной юности — это было очень прикольно!
— А как насчет устава? — поинтересовался Зиновьев.
— Сейчас, сейчас, — сказал Саша.
«Во сколько может обойтись опытный образец велосипеда?» — спросил он господ Фребелиусов.
И подписался: «Великий князь Александр Александрович».
Запечатал письмо и вручил лакею.
И, наконец, со вздохом принялся за устав.
— Николай Васильевич, а Никса едет? — спросил Саша.
— Конечно.
Это несколько противоречило версии о ссылке в солдаты за невосторженность ума.
— Ему тоже надо учить устав? — поинтересовался Саша.
— Он его знает.
— Монстр! — заключил Саша.
При ближайшем рассмотрении николаевский устав производил несколько лучшее впечатление. От советского его отличала бóльшая конкретика (вплоть до числа шагов от палатки до ружейной пирамиды) и целевая аудитория: он был написан для офицеров и посвящен обучению рекрутов. По крайней мере, первая часть.
Перестроечный устав стал предательски всплывать у Саши в памяти: некоторые определения, вроде «фланга» или «шеренги» совпадали один к одному. Зато всей этой шагистикой советский устав увлекался на порядок меньше.
И Саша подумал, как бы, отвечая текст, случайно не процитировать какое-нибудь решение съезда КПСС или ленинскую работу.
— Николай Васильевич, а у нас есть военная доктрина? — осторожно спросил он.
— Военная доктрина? — переспросил Зиновьев.
— Ну, глава в уставе, где сказано о том, когда и как мы вступаем в войны, и как предпочитаем воевать. Ну, что война — это вообще плохо, мы мирные люди, но наш броне… В общем, если вдруг на нас напали или если надо помочь кому-то. Например, венгры или поляки, или еще кто, зачем-то возмечтали о свободе, мы должны тут же исполнить свой интернациональный долг, вмешаться и вдарить так, чтобы больше ни о какой независимости и не думали. И смирно стояли в стойле.
— Какой долг? — переспросил гувернер.
— Интернациональный, — повторил Саша.
Он совершенно точно помнил, что именно с этого начинался устав образца 1990 года.
— Русская армия воюет за веру, царя и отечество, — вздохнул Зиновьев.
— Это понятно, — кивнул Саша. — А в Венгрии что делали?
— Австрийский император попросил помощи у государя Николая Павловича, вашего дедушки.
— В подавлении Венгерского восстания?
— Мятежа, — поправил Николай Васильевич.
— Да, конечно мятежа. Они же проиграли.
Гувернер вздохнул.
— То есть, если дружественный государь не попросит, мы на чужую территорию не заходим? — поинтересовался Саша.
— Обычно нет. Хотя на все воля государя.
— Понятно, как в Крымскую.
— У России были не только поражения.
— Конечно. Просто свежо предание. А у нас свободная тактика?
— Свободная тактика?
— Я, возможно, что-то перепутал, есть немецкий термин. Он вылетел у меня из головы, видимо, вместе со всем немецким, но точно начинается на «A», а заканчивается на «taktik».
Зиновьев пожал плечами.
— Не знаю.
— Странно, мне казалось, что это из эпохи Фридриха Великого.
— А что за тактика?
— Суть в том, что вместо детального приказа дается некая общая директива, в рамках которой младшие офицеры могут действовать самостоятельно, без приказа, по своему усмотрению. Более того они могут и даже должны нарушить приказ, если он перестал соответствовать обстановке. Так одному немецкому майору был дан приказ, условно говоря, стрелять из точки А в точку В и удерживать некую высоту. Но обстановка изменилась, а он продолжал исполнять приказ. Что естественно ничем хорошим не кончилось. Майор потом оправдывался тем, что прусский офицер должен исполнять приказы командования так, словно это приказы самого короля. И тогда принц Фридрих Карл, который командовал тогда прусской армией, сказал бессмертную фразу, которая, говорят, выбита золотыми буквами под сводами немецкой военной академии:
«Его величество сделал вас майором, так как верил, что вы сообразите, когда не следует повиноваться его приказам».
— Принц Фридрих Карл? — переспросил Зиновьев. — Георгиевский кавалер?
— Не знаю. Может быть.
— Его Высочество еще слишком молод, чтобы командовать армией, — заметил Николай Васильевич. — И его изречения еще не выбивают золотыми буквами на стенах академий.
— Может быть, это другой Фридрих Карл, — пожал плечами Саша. — Мало ли в Пруссии Фридрихов Карлов!
Собственно, байку про свободную тактику Саша слышал там в будущем от Лёши — одного из своих подзащитных офицеров, который тащился от Вермахта и Бундесвера, но, чего уж, горазд был языком трепать. Может, и переврал что.
— В общем суть в том, что на офицерские должности надо брать тех, кто способен нарушить явно дурацкий приказ. А если не способен — то отсеивать. Что вы об этом думаете, Николай Васильевич?
— Что будет потеря управляемости и неразбериха. Конечно, солдат должен понимать свой маневр, но не нарушать приказы.
— А я бы к немцам прислушался, — возразил Саша.
И честно продолжил читать устав.
На ружейных приемах сломался и стал пролистывать.
— Что вы делаете, Александр Александрович? — поинтересовался Зиновьев.
— Я не помню ни одного ружейного приема, — объяснил Саша. — А изучать их теоретически бессмысленно, это тело должно помнить. А здесь даже картинок нет.
Положа руку на сердце, ровно два ружейных приема Саша все-таки помнил: «автомат на ремень» и «автомат на грудь». Но как-то сомневался в их актуальности.
— Рисунки были в уставе Павла Петровича, — заметил гувернер.
— Он еще актуален?
— Ружейные приемы — да. Вас им учили с пяти лет.
— Может быть вспомню, если мне показать, — предположил Саша.
— У вас был учитель унтер-офицер Тимофей Хренов. Не помните его?
— Нет. Он здесь? Может, он мне покажет?
— Это дядька ваш, — вздохнул Николай Васильевич.
— Я постараюсь все вспомнить, — сказал Саша.
— Хренов сейчас служит камердинером при Алексее Александровиче. Узнаю.
С восьмилетним младшим братом Алешей Саша общался мало и камердинеров его не помнил.
— Хорошо, — кивнул он.
Изучение ружейных приемов казалось занятием малоинтересным, но, видимо, неизбежным. Вроде знания того, что такое «ток» и «овин».
В ролевые игры он почему-то играл исключительно по средневековью: альбигойские войны-там, крестовые походы, знаменитое Ек-бургское «Завоевание рая». Так что, как должен выглядеть донжон, знал, как меч держать — тоже, и даже, как натягивать лук, а вот рекрутского учения не представлял от слова «совсем». И чтобы не съездить хоть раз хотя бы на игру по 1812-му году?
Впрочем, мода на 19-й век пришла позже, когда он давно бросил эту развлекуху.
Саша пролистал еще сотню страниц, залез в приложение и обнаружил документ совершенно прекрасный.
Он назывался: «Квитанция».
«Такого-то года, месяца и числа, — гласил документ, — дана сия квитанция Командиру такого-то полка, в том, что во время квартирования означенного полка в селениях таких-то, с такого по такое число, обывателям обид и притеснений делаемо не было, безденежно ни у кого не брано и нижние чины довольствовались положенным от казны провиантом. В удостоверение чего сим свидетельствую.
Подпись выдающего квитанцию».
Заглянул в начало. Ну, да! Эта часть устава относилась разумеется к мирному времени.
Вернулся, перечитал еще раз.
— Что вас так заинтересовало, Александр Александрович? — спросил Зиновьев.
— Квитанция про отсутствие претензий у обывателей. Николай Васильевич, это то, что есть, или то, что должно быть?
— То, что есть, — отрезал Зиновьев.
— Великолепно, — сказал Саша. — А то я, грешным делом, подумал, что такие квитанции под дулом пистолета заставляют подписывать.
— Нажаловаться можно, если под дулом пистолета.
— Ну, до царя-то далеко…
— До полицмейстера гораздо ближе.
— Ну… в мирное время… может быть. А если в военное и на чужой территории? Как следует поступать с мародерами?
— По военно-уголовному уставу — Сибирь.
— Ссылка? Каторга?
— Если без насилия.
— А если с насилием? Скажем, прошелся такой герой по вражескому городу. Погрузил на подводы ковры: 40 штук, часы старинные антикварные с боем, машину суперсовременную паровую, пианино: три штуки, ну и так по мелочи: шубы, кольца, цепочки. Хозяев расстрелял, а всех девиц с десятилетнего возраста обесчестил. Но последнее уже с сослуживцами. И подводы отправил домой любимой жене на родину. Итого 30 пудов. И приносят мне, как командиру, этот полный список и кладут на стол. Я как его? Не в идеале, а на самом деле. Под суд? Или говорю, что это все поклеп и подлая ложь, делаю его подразделение гвардейским и считаю, что все это его законные трофеи?
— За это смертная казнь, Александр Александрович.
— Реально? Нет же, вроде. Только за политические преступления.
— В военном уставе есть.
— На месте? Или все-таки под суд?
— Под суд.
— Отлично! Правовое, однако, государство. Вы бы знали, как вы меня утешили.
— Александр Александрович, откуда вы все это знаете?
— Об истинных обычаях войны? Читал где-то.
— Где? Не помните?
— По-моему, у Вальтера. Бессмертная повесть «Кандид».
«Кандида» Саша действительно в свое время прочитал для общего развития. Классика же!
— Вам еще рано читать такие вещи! — испугался Зиновьев. — И она запрещена!
— Николай Васильевич, во-первых, уверяю вас, мне вообще ничего не рано. Во-вторых, почему бы мне не почитать автора, с которым переписывалась моя прапрабабка?
— Где вы его взяли?
— Не помню. Я даже не помню, на каком языке читал. Помню, что там очень нехорошо про взятие крепости Азов русскими войсками. Про то, что русских убили очень много, и они сторицей отплатили за это. Азов был предан огню и мечу: не щадили ни женщин, ни детей, ни стариков.
— Вольтер, — поморщился Зиновьев. — Не то, что стоит принимать на веру. Туркам с семьями и имуществам разрешили покинуть город.
— Может быть, Вольтер и погрешил против истины ради обоснования своих идей. Но для него — это мелкий, проходной эпизод. Так, только одна из картин на тему «ужасы войны» — антивоенный пафос, независимо от национальной принадлежности комбатантов. А военно-уголовный устав у вас есть, Николай Васильевич? А то вы мне все неинтересные книжки приносите. Принесите мне интересную. И может быть папá смилостивится и отпустит меня, скажем, в училище правоведения. Все равно вояка из меня никакой.
— Хорошо, принесу.
— Он дедушкин?
— Да. Училище правоведения — вряд ли, но преподаватель права будет.
— Отлично!
— Вы знаете, насчет ваших способностей к военному делу…