– Сука!
– Сейчас же убирайся отсюда, подонок! Или…
– Что? Позовешь своих волкодавов?
– Где ты так нажрался?
– М-мы с Бежко его шедевр обмыли. Не пропадать же таким деньгам. Вот вмазали по двести коньячку. Не каждый день такая удача выпадает. – Он огляделся, взмахнул рукой: – А ты неплохо устроилась. Мебель хай-тек, занавесочки весьма концептуальные…
Татьяна одновременно и любила, и ненавидела его. Она бы с удовольствием устроила ему сцену, с криками, ругательствами, обвинениями. Но женская мудрость все же пришла на помощь. Агрессивно-вызывающий тон она сменила на мягкий, почти материнский.
– Андрей, пойдем на улицу, а?
– Что это с вами, Татьяна Михайловна? – сделал он удивленную мину. – Вдруг вспомнили, что вы еще и женщина, а не только высокий чин?
– Андрей, я прошу тебя.
– Только вместе с этой мазней, – показал он на картину.
– Пусть она висит. Мне нравится. Напоминает космос.
– Ха! Космос мужских снов, то бишь поллюций и оргазмов.
– Дурак.
– От такой и слышу. Да что ты понимаешь в мужских снах, сухарь в юбке?
– Так объясни.
– Это необъяснимо. И не для женского ушка.
– Надо же! «Ушка»!
– А что? Не уха же. Это у осла ухо, а у женщины – ушко.
– И ножка?
– Да, ножка.
– А я эту самую ножку вижу на этой картине.
– Да? Удивительно! Ну-ка, ну-ка?
Он подошел к картине вплотную и, слегка покачиваясь, стал изучать ее, очевидно, в поисках женской ножки. Татьяна чувствовала, что сейчас расхохочется. Она с трудом сдержалась, подошла к Андрею и пальцем показала на пятно, напоминающее ножку.
– А-а! И в самом деле. Интересно, с какой бабы, извиняюсь, натурщицы он ее писал?
– На унитазе?
– Почему?
– Ну писал-то на унитазе?
– Писал или писал? – Во втором слове он сделал ударение на первый слог.
– Андрей, прекрати балаган!
– Хм. Ты переняла мои словечки. Значит, я тебе не до конца опротивел. Хотя, собственно, почему я должен тебе опротиветь, а? За что ты так жестоко обошлась со мной, Таня?
– Пойдем в сквер, поговорим по душам. Я отвечу тебе на этот вопрос.
– Пойдем. А вот если бы я написал «Мужские сны», там была бы… Тьфу! Что за «тамбыламбы»? Короче, в мои сны попрошу только вас, Татьяна Михаллна! И ваши ножки, и ваши ушки… Поняли?
– Поняла. Пойдем.
Напрасно она подошла к нему так близко. Он сгреб ее в охапку с такой силой, что хрустнули косточки, и начал целовать.
Именно в этот момент Маре приспичило заглянуть в кабинет. Надо бы ее отучить от этой привычки, заглядывать в кабинет. Можно ведь в конце концов постучать, если не хватает ума нажать кнопку. Татьяна вырвалась из объятий, а Мара не нашла ничего лучшего, как ойкнуть и прикрыть дверь, и только потом постучала.
– Татьяна Михайловна, – сказала пунцовая от смущения Мара. – Вас приглашает Петр Гаврилович.
– Кхм! По какому вопросу?
– По Дню города.
– Хорошо.
Татьяна поправила прическу, одернула блузку, взяла со стола зеленую папку.
– Ты подожди меня в сквере напротив, я постараюсь быстро, – не глядя на Андрея, попросила Татьяна. – Пойдем, я провожу тебя.
Они сидели на скамейке в тени акаций и молчали. Татьяна вдруг подумала, что вот так она может просидеть с ним хоть весь день. Он, кажется, протрезвел и теперь чувствовал себя не так уверенно, как в кабинете.
– Таня, я в принципе знаю, на что ты обиделась. Из-за Оксаны? Но между нами ничего не было. Я имею в виду – снова. Она лишь позировала мне, и все. Хотя я тебя понимаю. Мне не надо было…
– Не будем об этом. Это уже прошло. Я даже измену простила бы тебе и побежала за тобой без оглядки куда угодно. Вот что ты сделал со мной, Ермилов!
– Но я не виноват.
– А я не виню тебя. Просто так сложилось. Рассудок здесь бессилен. Кто-то сверху, Бог, должно быть, водит нас по дорожкам судьбы, сталкивает, заставляет страдать и любить. Я никогда не переставала тебя любить. Никогда. Но я должна признаться тебе…
– Ты о Солодовникове?
– Да.
– Не надо. Я уже догадался. Такие дорогие и глупые подарки делают лишь обезумевшие от любви мужики. Вот я и напился с горя, а потом пошел на разборки. Эх, Таня, Таня! Зачем ты это сделала?