После визита Жака нас с Жанной вновь отправили на мельницу. Послужило ли причиной тому, опасение, что теперь точно известно наше местонахождение, или причиной было недовольство донны Изабеллы дружбой между Фернандо и Жанной, или у дона Алонсо были какие-то другие соображения — можно было только догадываться.
Рождественскую ночь мы с Жанной встретили в мельничьей башне. Старик-мельник и его жена были нам рады, присутствие ребенка скрасило им Рождество, а уж я вместе с ними не дала Жанне скучать.
А через пару дней после Рождество на мельнице стало непривычно многолюдно. Большая повозка привезла из замка женщин и детей, тепло укутанных и напуганных. Оказалось, что в замке разразилась красная болезнь — в наших краях ее называли краснянкой, из-за того, что больной весь покрывался красными пятнами и задыхался от сильного жара. Первыми свалились в беспамятстве монах в подвале и один из стражников. Никто не успел понять, что это за болезнь, как следом заболел старик-привратник и его маленький внук. Среди тех, кто заболел, были и донна Изабелла с Фернандо. Я знала об этой болезни не понаслышке. В Ла Курятнике от нее умерло много народу весной за год до того, как я вышла замуж за Филиппа. Испугавшись за Жанну, я запретила ей выходить из комнаты. Но, слава богу, прошло несколько дней, и стало ясно, что в башне все здоровы. Мельник и его жена говорили, что рады компании, но болезнь всех напугала, у многих в замке остались родные, и они не могли не думать о том, что с ними. Когда на мельницу из замка привезли запас провизии, женщины бросились расспрашивать возницу. Тот сказал, что за прошедшие дни умер стражник. Уж и не знаю, как я на такое решилась, но только я попросила женщин присмотреть за Жанной, а сама уговорила возницу взять меня с собой в замок.
Моего появления сначала никто и не заметил, только Хосефа, девушка, ходившая за больными в нижней зале. Она попросила посидеть там, пока она сбегает на кухню и поторопит с обедом. Донья Хуана разрывалась между комнатой, где лежали Фернандо с донной Изабеллой, и нижней залой, куда уложили других больных. Увидев меня, она ничего не сказала. С каждым днем больных становилось больше, и моя помощь была кстати. Фернандо и его мать лежали в жару. Из обрывков разговора между доньей Хуаной и Хосефой я поняла, что дон Алонсо отправился в Ордению за лекарем. Донья Хуана боялась, что по такому снегопаду никому туда не добраться, можно заблудиться или упасть вместе с лавиной в пропасть. И, едва ли найдется лекарь, который решится по такой погоде, рисковать своей жизнью, чтобы пробраться в отдаленный замок.
Умер внук привратника, потом — монах, которого на время болезни положили со всеми. Больных было много, и те, кто помогал их выхаживать, сами заболевали, как Хосефа. Я знала, что в этой болезни наступает кризис, после которого человек начинает выздоравливать, но пока ни один из больных не пережил кризиса. Я пыталась, как могла продлить борьбу, удержать жизнь в теле больного, но силы были не равны, и те, чей организм был слабее, умирали. Самую тяжелую часть работы по уходу за больными взял на себя Бернардо — один из воинов дона Алонсо. Он помогал поднимать их, чтобы сменить постель и одежду, он же с двумя другими мужчинами уносил их уже мертвые тела. Донья Хуана, я и другие женщины днем и ночью не отходили от постелей больных, поили их, кормили, обтирали, как могли, пытались облегчить их мучения. Снег все шел, и беспросветное небо добавляло тревоги.
Донна Изабелла, как и несколько человек до нее, умерла на рассвете. Все дни, пока ее бессознательное тело боролось с жаром, мне казалось, что своей заботой о ней и ее сыне, о других, я частично искупаю свою вину. Потому что я чувствовала себя виноватой. Перед ней и ее ребенком. Наблюдая за каждодневной жизнью замка, я постепенно, изо дня в день, прониклась симпатией к этой женщине. В отличие от других жертв болезни, чьи тела полив известью, складывали в общий склеп, не имея возможности похоронить их в промерзшей земле, ее тело Хорхе, капитан стражников, заменявший хозяина замка, оставил нетронутым, велев перенести его в отдельную залу до возвращения дона Алонсо. На постели, с которой унесли мертвое тело, осталось темнеть большое кровавое пятно. Вид этого пятна и утвердительный кивок Хосефы подтвердили мои догадки относительно того, почему болезнь у донны Изабеллы протекала так тяжело и так быстро — она была беременна.
А потом случилось маленькое чудо. По-иному мы все сейчас это назвать не могли: одна из больных девушек, Анита, пережила кризис. Это означало, что болезнь можно победить, что у многих еще есть шанс выжить. Но, ослабляя надежды, рядом умер оруженосец.
Но больше всего я боялась за Фернандо. Его маленькое тельце болезнь изнуряла, он тяжело метался в бреду, и тонким слабым голосом звал маму. Вместе с донной Изабеллой ушла в небытие одна маленькая, так и не начавшаяся жизнь. И вот теперь Фернандо был на волосок от смерти. По ночам, дежуря у его постели, я беззвучно молилась о том, чтобы Господь сохранил ему жизнь.
Дон Алонсо вернулся, он привез с собой лекаря. Они вместе зашли в комнату Фернандо. Лекарь осмотрел мальчика. То, что мы делали, пытаясь сбить жар, он одобрил, и попросил показать остальных больных. Я провела его в нижнюю залу. Он осмотрел все, потом спросил, где размещаются здоровые обитатели замка. Он велел разграничить больничные покои и покои для здоровых. С больными нужно было оставить лишь несколько человек для ухода, желательно тех же, что и сейчас. Следовало разделить провизию, и сделать так, чтобы две половины замка не могли общаться друг с другом. Донья Хуана занялась этим, а я осталась с больными.
На следующий день похоронили донну Изабеллу. Я не спустилась в склеп с другими, кому-то нужно было присмотреть за больными, и пока мэтр Джованни, лекарь, был с Фернандо, я оставалась в нижней зале. Вечером, когда я пришла сменить донью Хуану у постели Фернандо, дон Алонсо был там. Он просидел в комнате Фернандо всю ночь, неподвижно уставившись в одну точку, так, что временами мне казалось, что он спит с открытыми глазами. Иногда он вздрагивал, просыпаясь, и подходил к постели, посмотреть как там мальчик.
— Дон Алонсо, вам нужно отдохнуть с дороги, — сказала я, когда он в очередной раз склонился над сыном.
Он посмотрел на меня как-то странно.
— Вы… — он протянул руку и крепко сжал в кулаке ворот моего платья. — Как вы здесь оказались? Как вы пробрались сюда из мельничьей башни? Кто помог вам? — его рука подняла меня и оттащила от постели, — И зачем? Думаете, я не знаю? Там, где вы, всегда умирают люди. И всегда вовремя. Как ваш первый муж, как дон Педро, как моя жена, и этот монах… — мне не хватало воздуха, своими руками я пыталась ослабить железную хватку, — Вы просто ведьма. А может того хуже, хладнокровная отравительница? — спиной я уперлась в стену и почувствовала, как его пальцы еще теснее обхватили горло. — Я не позволю вам убить Фернандо, — я задыхалась, изо всех сил пытаясь не потерять сознание.
— Синьор Алонсо, что вы делаете? Вы с ума сошли? Отпустите донну Алисию, — мэтр Джованни, с трудом протиснувшись между мной и доном Алонсо, помог мне освободиться.
Я выбежала из комнаты.
Под утро меня должна была сменить донья Хуана, я пошла позвать ее, и нашла в постели, без памяти, с лицом в красных пятнах.
Не знаю, каким нечеловеческим усилием, все, кто ухаживал за больными, держались на ногах. Нас осталось мало, и всем пришлось взять на себя двойную долю работы. Мэтр Джованни старался поспеть повсюду и в своем почтенном возрасте, устав, иногда засыпал у постели больного. Тогда его раскатистый храп помогал мне не спать.
В комнату Фернандо я не поднималась весь следующий день, оставаясь в нижней зале с другими больными, и высвобождая мэтру Джованни больше времени, чтобы быть с Фернандо. По всем признакам у мальчика скоро должен был начаться кризис. Вечером мэтр Джованни спустился в нижнюю залу для осмотра больных. Число умерших перевалило за десяток. Старик привратник и одна из девушек с кухни были очень плохи. Осматривая их, мэтр Джованни огорченно прищелкнул языком — надежды, что они доживут до утра, почти не было. Я спросила его о Фернандо. Мэтр Джованни сердито ответил:
— Донна Алисия, ваша помощь мне очень ценна в отношении каждого больного, но мы оба знаем, что и вам и мне будет спокойнее, если с Фернандо сейчас останетесь вы. И думать о чем-либо другом теперь не к месту и не ко времени. То же самое я сказал синьору Алонсо, и, думаю, он меня понял.
Я поднялась и осторожно вошла. Не то, чтобы я испугалась дона Алонсо — я выросла с тремя братьями, да и по части дебошей, устраиваемых королем и его друзьями, у меня был большой опыт. При том состоянии, в каком дон Алонсо был в тот вечер, я даже не могла на него обижаться. Когда я вошла, дон Алонсо, отстранив девушку-сиделку, сам поил Фернандо. Я остановилась поодаль на безопасном расстоянии. Опустив голову сына на подушку, он обернулся. Он смотрел на меня, я на него. На шее у меня остались синяки от его пальцев. Потом он поднялся и отошел в сторону, освобождая мне место.
Фернандо протяжно, тонко застонал. Дон Алонсо вздрогнул, будто его ударили. Голова Фернандо несколько раз быстро приподнялась, и все питье, которое с таким трудом перед этим в него влили, оказалось на постели. Я успела лишь поддержать его голову, чтобы он не закашлялся. Дон Алонсо поднял Фернандо, и, взяв на руки, принялся ходить туда-сюда. Пока я перестилала постель, он носил его на руках, прижимая к себе и повторяя, словно заклинание от отчаяния:
— Ты не умрешь. Ты не можешь умереть, сынок.
Я взяла чашу с питьем. Дон Алонсо сел и усадил Фернандо к себе на колени.
— Держите ему голову чуть повыше, — я поднесла ложку к губам Фернандо.
Поить его было сложно, сам ребенок почти не глотал. У Фернандо был очень сильный жар. Все указывало на приближение кризиса, но ослабленное тело мальчика могло не осилить его.
Я боялась отойти от него на минуту, иногда он начинал задыхаться, жар был такой, что временами его били судороги. Я переворошила весь ларец с травами, запас там оставался небогатый и небольшой, но из того, что было, я сделала отвар, в надежде, что он поможет. Я специально отпила сама перед тем, как дать его выпить Фернандо, чтобы никто не подумал, что я хочу его отравить. Впрочем, это облегчило его мучения лишь на время. Больше трав, чтобы сделать настойку не осталось. Единственное, чего было в избытке и что еще могло помочь — вода с уксусом. Все время я обтирала его тело водой, и давала ему пить, как можно больше.
Вечером второго дня кризис миновал. Все еще очень горячий, Фернандо открыл глаза и впервые за много дней осмысленно посмотрел на меня. Я позвала:
— Дон Алонсо, скорее! Он пришел в себя.
Дон Алонсо подошел к постели. Веки Фернандо несколько раз тяжело мигнули, и он погрузился в сон. Но на сей раз я ясно увидела, что этот сон был сном выздоравливающего.
— Самое страшное позади. Теперь он будет поправляться.
Дон Алонсо согласно кивнул. Он смотрел на исхудавшее тельце сына тревожно и внимательно, как смотрят все родители, когда понимают, как хрупка юная жизнь, которую они породили, и как мало мы можем ее защитить. Со времени своего возвращения он оброс бородой, и эта борода сильно изменила лицо, сделав его старше и мягче.
Я подумала о Жанне. Бедная моя девочка. В заснеженной мельничьей башне, окруженной холодом и болезнью, как она там? С башни регулярно подавали сигналы, что все здоровы, но мне казалось, я не видела дочь целую вечность.
— Вы устали. Идите спать. Я сам побуду с Фернандо, — дон Алонсо подошел к столику, где я раскладывала посуду. Он взял меня за запястье в сером шерстяном рукаве, приподнял мою руку и поцеловал, сказав — Я благодарен вам за то, что вы выходили моего сына.
Он сказал это просто и искренне, так, что это не отменяло ничего, что было между нами, но позволяло и впредь пока быть союзниками против общего врага — болезни. И я почувствовала, что действительно очень устала.
За прошедшие трое суток я почти не сомкнула глаз. С тех пор, как в замок пришла болезнь, спать удавалось лишь урывками, и пару раз я уже ловила себя на том, что теряю границы сна и яви, засыпая на ходу или, наоборот, видя во сне то, что собиралась делать наяву. Я страшно хотела спать.
Через несколько дней старик-привратник умер. Донья Хуана и Хосефа могли стать следующими. Мэтр Джованни и я теперь почти все свое время проводили в нижней зале. Дон Алонсо оставался с Фернандо по ночам, а мы с мэтром Джованни и Бернардо по очереди дежурили у остальных. Днем к этому добавлялись хозяйственные заботы. Нужно было распределять провизию, готовить, следить за тем, чтоб у больных была чистая постель. После того, как слегла донья Хуана, эти заботы постепенно перешли ко мне. Не было слуг и господ, только больные и здоровые люди, и даже дон Алонсо днем, обойдя замок и убедившись, что все в порядке на здоровой половине, снег счищен, где нужно, дымоходы не завалило, и никто не устроил пожара от усталости, сменял кого-нибудь из нас у постели больных. Я чувствовала, что все мы, кто присматривал за больными, уже ослабли сами, засыпали на ходу, и мне показалось разумным сменить несколько человек, дать им отдохнуть, отправив на здоровую половину, а самим получить оттуда свежие силы. Мэтр Джованни сказал, это опасно, он считал, что за две прошедшие недели никто не заболел именно потому, что люди жили раздельно, и новые помощники, заразившись, в итоге могут пополнить ряды больных. Долго убеждать меня ему не пришлось.
Дни и ночи сливались в одни бесконечные снежные сумерки. У Хосефы прошел кризис, умерла Мария, девушка из прачек, Фернандо тоненьким голоском требовал от отца, чтобы тот рассказал ему историю. Фернандо почти ничего не весил, от мальчика осталась одна тень, даже приподняться на постели ему было трудно. Сейчас его нужно было хорошо кормить, а он не хотел есть, пока ему не расскажут какую-нибудь историю. Он ни за что не хотел оставаться один, и днем я постоянно оставляла с ним кого-нибудь, а если выпадала спокойная минутка, оставалась с ним сама. Когда он спросил про маму и про Жанну, я сказала, что сейчас им сюда нельзя, и они придут, когда он совсем поправиться. По вечерам дон Алонсо поднимал с ним возню и рассказывал о приключениях разных рыцарей. Урывками я слышала куски этих рассказов, они были разные, иногда смешные, иногда нелепые, иногда страшные, похожие не на обычные рыцарские сказания, а скорее на настоящую жизнь, с такими подробностями, о которых я раньше понятия не имела. Когда Фернандо рассказ особенно нравился или, наоборот, казался непонятным, он заставлял повторять его снова и снова, до бесконечности, и благодаря этому некоторые из них мне удалось прослушать целиком. В какой-то момент я поняла, что это были не просто рассказы, а история их рода, не парадная и не приукрашенная, передававшаяся в таком виде из поколения в поколение. Дон Алонсо обещал Фернандо, когда он выздоровеет, подарить ему настоящий меч и маленького пони, чтобы он мог учиться ратному делу, и Фернандо несколько дней нетерпеливо спрашивал, насколько он уже поправился. В конце концов, он сказал, что мы лечим его слишком медленно и надо бы побыстрее. Я сама была бы рада ускорить выздоровление, но, к сожалению, у меня не было ни магического жезла, ни волшебного питья, чтоб это сделать. Ночью Фернандо вел себя спокойнее, с ним был отец, но днем, когда его не было рядом, Фернандо часто капризничал, требовал что-нибудь такое, что было привычным в его обычной жизни, до болезни. Жанна могла бы отвлечь его, но, не смотря на то, что после Марии больше никто не умирал, и с каждым днем увеличивалось число выздоравливающих, я вздрагивала от одной мысли о том, чтобы вернуть ее в замок. К тому же, стояли сильные морозы, и снега навалило столько, что на крышах пришлось ставить подпорки, а на дворовых проходах факелы горели теперь и днем, и таявший от их тепла снег по специально проложенным желобам стекал в пропасть, заменявшую замку защитный ров.
Постепенно становилось легче. Выздоравливающие помогали ухаживать за более слабыми. Скоро можно было бы опять объединить всех вместе, и я думала о том, что для этого нужно сделать. В первую очередь следовало сжечь одежду и постель больных, тщательно вычистить посуду и покои. Мы говорили об этом с доньей Хуаной, и, не смотря на то, что ей было жаль уничтожать столько добра, она согласилась со мной, сказав, что иначе весной, с первым теплом, болезнь может разгореться снова. Мы рассказали об этом дону Алонсо, и наутро часть мужчин принялась расчищать снег во дворе. Они выгребали снег и сбрасывали его в пропасть через амбразуры. Удалось расчистить небольшую площадку, и, воспользовавшись несколькими ясными днями, мы сожгли все, что было можно. И как раз вовремя. Начался март, и небо снова заволоклось тучами. С такими усилиями расчищенная площадка вновь покрылась снегом по колено. Мэтр Джованни, теперь, когда все выздоравливали, считал свою миссию оконченной и тяжко вздыхал о том, что по такой погоде ему еще долго отсюда не выбраться. Но наше заточение в больничных покоях закончилось, и после дней, проведенных там, замок казался мне просто огромным. Мэтр Джованни вытребовал себе отдельные покои, и теперь, все чаще уединялся там, занявшись сочинением медицинского трактата.
Однажды, когда я поутру пришла посидеть с Фернандо, он спросил:
— Это правда, что мама теперь на небе, вместе с девой Марией?
Я осторожно ответила:
— Правда, но она может тебя видеть и все про тебя знает.
— А я ее увижу?
— Нет, Фернандо, ты ее не сможешь видеть, она будет приходить только во сне.
— Это потому, что она умерла?
— Кто тебе сказал, что она умерла?
— Папа. И про то, что она на небе тоже.
— Твой папа правильно сказал. Все люди, когда умирают, попадают на небо. Давай мы с тобой сейчас будем кушать.
Я покормила его, и, чтобы отвлечь, рассказала о лошадках, которые пасутся на лугах в Альтамира. Фернандо слушал меня очень внимательно, а потом сказал: