Любаша Литовченко была девушкой довольно симпатичной и общительной, приятной во всех отношениях, если не обращать особого внимания на некоторую избалованность, что при ее-то родителях, директоре горпищеторга и актрисе драмтеатра, было вроде как бы явлением вполне естественным. Вернее, это раньше ее папочка был в городе весьма известной персоной, дружбы с которой искали все без исключения. Когда же само понятие дефицита кануло в Лету, Георгий Владимирович как-то враз потерял привычную для себя популярность. С материальным благополучием по-прежнему все было в порядке, а популярность… На что ему та популярность? Вот супруге его, Екатерине Доброславской, популярность бы не помешала, да как-то не сложилось у нее с актерской славой, даже столь громкий псевдоним не помог. В пору незаменимости Георгия Владимировича в любых городских кругах ей, конечно, не доводилось скучать без ролей, но вот последнее время с занятостью в спектаклях стало как-то напряженно, разве что подкинет режиссер рольку свихнувшейся на почве нереализованности старой девы, а то и вовсе какой-нибудь старушки-Шапоклячки, вот тебе и все актерство.
Любаша же к вниманию и восхищению окружающих привыкла с детства. Ее любимым вопросом был 'А кто у тебя родители?' О, как только собеседники слышали ее ответ, в их глазах читалось такое уважение, что Любашины плечики сами собою распрямлялись, аккуратненький носик становился вдруг вздернутым — или это она его незаметно для себя задирала? — и в глазах горело торжество. Последнее время собеседники, увы, совершенно перестали реагировать на папенькину должность, интересуясь разве что фамилией маменьки-актрисы. Услышав же яркую фамилию, тщетно пытались припомнить ее обладательницу, да как-то ни у кого это не получалось, и собеседники, не особо скрывая разочарования, хмыкали удивленно-насмешливо: 'Доброславская? Нет, не слышал про такую. Видимо, не первого эшелона актриса'. Речи такие Любашу глубоко задевали, да сама себе вынуждена была признать: таки да, маман действительно актриса не первого эшелона. И, увы, даже не второго…
Однако гордыня ее, ныне абсолютно ни на чем не основанная, ничем не подкрепленная, никуда не делась. Любаша окончила факультет иностранных языков педагогического института, надеясь сделать карьеру переводчицы в какой-нибудь супер-пупер-популярной финансовой компании, с постоянными заграничными командировками, с переговорами на высоком уровне, с фуршетами и приемами в дорогих ресторанах. Любаша мечтала о том, как будет украшать собственной персоной российский дипломатический корпус, как восхищены будут ее неземною красотой многочисленные высокопоставленные иностранцы, как увезет ее куда-нибудь в Америку, Канаду или Англию, в крайнем случае в Австралию какой-нибудь дипломат, а может, даже посол, на худой конец — временный поверенный.
Но вместо сногсшибательной карьеры переводчицы после окончания института Любаша оказалась обычным учителем английского языка в самой обычной средней школе. И при этом даже считала, что ей еще крупно повезло, ведь практически все сокурсницы, за исключением разве что благоразумно успевших выйти замуж и родить ребеночка, вынуждены были на бесконечно долгих три года покинуть уютный город ради того, чтобы преподавать английский язык в самых отдаленных деревнях области. Любашу от такой малопривлекательной перспективы спас папенька, воспользовавшийся старыми, приобретенными еще в пору тотального дефицита связями.
Любаша взрослела, хорошела, приобретала опыт общения с мужчинами. Бывшие сокурсницы, так неудачно уехавшие отрабатывать диплом в жуткую тмутаракань, успели вернуться в родной город. Причем практически все вернулись не одни — каждая при встрече хвастала перед подругами обручальным колечком. И пусть само по себе колечко совсем тоненькое, самое дешевенькое из того, что можно было приобрести из золота, ценность в данном случае имело не само кольцо, а то, что оно символизировало. А символизировало оно ни много, ни мало а наличие мужа, семейного счастья, у некоторых даже ребенка. А главное — статус. Статус замужней женщины. А раз замужней, стало быть, востребованной, нужной, правильной, значит, хотя бы один мужчина на свете не мог обойтись без нее. Пусть не городской пижон, пусть не 'заслуженный банкир Российской Федерации', пусть всего лишь деревенский тракторист или зоотехник, но муж являлся живым свидетельством, доказательством того, что его супруга — не бракованная, не ущербная, правильная женщина. И неважно, насколько она хороша внешне: она замужем, — значит, судьба ее удалась, значит, она исполнила свое женское предназначение.
Конечно, при таких вот неожиданных встречах с бывшими однокурсницами Любаша, что называется, держала хвост пистолетом, хорохорилась, отвечая на молчаливый вопрос приятельницы, красноречиво поднявшей бровки при виде неокольцованного Любиного безымянного пальца:
— Не дождетесь! Я птица вольного полета, замужество не для меня! Еще не хватало обслуживать какого-нибудь потного идиота, провонявшего дом своими носками. Я — женщина, а не какая-нибудь там 'супруга'! Вот посмотрим лет через десять, кто из нас был прав. Я и через десять лет буду бабочкой, порхающей с цветка на цветок, питающейся божественным нектаром, а ты наверняка превратишься в тетку неопределенного возраста, торгующую на базаре излишками сельхозпродукции с собственного огорода.
При этом взирала на собеседницу свысока, победительницей, демонстрируя собственную независимость. Приятельница, взглянув недоуменно, спокойно отправлялась по своим семейным делам, а Любаша снова оставалась одна, с разбитым сердцем. И пусть она гораздо симпатичнее этой замужней замухрышки, и пусть у нее, в отличие от той деревенщины, куча ухажеров, но ведь замуж-то ни один не зовет. Как в ресторан или там в театр (по контрамарке, добытой любящей мамашей), как в постельке покувыркаться — это запросто. А утром максимум, что услышишь от ухажера, так 'Ну пока, я как-нибудь позвоню'. 'Как-нибудь', между прочим, понятие растяжимое… А ведь Любе-то уже, увы, давно не двадцать два. И даже не двадцать пять…
И заметила Люба одну странную закономерность. Стоило на ее горизонте объявиться кому-нибудь, хотя бы с большой натяжкой смахивающему на ее будущего супруга, хоть более-менее регулярно выводящему ее в свет (ну или пусть не в свет, пусть свидания их проходили в менее романтическом смысле, но зато регулярно), как тут же в ее жизнь врывался друг детства, Андрюша Потураев.
Андрюша, парень приятный во всех отношениях, раньше воспринимался Любой не более чем приятель, вынужденный друг, с которым когда-то любили сиживать под столом во времена пышных родительских застолий, прикрывшись длинной скатертью, и, пользуясь перекуром взрослых, втихаря таскать со стола бокалы с остатками шампанского. Нынче же, когда столь остро встал вопрос о замужестве, Люба стала рассматривать его со своих меркантильных позиций. А что, почему бы, собственно, и нет? Андрюшка внешне вполне симпатичный парень, даже, пожалуй, гораздо более чем все ее ухажеры. Неплохо воспитан, образован, а главное — совсем не нищий. Не сказать, что супер-удачливый бизнесмен, всего-то навсего директор какого-то пошивочного цеха, но ведь есть надежда, что в будущем все изменится в лучшую сторону. Родители их, опять же, дружат почти всю сознательную жизнь. Ну а что никогда раньше не видела в нем мужчину… Конечно, трудно вот так, в одночасье, воспылать вдруг неземною любовью к тому, кого знаешь с малолетства, с кем когда-то за компанию сидели на горшках, кого считаешь не столько мужчиной, сколько братом, и сама по себе мысль о плотской с ним любви приводит в ужас, напоминая о кровосмешении. Но ведь на самом деле они не являются кровными родственниками, тогда почему бы и нет? А чувства… Что чувства? Что толку с тех чувств? Любаше ведь уже не однажды доводилось сгорать от неземной любви, да только все эти влюбленности лишь разбивали ей сердце, не оставляя на память ровным счетом ни одного позитивного воспоминания.
Однако Андрюша вел себя крайне странно. Добившись Любашиного внимания, избавившись таким образом от конкурента, Потураев, так и не доказав свою любовь на деле, не подтвердив ее хотя бы каким-никаким завалященьким поцелуем, не говоря уже о большем, немедленно исчезал с горизонта. И Люба могла его вновь лицезреть лишь тогда, когда в ее ближайшем окружении появлялся очередной поклонник. Вот тогда Потураев снова возникал из ниоткуда, порхал ревнивым голубем вокруг своей голубки, едва ли не физически оттесняя противника, и, удалив соперника с поля сражения, вновь исчезал, словно его и не было.
Сказать, что Люба была заинтригована подобным поведением Потураева — ничего не сказать. Она сходила с ума от неведения, она готова была признать, что влюбилась в паршивца, которого раньше за мужчину-то не держала, а ныне едва ли не круглосуточно мечтала даже не о замужестве, а — о боже, срамота-то какая — о безудержном, животном сексе. Придумывала себе подробности, которых на деле, быть может, и существовать не могло, ведь Андрюшка-то, хитрый негодяйчик, даже не поцеловал ее ни разу. Зато умудрился своим более чем странным поведением та-а-ак распалить Любашино воображение, что она днем и ночью грезила именно о физической близости с другом детства. Естественно, конечной целью, самой главной мечтой, было заарканить Потураева, как можно скорее под торжественный марш Мендельсона прибрать к рукам его фамилию, но это была программа-максимум, которая грела не столько сердце, сколько разум. Программа-минимум же была более приземленная: познать невиданное раньше физическое наслаждение с Андрюшечкой. Пусть даже оно и не закончится походом в загс, лишь бы наконец познать на практике — что же он, Потураев, за птица такая, что же он представляет из себя как самец. А по всему выходило, что самцом он должен быть знатным, отменным — недаром же она о нем так мечтает душными одинокими ночами. Странный довод, конечно, да только Любаше он казался очень даже веским. Нет, не может быть, чтобы Андрюшка, маленький паршивец, оказался совершенно бездарным любовником. 'Маленьким паршивцем' Любаша именовала его про себя, по давней, уже забыв из чего возникшей, привычке, невзирая на очень даже немалый ныне его рост, неизменно ассоциируя его с тем маленьким Андрюшкой Потураевым, другом детства и соратником по мелким безобразиям.
И Любаша взяла инициативу в собственные руки, припомнив выражение, почерпнутое когда-то на уроках литературы: 'Нельзя ждать милостей от природы. Взять их у нее — наша задача'. Она совсем не была уверена в авторстве этой цитаты, лишь ассоциативный ряд каким-то немыслимым образом подсовывал ей смутный образ циничного Базарова. Важным для Любаши было не авторство мудрого выражения, а лишь то, что цитата в данный момент полностью отвечала ее желаниям и устремлениям, а потому приняла подсказку с благодарностью, как руководство к действию. Все правильно, она должна строить свое счастье собственными руками — кроме нее самой, никто не озаботится этим вопросом.
Сказано — сделано. Любаша извечными женскими хитростями и уловками привлекла внимание к собственной персоне физрука из своей же школы. И пусть ее абсолютно не устраивал ни интеллектуальный уровень Сергея Константиновича Бочарова, ни, естественно, его материальное положение, ни его общественный статус — на данном этапе было гораздо важнее то, что Сергей Константинович, или просто Сережа, внешне выглядел потрясающе заманчиво: высокий красавец с фигурой атлета. Просто идеальный исполнитель предназначенной для него роли. Любаше и потребовалось всего-то пару раз смущенно улыбнуться да стрельнуть глазками — и спортивный Бочаров, как неуклюжий медведь, угодил в ее капкан. Теперь следовало серьезно поиграть на нервах Потураева.
Как и ожидала Любаша, тот появился незамедлительно. Не обладая особой фантазией, как и прежде, стал приглашать Любу в рестораны да театры, да вот тут-то и вышел прокол: Любушка категорически отказывалась от общества друга детства, всячески демонстрируя дикую влюбленность в атлета Сереженьку. Больше того, намекнула даже на возможное замужество. В отличие от мамы, актриса из Любаши, видимо, вышла бы довольно неплохая, потому что Андрей, как первоклассник, клюнул на эту уловку и, минуя этап ухаживаний, сразу сделал Любе предложение. И не какое-нибудь малоприличное (хотя Люба-то как раз и от такого бы не отказалась), а самое что ни на есть важное в жизни каждой женщины — предложение руки и сердца. Стоит ли говорить, что Любаша согласилась, не попросив даже времени на размышление.