Только это оказалась не наша карусель.
В зале раздался механический голос:
- Пассажиров, прибывших рейсом Е1179 из Лондона, просим пройти за своим багажом к карусели номер четыре.
И это невзирая на то, что надпись над каруселью номер два все последние двадцать минут уверяла нас, что наш багаж появится именно здесь.
Отпихивая друг друга, все рванулись к четвертой карусели. Люди толкались так, будто от этого зависела их жизнь. Тут уж им было не до младенца на моих руках.
В результате я оказалась в самом дальнем конце.
Некоторое время все было в норме. Я даже успокоилась.
Старалась выглядеть бодро, пока люди вокруг меня один за другим снимали с движущейся ленты свои вещи.
"Ни один человек в здравом уме не станет красть чемоданы, набитые детскими подгузниками и сосками", - уверяла я себя. Еще я достаточно доверяла персоналу аэропорта Дублина и не думала, что они направят мои вещи куда-нибудь в Дарвин. Или на Марс.
Но когда единственной вещью на ленте осталась сумка с клюшками для гольфа, у которой был такой вид, будто она каталась там с конца семидесятых (она проехала мимо меня четырнадцать раз), а я осталась одна с ребенком у карусели, мне пришлось начать читать надписи на стене.
"Так и знала, что когда-нибудь это случится, . - подумала я с тоской. Готова поспорить, это тот гомик с четками".
Я принялась метаться по аэропорту в поисках бюро находок. Наконец я обнаружила небольшой офис с двумя веселыми носильщиками.
- Входите, входите, - пригласил меня один из мужчин, когда я нерешительно остановилась на пороге. - Чем мы можем вам помочь в этот прекрасный дождливый ирландский день?
С трудом сдерживая слезы, я поведала свою печальную историю об украденных вещах.
- Не волнуйтесь, миссис, - сказал один из носильщиков. - Их вовсе не украли. Только потеряли. Я сейчас все найду. У меня горячая линия прямо к святому Антонию.
И что бы вы думали? Через пять минут он вернулся с моими вещами.
- Это ваше, лапочка? - спросил он.
Я уверила его, что мое.
- И в Бостон вы не собираетесь?
- Я не собираюсь в Бостон, - как можно спокойнее подтвердила я.
- Вы уверены? - засомневался он.
- Абсолютно.
- Что же. кто-то, видно, решил, что вы туда собрались, но не обращайте внимания. Теперь все в порядке, - засмеялся он.
Я поблагодарила его и направилась к тому выходу, над которым висела надпись "Без досмотра". Я пропихнула через проход свою тележку, своего ребенка и найденный багаж... И сердце мое упало, когда один из таможенников остановил меня.
- Не спешите. - попросил он. - Разве где-то пожар? Вам есть что предъявить?
- Нет.
- А это что у вас?
- Ребенок.
- Ваш ребенок?
- Да, мой ребенок.
Мое сердце перестало биться. Ведь я не предупредила Джеймса, что уезжаю. Но как он догадался, что я поеду именно сюда? Может, он сказал полиции, что я похитила ребенка? И все порты и аэропорты находятся под наблюдением? Они отберут у меня ребенка? И депортируют меня?
Я была в ужасе.
- Значит, - продолжил таможенник, - вам нечего предъявить, кроме ваших генов. - Он жизнерадостно заржал.
- Да-да, конечно, - еле выговорила я.
- Наш мистер Уайлд большой шутник, - заметил второй таможенник. Настоящий джентльмен.
- Да, разумеется, - согласилась я. - Вы меня ужасно напугали, - сказала я мистеру Уайлду.
Он приосанился и неожиданно подмигнул мне:
- Все в порядке, мэм. Делаю свою работу.
Приятно оказаться дома.
4
Я выскочила в зал для приезжающих. По другую сторону барьера стояли мои родители. Они стали меньше и как будто постарели с тех пор, когда я видела их в последний раз, шесть месяцев назад. Я почувствовала себя виноватой. Им обоим было под шестьдесят, и им приходилось волноваться за меня с первого дня моего рождения. Пожалуй, даже раньше, потому что я родилась на три недели позже установленного срока и они уже думали, что придется посылать комитет встречающих, чтобы выманить меня.
Я слышала о людях, опаздывающих на свои собственные похороны, но я умудрилась опоздать ко дню своего рождения!
Они беспокоились обо мне, когда мне было шесть недель и у меня начались колики. А когда мне было два года, я не желала есть ничего, кроме консервированных персиков. Они волновались, когда мне было семь лет и я отвратительно училась. Они беспокоились, когда мне исполнилось восемь и, хотя учиться я стала прекрасно, у меня не было друзей. Они сходили с ума, когда в одиннадцать лет я сломала лодыжку. Они волновались, когда я в пятнадцать лет отправилась на школьную дискотеку и одному из учителей пришлось вытаскивать меня оттуда пьяную в хлам и тащить домой. Они сходили с ума, когда мне стукнуло восемнадцать, я поступила в колледж и не посещала ни одной лекции. Они беспокоились, когда я оканчивала колледж и безвылазно торчала на лекциях. Они нервничали, когда мне было двадцать и я рассталась со своей первой настоящей любовью и две недели ревела, не выходя из темной комнаты. Они впали в панику, когда я бросила работу и поехала в Лондон служить официанткой. Тогда мне было двадцать три года.
Теперь мне почти тридцать, я замужем, и у меня есть ребенок, а им все равно приходится за меня волноваться. Несправедливо, верно? Не успели они с облегчением вздохнуть и подумать: "Слава богу, она нашла себе хорошего мужа, может быть, нашим волнениям пришел конец? Может быть, мы теперь можем волноваться за ее четырех младших сестер?" Но я тут как тут: уж извините, напрасные надежды - я вернулась, и на этот раз все куда хуже, чем раньше.
Неудивительно, что они выглядели такими серыми и унылыми.
- Слава богу, - сказала мама, заметив меня. - Мы уж решили, что ты опоздала на самолет.
- Простите, - промямлила я и расплакалась.
Мы обнялись, и они оба тоже расплакались при виде своей первой внучки.
Нет, все же придется ее как-то назвать.