Господи, как же она скучала по нему! Даже сидя рядом и ощущая его близость, тосковала по той интимности, которая связывала их крепче любого брачного свидетельства или брачной церемонии, крепче кольца, которое она носила на левой руке. Церемония могла бы и не состояться, свидетельство могло бы потерять силу после подписания других документов, а кольцо очень просто снять с руки. Но что делать с чувством? Может быть, если бы он поступил с ней так же, как она с ним... Нет, этого даже вообразить нельзя. Леон слишком добр, слишком честен и справедлив. Итак, начиная с сегодняшнего дня, она будет хорошей, справедливой, честной, трудолюбивой, доброй, щедрой, любящей... Она будет такой женой, какую он заслуживает. Станет для него всем, даже если он решит в конце концов с ней расстаться.
* * *
Ньют настолько хорошо водил автомобиль, что Леон как-то полушутя сказал, что пускай он и везет Кэсси и Бартона в Эль-Пасо. Но у Ньюта не было водительских прав, поэтому с поездкой ему пришлось повременить. Кэсси подробно объяснила мальчикам, чего не следует делать, пока они с Леоном будут в отъезде. Леон же, наоборот, рассказал, что им нужно будет сделать. Даже малышу Питу дали задание. Позднее, по дороге в Эль-Пасо, Леон сказал Кэсси, что мальчишек нужно чем-то занять, тогда у них просто не хватит времени на то, чего делать не следует. Кэсси поразила эта неопровержимая логика.
– Блестящая мысль! Ты прирожденный воспитатель.
Леон сердито посмотрел на нее.
– Хорошо, – пробормотала Кэсси, – таким образом ты приобретаешь опыт.
Какое-то время они ехали молча. Вывернув на шоссе, соединяющее Техас с другими штатами, Леон включил радио. Бартон решил, что теперь он может поговорить. Он так долго сдерживал свое любопытство, что сейчас расспрашивал Кэсси буквально обо всем, что они видели по дороге. Когда она уже не знала, что отвечать, и стала повторять одно и то же, Бартон начал приставать с расспросами к Леону. Тот, недовольно покосившись на Кэсси, решил привлечь себе на помощь фантазию. Если Кэсси видела лишь широкий простор, горы вдалеке, а вдоль дороги – заборы, то Леон замечал совершенно удивительные вещи: лошадей с необыкновенными отметинами, койотов, не знающих, что такое дневной свет, огромных змей, умеющих проникать в самые крошечные отверстия, коров и быков с длиннющими рогами, даже рогатую ящерицу.
Полчаса Леон развлекал Бартона подобными россказнями. Потом они стали придумывать всякие страшные истории, и это была своего рода игра: чья история будет страшнее. Кэсси, устав от их болтовни, решила прекратить эту игру и сказала, что, если они не перестанут, она выбросит их обоих из машины. Эта история показалась Бартону и Леону «самой страшной», и они признали ее победительницей. Леон начал подпевать мелодиям по радио, а когда песня казалась ему слишком серьезной или слишком торжественной, он выдумывал свои собственные слова. «Стихи» эти становились все смешнее. Бартон смеялся все громче и громче, скоро он уже держался за живот, а из глаз у него текли слезы. Три часа пролетели незаметно.
В городе Леон сразу же отвез их в ресторан. И пока Кэсси и Бартон заказывали гамбургеры и жареный картофель, узнал по телефону адрес ближайшего магазина оптики, где очки были бы готовы через час. Позвонив в магазин, выспросил фамилию врача, который днем смог бы принять Бартона. И, наконец, позвонил врачу, и тот сказал, что мог бы принять их прямо сейчас, во время обеденного перерыва. Они наспех проглотили гамбургеры и отправились по указанному адресу. Поиски заняли двадцать минут. Кэсси пришла в ужас от движения на улицах. Машины неслись на огромных скоростях, даже на перекрестках. Ей показалось, что в городе явно не хватает светофоров. Кэсси благодарила Бога, что за рулем сидит Леон, а не она. Наконец на стене одного из домов они увидели крошечную табличку с фамилией доктора. Они опоздали только на пять минут.
Леон объяснил все обстоятельства врачу, и тот после тщательного осмотра выписал не один, а два рецепта на стекла для очков. Изготовление одних стекол было несложным делом, и в этих очках Бартон мог делать все что угодно. В других очках он мог на расстоянии рассмотреть все, до мельчайших деталей, но сделать такие стекла было сложнее, требовалось больше времени.
После осмотра доктор направил их к своему ассистенту, извинился и ушел обедать. Молодой человек в белом халате должен был занести в компьютер некоторые данные о пациенте. Первый вопрос оказался настоящим ударом. Вернее, не вопрос, а то, как Бартон ответил на него. Он сказал, что его зовут Барт Парадайз. Леон и Кэсси переглянулись в изумлении. Но когда Кэсси собралась поправить его, Леон коснулся ее руки и незаметно покачал головой. Она с благодарностью посмотрела на него. После этого Леон, казалось, избегал ее взгляда, но с Бартоном вел себя так, будто ничего особенного не произошло.
Несмотря на то что Кэсси была растрогана и ощутила прилив любви к ним обоим, она сдерживала себя во внешних проявлениях своих чувств. Ни слов благодарности, ни объятий, ни поцелуев. Но оставаться бесстрастной, как Леон, ей не удавалось. То и дело голос у нее дрожал и она была готова расплакаться. Что же касается Бартона, то он, даже если и заметил что-то необычное в ее поведении, ничего не говорил. Мальчик сидел между ними с плохо скрываемым волнением, когда они ехали заказывать очки.
Выбор оправ оказался настоящим испытанием. Кэсси волновала цена, Леон настаивал на качестве, а Бартон, примеряя, вертелся перед зеркалом. В конце концов техник помог им выбрать несколько оправ, которые были и надежны, и приемлемы по цене. Они остановились на двух, которые лучше всего шли Бартону. В одну оправу стекла стали вставлять немедленно, а другая предназначалась для каких-то особых стекол, и ее должны были прислать в Ван-Хорн позже по почте.
Проблемой очков они занимались уже почти два часа, но ни один из них не жаловался. Они сходили в магазин, где купили продукты, а в придачу – несколько книжек с комиксами, несколько журналов и три романа. Вернувшись в оптическую мастерскую, усадили Бартона на стул и стали читать ему книжки. Вначале Кэсси, потом Леон, но он еще и озвучивал на разные голоса все то, что читал. А когда чтение надоело, стал изображать действие рассказов наглядно. Кэсси никогда не видела, чтобы мужчина так вел себя с ребенком. Чинц не занимался со своими детьми, а у Джоза просто не было возможности играть с сыном. Он погиб, когда Пит был еще слишком мал.
Кэсси ощущала радость. Леон удивлял и восхищал не только ее. Было ясно, что Бартон привязался к нему и его привлекала не только фамилия Леона. Когда игра закончилась, Барт залез на подлокотник кресла, где сидел Леон, и в благодарность обнял его за плечи. Леон мягко отстранил его и погладил по голове. Бартон был страшно счастлив. Лицо Леона тоже сияло. А душа Кэсси пела от счастья. Она не ошиблась. Леон был прирожденным воспитателем, настоящим родителем, одаренным отцом. Она понимала, что он дает Бартону что-то такое, чего она даже и не надеялась дать ни своим братьям, ни сыну. Понимала, что поступила абсолютно правильно, когда приехала в Техас и помогла приехать мальчикам, хотя способ, которым она воспользовалась для достижения цели, был плох. И Кэсси снова дала себе слово сделать все, чтобы сохранить семью.
Семья. Но были ли они по-настоящему семьей? Она вспомнила, как Бартон назвал фамилию Леона в кабинете врача. Да, рассуждала Кэсси, может быть, не все они носят одну и ту же фамилию, но тем не менее они – одна семья. И возможно, настанет день, когда на двадцати тысячах акров земли, их родной земли, будут бегать их дети. Вот если бы только ее муж снова начал считать ее женой и относиться к ней как к жене!
Барт был неутомим. Даже ночью не удавалось удержать его в доме. Теперь, когда он снова хорошо видел, ему все время хотелось быть на улице, разглядывать окружающий мир. Его очень привлекало небо со всеми его созвездиями и планетами. Как-то Кэсси пожаловалась Леону и попросила его повлиять на мальчика, но тот лишь засмеялся и сказал: «Представь, что будет, когда мы получим вторые очки, с более качественными стеклами. Может быть, на Рождество подарить ему подзорную трубу?»
Он сказал «Рождество». Значит, на Рождество они все еще будут здесь! Кэсси едва сдержала себя, чтобы не переспросить его. Со времени поездки в Эль-Пасо ее постоянно тянуло поговорить с ним, необходимость в этом давно назрела. Но она все не решалась, волнуясь даже сильнее, чем в брачную ночь. Ей хотелось правильно выбрать время для разговора и не ошибиться.
Леон теперь ел в доме со всеми и даже проводил здесь вечера до того, как лечь спать. Очень часто, когда он отправлялся в свою «спальню», устроенную им в сарае, Кэсси выходила вместе с ним. Они говорили о незначительных вещах. Однажды Кэсси рассказала Леону, как Бартон читал Питу комиксы. Очень забавно: он совершенно точно копировал манеру чтения Леона.
– Ты хорошая модель для подражания, – сказала Кэсси. Леон, пропустив ее слова мимо ушей, стал рассказывать, чему научились на ранчо старшие ребята, особенно Ньют. Когда же она сказала, что ее радуют успехи брата и что он может стать Леону настоящим помощником, тот с ней не согласился.
– Этот мальчик должен учиться в колледже.
Кэсси поразила убежденность Леона.
– В колледже?
– Да, в нем живет художник. Он рисует даже на песке. Кэсси, у него Божий дар. Я почувствовал это, впервые взглянув на твой портрет, нарисованный им. Но эти последние недели... – Леон покачал головой. – Я видел совершенно потрясающие картины, которые Ньют рисовал на камне колесиком шпоры! Ему надо дать возможность заниматься тем, к чему лежит душа. Он должен развивать свой талант.
Кэсси была поражена.
– Я... мне кажется, он даже об этом не думает.
– Как раз наоборот, Кэсси, еще как думает! – досадливо возразил Леон. – Он не говорит об этом, но каждый раз, когда я упоминаю об учебе, я вижу, как загораются его глаза. Он становится похожим на голодного мальчишку, который заглядывается на витрину булочной.
Кэсси испугалась. Все так неожиданно! Колледж! О какой учебе может идти речь, когда у нее нет ни цента за душой? Ожидать помощи от Леона после всего того, что он сделал для них, – просто бессовестно. Она упрямо затрясла головой. Это уж слишком.
– Он не может учиться, нет.
Леон повернулся к ней. Глаза его горели.
– Тогда ты сама ему об этом и скажи! Он приехал сюда из-за тебя. Значит, ты ему и скажешь, что он не может учиться! Иначе это придется сделать мне. Разве ты не понимаешь, Кэсси? Это по твоей милости я за него теперь отвечаю! По твоей милости решаю, помочь ему осуществить его мечты или разрушить их. А я не просил для себя такой ответственности! Не просил наделять себя таким правом! – Он закрыл глаза и потер виски. – Я не просил тебя, – устало проговорил он, – но я позволил тебе взвалить на меня этот груз и теперь должен решать. – Он вздохнул, как будто плечи его и впрямь обременяла невероятная тяжесть.
Леон был прав. Кэсси знала: он прав.
– Извини, я... никогда не понимала...
– Ты не хотела понимать!
Кэсси зажала рот рукой. Губы ее дрожали.
– Леон, о колледже мне никогда... Я никогда не собиралась... Я только хотела, чтобы они...
– ...были в безопасности, – закончил он за нее.
Она удивленно посмотрела на него, потом кивнула головой.
– Да, я хотела, чтобы они были в безопасности. Но сейчас они имеют гораздо больше. Здесь, с тобой, они не только в безопасности, но о них еще и заботятся. Моя мать была единственным человеком из тех, кого я знала, кто бескорыстно заботился о других. Теперь я узнала еще одного человека – тебя. Я даже не могла представить, что мужчина способен на такую заботу. Но ты доказал мне это. Да, мои ребята не только в безопасности, они окружены любовью и заботой. И, пожалуйста, Леон, не думай, что я этого не понимаю!
Она зажала рот, чтобы не сказать большего, чтобы не вырвались слова, в которые он, вероятно, еще не готов поверить. Она не сказала ему, что любит его больше жизни, что умоляет испытывать к ней такие же чувства, какие он испытывает к ее братьям и сыну. Она просто молча смотрела на него, надеясь, что ему станут ясны ее чувства. И вдруг услышала:
– Проклятие! Будь ты проклята!
Леон повернулся и исчез в ночи.
Все бесполезно. Он проигрывает по всем статьям. Лежа в темноте, Леон пытался найти выход из положения, обдумывая свои дальнейшие шаги. Нет, все его попытки что-либо изменить бессмысленны. Кэсси права: как бы он ни старался, ему не отмахнуться от забот ни о мальчиках, ни о ней. Он любит Кэсси, и нужно научиться жить с этим чувством, потому что нет сил больше притворяться, что он может прожить без нее. Надо быть честным и по отношению к себе. Кэсси сказала, что он лишает ее возможности доказать ему, что их брак необходимо сохранить. В каком-то смысле она права. Вероятно, ей нужно дать такой шанс.
Леон думал уже не о выходе из ситуации, а о том, как ее повернуть к лучшему. Он устал спать в этом проклятом сарае, ему надоело коротать ночи одному, как, впрочем, и его жене. В доме, конечно, места мало: Кэсси спит с Питом, Бартон и Фредди теснятся вместе на маленькой кровати, а Коул и Кайлер занимают раздвижной диван в гостиной. Если ему сейчас перебраться в дом, то кому-то вновь придется спать на полу, а ему этого не хотелось бы. Хорошо бы поставить еще одну кровать, но для нее просто не найдется места. Дом слишком мал для такой большой семьи. Они даже за столом не умещаются, и ему приходится брать Пита на колени. Конечно, он не против, но ведь мальчик подрастает. Ему совсем не хочется, чтобы в его семье сидели на досках между стульями.
Семья. Это слово часто возникало у него в голове. Нельзя сказать, что он не любит ребят. Вспомнив, как Бартон назвался Парадайзом, Леон улыбнулся. В глубине души он знал, что не мог поступить иначе, когда, увидев их, решил посадить всех в грузовик и привезти к себе домой. Он уже не говорил себе, что мог бы оставить их на улице в Ван-Хорне без крова и денег. Да, у него имелся выбор. Можно было обратиться в социальную службу или местную церковь. Или отправить их к Долорес и Каттеру, как он предлагал Кэсси в день ее приезда. Можно было даже отвезти их прямо в Эль-Пасо, снять им квартиру, оставить денег, а Кэсси тем временем искала бы работу. Он мог бы обратиться к адвокату по поводу развода сразу же, на обратном пути на ранчо. Он мог бы все это сделать, но не сделал – и был уверен, что не сделает.
Подумав о восьми тысячах акров земли, которые ему хотелось купить, он решил, что расширить свои владения всегда успеет. Можно и сейчас, взяв в долг. Каттер одолжил бы денег – конечно, не без подковырок. Обязательно спросил бы, как это его угораздило обзавестись сразу пол-дюжиной детишек. Но Леон предпочел бы выслушать это от своего друга, а не от Дэйла, когда тот узнает обо всем. А уж Дэйл узнает обязательно. Все семейство Парадайз рано или поздно узнает новость. Но пусть это произойдет позже, подумал Леон, когда он и Кэсси придут к какому-нибудь реальному соглашению. Родственники должны увидеть в основании его необычной семьи прочный брак. Он и сам этого хотел, но, чтобы достичь цели, нужно усмирить гордость и не ожидать слишком многого от отношений с Кэсси. Пусть так и будет, сказал себе Леон. Лучше синица в руке, чем журавль в небе. Можно заключить с Кэсси своего рода сделку. Вот только бы придумать способ осуществить все это и найти подходящие слова!
К утру у Леона созрел план. Но он решил: чем меньше о нем будут знать, тем лучше. Несомненно, Кэсси попытается уговорить его не тратить больше денег, но другого решения проблемы просто не предвиделось. Он завтракал вместе со всеми. Кэсси приготовила блины с сиропом, ветчину и жареный картофель с луком и черным перцем. После завтрака Леон сказал Ньюту, что им для работы понадобится грузовик. Ньют огорчился. Работать на лошадях ему было больше по душе. Но огорчение Ньюта было ничто по сравнению с тем, как огорчились близнецы. Ведь если Леон уезжает на машине, значит, они остаются дома и попадают в полное распоряжение сестры. Так и случилось: не успел Леон уехать, как оба, несмотря на все свои возражения, уже мыли посуду.
Кэсси промолчала, хотя и заметила, что Леон оделся не для работы. Выезжая со двора, он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел, как Кэсси стоит на крыльце с кухонным полотенцем в руках и смотрит ему вслед. Конечно же, ей нетрудно догадаться, что он едет совсем не на работу. Сказав себе, что все к лучшему, Леон постарался больше об этом не думать. Ньют – вот кто будет выспрашивать его. И действительно, стоило им немного отъехать от дома, как парнишка вопрошающе воззрился на Леона.
– Что случилось?