Исчерпывающую и по-римски лаконичную характеристику своему внучатому племяннику Клавдию дал Август Октавиан в одном из писем своей жене Ливии, матери Клавдия. "Пока тебя нет, - писал жене император Август, - буду каждый день звать его к обеду. Хотелось бы, чтобы он был осмотрительней и не столь рассеянно выбирал себе образец для подражания и в повадках, и в платье, и в походке. Бежняжке не везет: ведь в предметах важных, когда его ум тверд, он достаточно обнаруживает благородство души своей". Великий Август считал Клавдия образованным, умным и благородным человеком, которого губит доброта, граничащая со слабохарактерностью.
И наконец, редкий в Риме, а для римских императоров вообще исключительный случай, который с нескрываемым удивлением отмечали все римские историки: Клавдий был совершенно равнодушен к прелестям мальчиков, он ценил исключительно женскую красоту.
Словом, если бы не возраст, не такой уж это был плохой муж Валерии Мессалины. В 39 году они поженились. Вероятно, свадьба была скромной, потому что о ней не осталось никаких сведений в римской историографии. Во всяком случае, Калигула не почтил ее своим присутствием, вероятно, к счастью для новобрачных.
За два года до того момента, когда трибун Кассий Херея раскроил клинком голову Калигулы, Валерия родила Клавдию девочку Октавию и снова забеременела. Вероятно, это были два самых счастливых года в жизни Клавдия. Юная красивая жена, которую он любил по-настоящему, забавная кроха дочурка, спокойные занятия литературой, пирушки с друзьями, такими же книгочеями, что еще нужно человеку, когда наступает осень его жизни.
Единственное, что портило жизнь Клавдию, так это необходимость исполнять общественные обязанности, возложенные на него в силу его положения в Риме: следить за помойками в городе или дремать на заседаниях суда в курии, да еще угнетала обязанность ходить на публичные мероприятия, которые посещал император.
Историкам было бы, наверное, очень соблазнительно написать, что Клавдий организовал заговор против своего племянника Калигулы и зарезал его, чтобы занять его место. Но ни у кого из них не поднялось перо написать такое. Да никто из заговорщиков и не думал посвящать в свои планы Клавдия. По их мнению, толку от ученого придурка все равно не было никакого, и вообще они хотели восстановить в Риме республику. Да и сам Клавдий был очень неглупым человеком и прекрасно понимал, с чем будет сопряжено его императорство - о жене, детях, писательстве, приятном времяпрепровождении в холостой компании собутыльников придется забыть навсегда. К власти он не стремился по принципу: от добра добра не ищут.
Власть сама нашла его и завладела им насильно ровно за двадцать дней до того, как Валерия Мессалина разрешилась вторым ребенком - долгожданным мальчиком.
* * *
Дело было в 41 году по христианскому календарю, а по римскому в 794 году от основания Вечного города, на восьмой день до февральских календ около седьмого часа.
Император Калигула чувствовал себя отвратительно, кружилась голова и пучило живот после вчерашней оргии. Он предпочел бы отлежаться до ночи в своих покоях, но мим Мнестер напомнил ему, что из Азии выписали новых мальчиков и сейчас они готовятся к новой постановке - представлению, изображающему сцены из загробной жизни египтян и эфиопов.
Калигула еще пытался сопротивляться.
- Сегодня мне приснился дурной сон, - сказал он, ни к кому персонально не обращаясь, а как бы в пустоту. - Мне снилось, что я стою возле трона Юпитера Громовержца, и бог вдруг толкнул меня большим пальцем ноги. Я так и полетел вниз на землю. - Император деланно рассмеялся.
Приближенные угодливо захихикали и тут же оборвали смех, услышав следующие слова Калигулы:
- Было страшно больно.
Трибун Кассий Херея вздрогнул и переглянулся с офицером императорской гвардии Корнелием Сабином. Им обоим сенаторы-заговорщики поручили убить императора, а паролем к началу их действий было как раз слово "Юпитер". Неужели заговор раскрыт и Калигула решил поиздеваться над заговорщиками, прежде чем дать приказ германцам из своей личной стражи схватить их? Здоровенные белобрысые варвары стояли как истуканы, не понимая ни слова по-латински, но им не нужно было слов, достаточно одного жеста Калигулы.
Однако Калигула даже не взглянул в сторону трибунов, которые уже были готовы выхватить мечи и, став спиной друг к другу, подороже продать свои жизни. Главный придворный хореограф Мнестер, тоже посвященный в заговор, побелел и, казалось, вот-вот упадет в обморок.
- Что ж, пойдем глянем на твоих мальчиков, - сказал ему император, по-своему истолковав испуг знаменитого римского красавца актера.
Преторы переглянулись еще раз, пораженные столь вещим знаком, и незаметно улыбнулись. Было похоже, что на этот раз покушение наконец не сорвется. Для Калигулы соблазн посмотреть на новых мальчиков и выбрать себе кого-нибудь из них на ночь был слишком велик, на это и была сделана ставка заговорщиков.
Император пошел в театр по подземному переходу, выстроенному специально в целях безопасности. Мнестер не обманул, мальчики действительно оказались милыми. Калигула приласкал нескольких и собирался уже повернуться, чтобы идти обратно, когда полковник Кассий Херея, который был ближе к Калигуле, крикнул: "Юпитер!" Император испуганно обернулся к нему и отшатнулся. Херея, целивший к затылок Калигуле, чтобы покончить с ним одним ударом, попал лезвием ему в лицо и рассек подбородок.
Мнестер, зажмурившись, бросился бегом прочь, теряя на ходу сандалии. А несколько центурионов Хереи, заранее поставленные вдоль подземного коридора, с оружием в руках оттеснили толпу спутников императора и перекрыли коридор с обеих сторон. Калигула остался наедине с убийцами.
Залитый кровью, он был еще жив и даже устоял на ногах. Тогда к нему подскочил преторианский офицер Сабин и вонзил свой клинок в грудь Калигуле. Кассий Херея ударил еще раз, и снова по голове. Лишь после этого Калигула упал. Но, катаясь в судорогах по полу, он продолжал кричать: "Я жив!"
Ближайший центурион, досадливо крякнув при виде непрофессиональной работы своих трибунов, шагнул к Калигуле и, прижав его ногой к земле, несколько раз вонзил меч ему в живот, а потом, осклабившись, погрузил клинок агонизирующему Калигуле в пах.
Тем временем в коридоре уже шел форменный бой. Германские телохранители пробивали себе дорогу к телу принцепса. Преторианцы Хереи, которых было раз в десять меньше, чем германцев, сопротивлялись из последних сил, но за считанные минуты пали один за другим. Однако за эти несколько минут Херея и Сабин сумели выбраться из подземелья, а потом из дворца и сразу бросились в сенат с вестью о кончине императора. Что происходило дальше во дворце, их уже не интересовало.
А во дворце тем временем шло избиение виноватых и невиновных. Поднятые по тревоге легионеры преторианской гвардии присоединились к германцам и бегали по дворцовым покоями и переходам, без разбора убивая всех, кто попадал им навстречу.
Клавдия, тоже сопровождавшего императора в театр, центурионы Хереи вытолкали вместе с другими придворными из подземного перехода, и Клавдий, сразу сообразив в чем дело, спрятался в одной из дворцовых комнат, носившей название Гермесовой, и стал там за занавеской, отделявшей комнату от балкона-галереи. Тут его и нашел один из легионеров. По-видимому, Клавдий уже мысленно попрощался с жизнью. Но солдат, увидев, кто перед ним, упал на колени. На крики легионера сбежались его товарищи, и все они, окружив толпой Клавдия, увлекли его за собой из дворца в свои казармы. Явление среди неразберихи родного брата их любимого полководца Германика казалось солдатам чудом. Присутствие Клавдия во дворце они поняли по-своему, теперь у них была простая и ясная цель. Вот брат Германика, он и станет императором и их командующим.
Возразить им означало бы обречь себя на верную смерть. И пока заговорщики в сенате спорили, кто и как должен объявить римским гражданам, что с императорами отныне покончено и Рим вновь становится республикой, солдаты уже давным-давно все для себя решили: "Да здравствует император Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик!" Таким было полное имя Клавдия нового, четвертого по счету, императора Рима.
И тут Клавдий, уже понявший, что надо смириться с судьбой, совершил ошибку. Приосанившись, он взошел на импровизированную трибуну посреди преторианского лагеря и, откашлявшись, сказал:
- Воины! Я... это, как его... В общем, солдаты, вы хорошие люди, я дам вам денег. Много у меня нет, но я дам вам по десять... нет, по пятнадцать тысяч сестерциев каждому!
Восторженный рев легионеров поднял над Вечным городом тучи воробьев, галок и ворон и донесся до сената. Однако и после этого там, в сенате, так и не поняли, что произошло, и продолжали делить должности в будущей Римской республике.
А произошло следующее. Сам того не чая, своим обещанием расплатиться с преторианцами Клавдий создал прецедент, который на столетия вперед определил дальнейшую судьбу империи вплоть до ее окончательного падения. После него ни один претендентов не становился римским императором, предварительно не договорившись о размере оплаты за ее услуги с преторианской гвардией, которая отныне возводила на престол почти каждого следующего императора.
Итак, Клавдий, паршивая овца в императорской семье, стал властителем Рима, а шестнадцатилетняя беременная Мессалина - императрицей. Через двадцать дней она благополучно разрешилась от бремени мальчиком, которого сначала назвали Германиком.
* * *
Впервые после двадцати трех лет террора Тиберия и четырех лет ужаса при Калигуле римляне вздохнули свободно. Новый император ничем не напоминал своих предшественников. Все их драконовские постановления он отменил и пугать римлян, похоже, больше не собирался. Многие даже пожимали плечами, дескать, странный у нас император, почитания себя как живого бога не требует, в сенате что-то мямлит, а все больше норовит сидеть у себя во дворце возле детей и молодой жены. Вместо военных походов строит новые водопроводы, наказывает за помойки в не отведенных для мусора местах и проводит тренировки пожарных команд. И уж совсем насмешил римлян Клавдий на очередных публичных зрелищах.
Будучи человеком образованным, Клавдий понимал, что военный флот для империи, покорившей всю сушу и вышедшей на берега Океана, не менее важен, чем сухопутные войска. В дополнение к старой базе в Путеолах он построил новую военно-морскую базу в Остии по последнему слову военной науки своего времени. А для популяризации военно-морской службы среди римских юношей организовал для римского плебса на Фуцинском озере редкий в Риме гладиаторский бой, имитирующий морское сражение. По обычаю, гладиаторы, многим из которых предстояло умереть в бою, перед его началом прокричали: "Здравствуй, император, идущие на смерть приветствуют тебя!" И тут Клавдий вместо того, чтобы величаво нахмуриться в соответствии с торжественностью момента, вдруг ухмыльнулся и брякнул: "А может, и нет".
Все вокруг обомлели. А сами гладиаторы заколебались, стоит ли им биться насмерть после таких слов. Клавдию пришлось под хохот римского плебса бегать по берегу озера и, грозя кулаком, кричать, чтобы гладиаторы начинали бой, а не то он ух как с ними, саботажниками, расправиться! С импровизированных трибун на холмах вокруг озера в императора полетели корки хлеба и огрызки, римская чернь вопила во всю свою луженую глотку: "Клавдий, Клавдий, дурачок!"
Как и следовало ожидать, чудаковатость Клавдия сторонники республики в Риме восприняли как его слабость. На этот раз заговор созрел в Далматии. По плану республиканцев тамошний легат Фурий Камилл Скрибониан должен был поднять мятеж и двинуть свои легионы на Рим. Но легионеры и младшие офицеры отказались повиноваться командирам. Армию император Клавдий вполне устраивал. Затем, пережив еще пару неудачных покушений в Риме, Клавдий, похоже, стал и сам понимать, что дальше прятаться от бремени власти среди семейной идиллии не выйдет. Очередной наемный убийца может оказаться более удачливым. И император решил заняться своим прямым императорским делом: он отправляется покорять последнюю землю на западе - Британию.
Наперед скажем, что поход оказался удачным, даже превзошел все ожидания римлян. Кельты не приняли генерального сражения, а отступили перед римскими легионами, очистив территорию на юге Британии в несколько раз большую, чем была покорена еще во времена Юлия Цезаря. Почти через год Клавдий вернулся в Рим и, как полагалось, отпраздновал триумф и повелел отныне называть его сына не Германиком, а Британиком.
За колесницей императора по улицам Рима следовала его жена Мессалина в крытой повозке, а среди офицеров, награжденных за британскую кампанию триумфальными венками, и сенаторов римляне могли видеть статную фигуру мима Мнестера, не имевшего никакого отношения ни к первым, ни к последним. Кто-то из римлян злорадно хихикал в кулак, кто-то с сочувствием смотрел на седого императора, украшенного сразу двумя венками - гражданским и морским. Над сединами покорителя Британии и Океана Клавдия явно просматривались развесистые рога.
Про невероятные по гнусности и цинизму амурные похождения Мессалины никаких прямых свидетельств не сохранилось, если, конечно, не считать стишков Ювенала, написанных семьдесят лет спустя после ее смерти. Лишь когда Мессалину казнили и пришел черед расстаться с жизнью ее любовникам, выяснились истинные масштабы ее разврата.
Любовников у императрицы было четверо. Если учесть, что первые два года замужества Валерия была почти постоянно беременной, то получается, что четыре супружеские измены - за семь лет.
Конечно, считать число измен Мессалины мужу и потом спорить, много это или мало - четыре измены за семь лет, глупо: счет в таких случаях начинается с единицы и на ней же заканчивается - либо было, либо не было. Но не следует забывать, что и отношение к браку, и сам институт брака в дохристианском Риме весьма отличались от того, что привычно нам с вами.
Например, у многих богатых римлян при живой жене совершенно официально имелись рабыни-наложницы. Жены о них знали, но им даже в голову не могло прийти устраивать мужу за это скандал и тем более требовать прекратить разврат в собственном доме на глазах у жены и детей. Жена, глядя на развлечения мужей с рабынями, совершенно справедливо считала, что женщина тоже имеет право на личную жизнь. А муж, если он был не совсем дремучим ревнивцем, как бы закрывал глаза на эту личную жизнь жены.
О том, что все было именно так, а не иначе, свидетельствует хотя бы то, что в Риме время от времени принимали законы о запрете сожительства свободнорожденных женщин с рабами. Такие законы принимали много раз, а это значит, что их мало кто соблюдал. Наказание по закону: рабу смерть, а с женой развод - дает представление о том, что для свободных гражданок Рима это было вовсе не смертным грехом. Что же касается адюльтеров среди свободных римлян, то тут мало кто из мужей тряс нижнее белье в суде, просто в Риме время от времени происходили драмы, известные нам по сюжетам классической литературы.
Как везде и во все времена, в Вечном городе были не только Антоний и Клеопатра, но и свои Ромео и Джульетты, свои Отелло и Дездемоны, свои Фаусты и Маргариты и все то, чего с избытком хватило бы на сотню нынешних сериалов типа "Рабыни Изауры", "Твин Пикс" и множество "Просто Марий". Ведь если вдуматься, то со времени Клавдия и Мессалины на Земле сменилось всего восемьдесят поколений людей, и в Риме жили точно такие же люди, как мы с вами, с такими же мыслями, такими же чувствами и такими же достоинствами и слабостями.
Кто был первым любовником у императрицы, сейчас уже не установить. Им мог быть актер Мнестер, не переспать с которым среди придворных матрон считалось дурным тоном. Во всяком случае, супружеская измена с самым известным римским красавчиком фигурирует в половине бракоразводных процессов того времени. Но соблазнить Мессалину первым мог и ее личный врач Веттий Валент, самый модный в высшем свете эскулап и известный в Риме плейбой. Третьим любовником Мессалины стал молодой сенатор Плавтий Латеран, племянник военачальника Авла Латерана.
С легатом Авлом Латераном император Клавдий покорял кельтов и оставил его наместником Британии. А его племянник, заметный в Риме своим огромным ростом и мощным телосложением, был типичным представителем римской золотой молодежи. Из-за высокого положения дяди Плавтия не казнили. Погиб он несколько лет спустя страшной смертью, казненный за участие в покушении на жизнь императора Нерона.
Никого больше наскрести в любовники императрице среди почти шести миллионов римских граждан ее обвинители не смогли, потому и припутали еще одного - Суиллия Цезонина, о котором они, наверное, слышали как о страшном распутнике. Но тут вышел полный конфуз: всему Риму было известно, что Цезонин гомосексуалист, причем пассивный.
И наконец, четвертым, а точнее, третьим и последним любовником императрицы Мессалины был Гай Силий. Судя по всему, он и был первой настоящей любовью молодой императрицы.
Хороший романист вроде Рафаэло Джованьоли мог бы придумать и в красках описать сцену их встречи и внезапно вспыхнувшей любви. Например, во время скачек на столетних играх в 47 году: красавец Гай Силий падает с колесницы, красавица Мессалина в ужасе вскрикивает на трибуне, а ее пожилой муж император Клавдий густо краснеет под взглядами всего римского высшего света и вечером у себя во дворце закатывает жене скандал. Но к сожалению, о чем-то подобном уже написал Лев Толстой в "Анне Каренине", и на самом деле мы не знаем, когда и при каких обстоятельствах завязался роман императрицы с Гаем Силием. Достоверно известно лишь то, что продолжался он недолго и был бурным. А также ясно то, что рано или поздно он должен был случиться, ибо все молодые римлянки, включая императрицу Валерию Мессалину, мимо Гая Силия спокойно пройти не могли. Но как поется в известном шлягере: "Все могут короли", но только не жениться по любви.