- Особенно с мужчинами, - отчеканил он.
- Правильно, - просияла я. - Высший балл. Да, кстати, - вспомнила я, пошли завтра вечером в кино?
- Я-то с удовольствием, Люси, но не ты ли только что говорила, что тебе нельзя слишком сближаться с мужчинами?..
- Тебя я в виду не имела, - уточнила я поспешно, - как мужчина ты в счет не идешь.
Он бросил на меня обиженный взгляд.
- Брось, ты прекрасно знаешь, о чем я, - раздраженно воскликнула я. Для других женщин ты, конечно, мужчина, но ты ведь мой друг.
- И все же я мужчина, - буркнул он. - Даже если я твой друг.
- Дэниэл, не дуйся. Подумай сам: разве для меня не лучше быть с тобой, чем с каким-нибудь другим парнем, в которого я бы, не дай бог, влюбилась? Ну, правда же?
- Да, но... - растерянно начал он, но так и остановился на полуфразе.
Растерялся не он один. Я и сама не знала - то ли мне безопаснее с Дэниэлом, который не дает мне сбиться с пути истинного, то ли я подвергаю себя смертельной опасности чрезмерного сближения. В итоге я пришла к мысли, что с ним безопаснее, чем без него. И держала дистанцию, постоянно напоминая ему, что дистанция существует. Общаться с ним было хорошо до тех пор, пока я напоминаю нам обоим, что это нехорошо. Или... как бы это поточнее сформулировать?.. В общем, проще не задумываться вообще.
Время от времени я вспоминала, как он меня поцеловал, и предавалась этим воспоминаниям с упоением. Но, когда бы я об этом ни подумала, - что на самом деле случалось крайне редко, - в мозгу мгновенно вспыхивал тот вечер, когда он не захотел меня целовать, и приступ стыда надежно прекращал все мои томления.
Так или иначе, мы с Дэниэлом вернулись к прежней дружбе и вдвоем чувствовали себя столь свободно, что могли даже вместе смеяться над нашим всплеском чувственности.
Ну, скажем, это нам почти удавалось.
Иногда, если он предлагал: "Хочешь еще выпить?" - я натужно смеялась и весело отвечала: "Нет, спасибо, мне достаточно. Не хотим же мы, в самом деле, повторения того вечера в папиной гостиной, когда я пыталась тебя соблазнить".
Я всегда смеялась подолгу, надеясь, что со смехом уйдут остатки стыда и неловкости. Дэниэл не смеялся никогда, но ему опять-таки не обязательно, хватит и меня одной.
79
Январь превратился в февраль. Уже появлялись первые крокусы и подснежники. Люди понемногу сбрасывали зимнее оцепенение и выглядывали из своих коконов - особенно в дни получки, когда практически впервые после финансовой катастрофы рождественских праздников, мало-мальски рассчитавшись с долгами, держали в руках деньги. Меридия, Джед и Меган утратили интерес к моей личной жизни, поскольку теперь у них были средства ходить на вечеринки и создавать себе свою.
Раз в неделю, по воскресеньям, я навещала папу. В воскресенье на меня все равно нападала смертельная тоска, и растрачивать ее попусту я считала неразумным. И, как ни терзало меня чувство вины, по силе оно не могло сравниться с папиной ненавистью ко мне. Разумеется, я всячески приветствовала его отвращение, потому что, по моему собственному убеждению, ничего лучшего просто не заслуживала.
Февраль незаметно сменился мартом, и из всех Живых существ я одна до сих пор жила по законам зимы. Несмотря на то, что физически папа ни в чем не нуждался и заботились о нем исправно, от вины я ощущала себя нечистой. А единственным, кому могла без лишних угрызений излить душу, оставался Дэниэл. Что бы ни говорили, есть какой-то предел, дольше которого скорбеть уже неприлично, будь то скорбь по отцу, другу или паре туфель, не подошедших вам по размеру. У Дэниэла предел терпения оказался намного дальше, чем у всех остальных.
На работе меня никто больше не мучил расспросами. По понедельникам на чье-нибудь: "Привет, как выходные, нормально?" я обычно отвечала: "Омерзительно, лучше б я умерла", но никто и бровью не вел.
Наверно, без Дэниэла я сошла бы с ума. Он был мне вместо психотерапевта, с той разницей, что не драл с меня по сорок фунтов за час общения, не носил бежевых брюк и не надевал носков под сандалии.
Я не всегда встречалась с ним в состоянии, близком к самоубийству, но в таких случаях он был великолепен. Раз за разом он слушал, как я мусолю одно и то же, распространяюсь о собственной вине и презрении к себе.
Я могла пойти с ним выпить после работы, плюхнуться за столик со словами: "Не останавливай меня, если ты это уже слышал, но..." - и пуститься в очередную, знакомую до боли повесть о бессонной ночи, воскресенье в слезах, ужасном вечере, проведенном в безотчетной тревоге либо в терзаниях по поводу своей вины и стыда перед папой. И Дэниэл ни разу не посетовал на мою неизобретательность.
- Прости, Дэниэл, - сказала я. - Хорошо бы моя тоска была хоть немного разнообразнее. Тебе, наверно, ужасно скучно.
- Все в порядке, Люси, - улыбнулся он. - Я как золотая рыбка: у меня очень короткая память. Каждый раз слушаю тебя, точно впервые.
- Ну, если ты уверен, - робко заметила я.
- Уверен, - бодро подтвердил он. - Ну, давай, расскажи мне еще раз о воображаемой сделке, которую ты заключила с отцом.
Я бросила на него быстрый взгляд, чтобы понять, не смеется ли он надо мной, но он не смеялся.
- Что ж, ладно, - несмело начала я, пытаясь (в который раз) подыскать верные слова для описания своего душевного состояния. - Я как будто заключила с папой сделку. Правда, все это только у меня в голове, - пояснила я, - но я как будто сказала: "Ладно, папа, я знаю, что бросила тебя, но жизнь моя не стоит и ломаного гроша, потому что я ненавижу себя за то, что спаслась за твой счет. Так что мы квиты. Привет". Я правильно говорю, Дэниэл?
- Абсолютно, - в неизвестно какой по счету раз согласился он.
Меня бесконечно удивляло, какого высокого мнения я была теперь о Дэниэле. В продолжение всей истории с папой он был мне единственной опорой и утешением.
- Ты хороший человек, - сообщила я ему однажды вечером, остановившись, чтобы передохнуть.
- Вообще-то нет, - усмехнулся он. - Ни для кого, кроме тебя, я бы этого делать не стал.
- Но я тем более не должна попадать в слишком сильную зависимость от тебя, - поспешно добавила я. Этого я не говорила по меньшей мере минут пять, и его улыбка меня взволновала. Пришлось срочно нейтрализовать ее. - Ты ведь знаешь, я в эмоциональном кризисе.
Я хотела, чтобы эта сумеречная жизнь длилась вечно, чтобы мне не приходилось общаться ни с кем, кроме личного врача (то есть Дэниэла). Пока Дэниэл не решит, что с него довольно, а тогда уютный мир, который я для себя создала, окажется под угрозой исчезновения.
Но он меня ни о чем не предупредил.
Как-то вечером мы встретились, я, как обычно, отбарабанила: "Привет, Дэниэл, рада тебя видеть, но только потому, что ты заполняешь пустоту в моей жизни", а он взял меня за руку и очень мягко сказал:
- Люси, не пора ли покончить с этим?
- С чем? - пролепетала я, чувствуя, как земля колеблется у меня под ногами. - О чем ты?
- Люси, меньше всего мне хотелось бы огорчать тебя, но не пора ли тебе преодолеть все это, - осторожно продолжал он. - Люси, по-моему, тебе пора перестать отсиживаться дома по вечерам, - предложил он тем же ласковым голосом, пугавшим меня все больше и больше.
- Но я и сейчас не дома, - возразила я, встревожившись и даже ощетинившись: я чувствовала, что дни моего безмятежного существования сочтены.
- Этого мало, - сказал Дэниэл. - Когда наконец ты вернешься к нормальной жизни? Будешь встречаться с людьми, ходить на вечеринки?
- Когда меня перестанет мучить совесть из-за папы, разумеется. - Я подозрительно взглянула на него. - Дэниэл, уж ты-то должен бы понимать.
- Так, значит, ты не можешь жить по-человечески, потому что чувствуешь себя виноватой?
- Именно! - Мне совсем не нравились наставления Дэниэла. И я решила взять его своим женским обаянием и лукаво взглянула на него из-под ресниц.
- Пожалуйста, Люси, не надо на меня так смотреть, - сказал он. - Ничего у тебя не выйдет.
- Пошел ты, - буркнула я, смутившись, надулась и замолчала.
- Ты как Русалочка из сказки Андерсена, - вдруг сменил тему Дэниэл.
- Правда? - порозовела от удовольствия я. Такой разговор нравился мне куда больше. И волосы у меня, если уж на то пошло, длинные, вьющиеся и шелковистые.