- Ничего плохого мы не делаем, - сказал Гас, но, помолчав, добавил: Хотя в прошлом это никогда их не останавливало.
- Нет, делаем, - не отставала я. - Бар подпольный. В одиннадцать он должен был закрыться. Мы нарушаем закон.
- Люси, Люси, послушай! У этого паба есть специальное разрешение, он работает до двенадцати. Никто здесь ничего плохого не делает - кроме этого копуши-бармена, который пинту пива толком налить не может!
- То есть все это законно и никто не придет нас арестовывать? - уныло спросила я.
- Да, Люси, разумеется, - усмехнулся он. - Не думаешь же ты, что я приведу тебя туда, где с тобой может что-то случиться?
Потом Гас поехал со мной ко мне домой. Никаких вопросов по этому поводу у меня не возникло, это казалось абсолютно естественным. Выбравшись наконец из паба и попрощавшись со всеми знакомыми Гаса, мы просто решили вернулся в Лэдброк-гров на такси. И так и сделали.
Гас не звал меня к себе, и мне тоже не пришло в голову, что можно отправиться не ко мне, а к нему. Тогда я не находила в этом ничего странного. А стоило бы!
35
В четверг на доселе ничем не замутненном пейзаже моего счастья возникли два пятна.
Во-первых, нас ошарашили новостью, что Хетти подала официальное заявление об уходе. Я расстроилась - не только оттого, что в нашей комнате она одна действительно что-то делала, но и потому, что мне будет ее не хватать.
Перемены я ненавижу, а теперь оставалось мучиться неизвестностью, кого к нам пришлют вместо нее.
Во-вторых, я согласилась в четверг после работы навестить маму.
Наши отношения с Гасом вошли в ту фазу, когда, проснувшись, я первым делом думала о нем. Я была восхитительно счастлива почти все время (кроме промежутка с семи тридцати до десяти утра, но, в общем, и тогда тоже, особенно если рядом был Гас, хотя это началось позже). Если Гаса рядом не было, мне хотелось говорить о нем с кем угодно, со всеми; хотелось рассказывать, как божественно он выглядит, какая у него гладкая кожа, как маняще от него пахнет, какие у него зеленые глаза, какие шелковистые волосы, как интересно с ним общаться, какие у него великолепные зубы, какой у него классный зад - не больше почтовой марки. Или в подробностях пересказывать все нежности, что он мне говорил, и перечислять подарки.
Я вся вибрировала от счастья и избытка адреналина, и мне даже не приходило в голову, что, наверно, скучнее меня нет никого на свете.
Но я была пьяна своим счастьем, любила весь мир, и мне казалось, что все вокруг так же радуются за меня, как и я сама.
Разумеется, они не радовались и утешали себя, говоря друг другу: "Долго это не продлится" или: "Если я еще раз услышу, как он расстегнул на ней лифчик и снял его зубами, то закричу".
Не подумайте только, что Гас снимал с меня лифчик зубами. Хотя во вторник ночью то, чего я так ждала и боялась, действительно произошло, на уровень "Девяти с половиной недель" это не тянуло. Оно и к лучшему: поедание с завязанными глазами маринованных огурчиков и прочих деликатесов не соответствует моим представлениям о любовных играх. С моим комплексом неполноценности и неуверенностью, доходящей до ступора, я предпочитаю традиционный, незамысловатый секс в постели. С мужчинами, тяготеющими к многообразию поз, я так пугаюсь, что уже ничего не хочу.
Даже по дороге домой, когда о многообразии поз речь еще не заходила, я все равно была как клубок нервов - по счастью, очень пьяный клубок нервов, что значительно ослабило напряжение, когда мы с Гасом вошли в квартиру. Мы оба корчились и сгибались пополам от смеха и в спальню отправились сразу же.
Гас со спринтерской скоростью сорвал с себя всю одежду и прыгнул вместе со мной на кровать.
Я честно намеревалась не смотреть на его готовый к делу член; мне казалось, для этого я слишком скромна. Но, словно против воли, мой взгляд все время обращался в ту сторону. Я смотрела и смотрела. Я не могла оторваться, я была заворожена.
Притом для пятнадцатисантиметрового выроста, багрового и вздрагивающего, он выглядел необычайно привлекательно. Я не переставала удивляться, как столь изначально... ну... странный, мягко говоря, предмет может быть столь эротичен.
Настал мой черед разоблачаться.
- В чем дело? - Гас с притворным испугом подергал меня за рукав. - Ты еще одета? Давай-ка снимай это, быстро-быстро.
Мне стало смешно: как будто я маленькая девочка, а мама меня раздевает.
- Ноги прямо, - приказал он, встав в изножье кровати, взялся за мыски моих колготок и потянул на себя. Я услышала треск рвущихся ниток и расхохоталась еще громче.
- Руки вверх! - рявкнул он, стаскивая с меня майку. - Господи! Куда пропало твое лицо?
- Здесь оно, - пробормотала я сквозь майку. - Рукава ты снял, а ворот расстегнуть забыл.
- Слава богу; я уж думал, что от страсти оторвал тебе голову.
Я была раздета в рекордно короткий срок, но, как оказалось, впервые в жизни не стесняюсь и не стыжусь своего тела. Скромничать и жаться не было возможности: Гас относился к происходящему слишком легко, как будто так и надо.
- Ты случайно не студент-медик? - с подозрением спросила я.
- Нет.
Гас не очень утруждал себя любовными играми, если не считать прелюдией к сближению вопрос: "Тебе хорошо?" Он был абсолютно готов и стремился непосредственно к цели (или в цель? Любопытная игра слов). Его энтузиазм, конечно, меня восхитил: значит, я действительно ему нравлюсь.
- Только не кончай в три секунды, - предостерегла я, а когда через три секунды он все-таки кончил, мы в обнимку покатились по кровати, умирая от смеха.
Затем Гас заснул, буквально лежа на мне, но я не была разочарована или рассержена. Я не орала на него, не требовала, чтобы он немедленно привел себя в порядок и ублажал меня, пока я не испытаю с десяток оргазмов, хотя как женщина девяностых годов двадцатого века имела на то полное право. Напротив, отсутствие у него большого сексуального опыта как-то успокоило меня, ибо означало, что мне не придется соответствовать изо всех своих слабых сил. Для меня в сексе главное - человеческое тепло и нежность, а не множественные оргазмы. А нежности и тепла Гасу было не занимать.
С ним я проскочила долгий, скучный этап узнавания и постепенного сближения и сразу перешла к влюбленности.
Поэтому я горько сожалела о необходимости ехать в гости к маме и попусту тратить время, которое могла бы провести если не вдвоем с Гасом, то хотя бы рассказывая о нем знакомым.
Единственное, что делало предстоящий визит более или менее сносным, компания Дэниэла. У мамы дома я не смогу говорить о Гасе, но в поезде по пути туда и обратно у меня будет время пошептаться с Дэниэлом.
В четверг после работы я встретилась с Дэниэлом, мы спустились в метро и отправились в долгий путь до конечной по Пиккадилли-лайн.
- На этот вечер я могла бы придумать себе занятие поинтересней, чем ехать на край света с визитом к маме, - ворчала я, пока мы, стоя, тряслись в битком набитом поезде, где воняло мокрыми пальто, а весь пол был заставлен портфелями и хозяйственными сумками.
- Не забывай о папе, - напомнил Дэниэл. - Ты ведь и к папе в гости едешь. Разве это тебя не радует?
- Да, конечно, но я с ним толком поговорить не смогу, пока она рядом. И еще ненавижу потом уезжать от него. Чувствую себя ужасно виноватой.
- Люси, ты сама создаешь себе трудности, - вздохнул Дэниэл.
- Знаю, - улыбнулась я, - а может, мне так больше нравится.
Я не хотела, чтобы Дэниэл начал воспитывать меня прямо в вагоне метро, потому что знала, что толку в этом чуть, но Дэниэл из тех, кого легко остановить, если уж они закусят удила. А сколько дружб разбилось о скалы непрошеной помощи!
Когда мы вышли из метро, было темно и холодно, а нам предстояла еще пятнадцатиминутная пешая прогулка до маминого дома.
Дэниэл отобрал у меня сумку.
- Господи, Люси, она весит не меньше тонны. Что там?
- Бутылка виски.
- Для кого это?