покачивается на стуле и размышляет о чем-то, - но явно
не о ней, - сложив губы так, словно намеревается
засвистать. Со вздохом она берет чулок тетушки Джуди и
делает вид, будто вяжет.
Нора. Тебе, наверно, это не показалось очень долгим? Ларри (вздрагивает). А? Что не показалось? Нора. Да вот эти восемнадцать лет, что мы не виделись. Ларри. Ах, это-то. Нет. Словно одна неделя прошла. Я был так занят, некогда
было думать. Нора. А мне больше нечего было делать, как только думать. Ларри. Это очень плохо. Почему же ты не бросила все? Почему не уехала
отсюда? Нора. Никто не прислал за мной и никуда меня не позвал. Должно быть,
поэтому. Ларри. Да. Человек готов всю жизнь просидеть в своем углу, если не вмешается
какая-нибудь посторонняя сила и не сорвет его с места. (Зевает. Нора
быстро взглядывает на него; тогда он решительно встает, словно
проснувшись и вспомнив, что ему полагается быть любезным.) Как тебе
жилось все это время? Нора. Спасибо, очень хорошо. Ларри. Приятно слышать. (Внезапно обнаруживает, что больше ему нечего
сказать, и в смущении принимается бродить по комнате, напевая себе
что-то под нос.) Нора (борясь со слезами). Больше ты мне ничего не скажешь, Ларри? Ларри. Да что же говорить? Мы ведь так хорошо знаем друг друга. Нора (несколько утешенная). Да, правда.
Ларри не отвечает.
Удивляюсь, что ты вообще приехал. Ларри. Не мог иначе.
Нора нежно смотрит на него.
Том меня заставил.
Нора быстро опускает глаза, чтобы скрыть боль от этого
нового удара.
(Насвистывает следующий такт той же мелодии, затем опять заговаривает.)
У меня был какой-то страх перед этой поездкой. Мне казалось, что это
принесет мне несчастье. А вот я здесь, и ничего не случилось. Нора. Тебе тут, наверно, скучно? Ларри. Нет, ничего. Приятно все-таки бродить по старым местам, вспоминать и
грезить о былом. Нора (с надеждой). Так ты все-таки помнишь старые места? Ларри. Конечно. С ними столько связано мыслей. Нора (теперь уже не сомневаясь, что эти мысли касаются ее). О да! Ларри. Да. Я очень хорошо помню свои излюбленные местечки, где я, бывало,
сидел и думал обо всех тех странах, куда я поеду, когда удеру из
Ирландии. Об Америке и Лондоне, а иногда еще о Риме и Востоке. Нора (глубоко оскорбленная). Это все, о чем ты тогда думал? Ларри. Дорогая моя Нора, о чем же еще было здесь думать? Разве только иной
раз на закате случалось, что впадешь в сентиментальное настроение, ну,
тогда начинаешь называть Ирландию - Эрин и воображать, будто тебя
обступают тени прошлого и прочее тому подобное. (Насвистывает: "Помни,
зеленый Эрин".) Нора. Ты получил мое письмо, что я тебе послала в прошлом феврале? Ларри. Получил. И, честное слово, я все собирался ответить. Но ни минуты не
было свободной; и я знал, что ты не обидишься. Видишь, я всегда боюсь,
что, если я стану писать о своих делах, о которых ты ничего не знаешь,
и о людях, которых ты никогда не видала, тебе будет скучно. А больше о
чем же мне писать? Я начинал письмо, а потом рвал его. Дело все в том,
Нора, что у нас - как бы мы ни были друг к другу привязаны - в
сущности, очень мало общего, то есть такого, о чем можно писать в
письме; поэтому переписка иной раз превращается в тяжелый труд. Нора. Трудно мне было что-нибудь знать о тебе и о твоих делах, раз ты мне
ничего не рассказывал. Ларри (раздраженно). Нора, мужчина не может описывать каждый свой день; он
слишком устает от того, что его прожил. Нора. Я тебя не виню. Ларри (смотрит на нее с участием). Ты как будто неважно себя чувствуешь?
(Подходя ближе, нежно и заботливо.) У тебя случайно нет невралгии? Нора. Нет. Ларри (успокоенный). А у меня бывает, когда немного раскисну. (Рассеянно,
опять принимаясь бродить по комнате.) Да, так-то. (Смотрит через
открытую дверь на ирландский пейзаж и, сам того не замечая, начинает с
большим выражением напевать арию из оффенбаховского "Виттингтона".)
Пусть вечно здесь сияет лето
И лист не падает с ветвей,
Нет лучше Англии на свете...
О ветер северных морей!
Нора, слушая его пенье, вначале настраивается на
сентиментальный лад; но чувства, выраженные в последних