грубиянством и сквернословием найдете успешное применение в роли
надсмотрщика над вашими белыми рабами. А затем (тихо и горько), когда
этот мирный, заброшенный край обратится в кипящий котел, где мы все
будем выбиваться из сил, добывая для вас деньги, а на ваших
политехнических курсах нас будут обучать, как это делать с наибольшим
успехом, а ваша библиотека затуманит мозги тем, кого пощадят ваши
винокуренные заводы, а наша Круглая башня будет реставрирована и
пускать в нее станут по билетам ценою в шесть пенсов и устроят при ней
буфет и парочку аттракционов для развлечения посетителей, тогда, без
сомнения, ваши английские и американские акционеры весьма успешно
растратят деньги, которые мы для них добудем, на травлю лисиц и охоту
за фазанами, на операции рака и аппендицита, на чревоугодие и карточную
игру; а то, что у них останется, вы употребите на создание новых
земельных синдикатов. Четыре греховных столетия миру грезился этот
вздорный сон об успехе; и конца еще не видно. Но конец придет. Бродбент (серьезно). Это глубоко верно, мистер Киган, глубоко верно. И
изложено с блестящим красноречием. Вы напомнили мне покойного Раскина
великий человек, знаете ли. Я вам сочувствую. Поверьте, я целиком на
вашей стороне. Не смейтесь, Ларри; когда-то Шелли был моим любимым
поэтом. Не будем изменять мечтам нашей юности. (Выпускает облако
сигарного дыма, которое уплывает за гребень холма.) Киган. Ну что, мистер Дойл? Чем эти английские сантименты лучше наших
ирландских? Мистер Бродбент проводит жизнь, безуспешно восхищаясь
мыслями великих людей и весьма успешно служа корыстолюбию низких
охотников за наживой. Мы проводим жизнь, успешно издеваясь над ним и
ровно ничего не делая. Кто из нас имеет право судить другого? Бродбент (снова занимает место справа от Кигана). Нельзя ничего не делать. Киган. Да. Когда мы перестаем делать, мы перестаем жить. Так что же нам
делать? Бродбент. Ну то, что под руками. Киган. То есть сооружать площадки для гольфа и строить отели, чтобы привлечь
сотни бездельников в страну, которую работники покидают тысячами,
потому что это голодная страна, невежественная и угнетенная страна? Бродбент. Но, черт побери, бездельники перегоняют деньги из Англии в
Ирландию! Киган. Так же, как наши бездельники в течение стольких поколений перегоняли
деньги из Ирландии в Англию. Что же, спасло это Англию от нищеты и
унижения, худших, чем все, что мы здесь испытали? Когда я впервые
отправился в Англию, сэр, я ненавидел ее. Теперь я ее жалею.
Воображение Бродбента не в силах охватить эту ситуацию:
ирландца, жалеющего Англию; но так как в эту минуту
гневно вмешивается Ларри, Бродбент отказывается от
дальнейших попыток найти достойный ответ и снова
принимается за сигару.
Ларри. Много ей будет пользы от вашей жалости! Киган. В счетных книгах, которые ведутся на небе, мистер Дойл, сердце,
освобожденное от ненависти, значит, быть может, больше, чем земельный
синдикат с участием англизированных ирландцев и гладстонизированных
англичан. Ларри. Ах, на небе! На небе, может быть, и так. Я там никогда не бывал. Вы
мне не скажете, где оно находится? Киган. Могли бы вы сегодня утром сказать, где находится ад? А теперь вы
знаете, что он здесь. Не отчаивайтесь в попытках отыскать небо; оно,
может быть, так же близко от нас. Ларри (иронически). На этой святой земле, как вы ее называете? Киган (со страстным гневом). Да, на этой святой земле, которую такие
ирландцы, как вы, обратили в страну позора. Бродбент (становится между ни ми). Тише, тише! Не начинайте ссориться. Ах вы
ирландцы, ирландцы! Опять как в Баллихули?
Ларри пожимает плечами иронически и вместе раздраженно,
делает несколько шагов вверх по откосу, но тотчас
возвращается и становится по правую руку от Кигана.
(Конфиденциально наклоняется к Кигану.) Держитесь за англичанина,