поехал, хоть на Южный полюс, только не в Роскулен. Бродбент. Как! Вы принадлежите к народу, который славится своим горячим
патриотизмом, которому присуще такое неискоренимое чувство родины, и вы
говорите, что поедете куда угодно, только не в Ирландию! Не
воображайте, что я вам поверю. В глубине сердца... Дойл. Оставьте мое сердце в покое; сердце ирландца - это его воображение - и
только. Из тех миллионов, что покинули Ирландию, многие ли вернулись
назад или хотя бы стремились вернуться? Но что толку с вами говорить!
Для вас три строчки слащавого стишка об ирландском эмигранте, как он
"сидит, тоскуя, у плетня, о Мэри, Мэри", или три часа ирландского
патриотизма в Бермондсейе убедительней, чем все факты, которые лезут
вам в глаза. Да посмотрите вы на меня! Вы знаете, как я всегда брюзжу,
и придираюсь, и все браню, и всех критикую, и никогда ничем не доволен,
и испытываю терпенье моих лучших друзей. Бродбент. Ну что вы, Ларри, не будьте к себе несправедливы. Вы умеете быть
очень милым и любезным с чужими. Дойл. Да, с чужими. Будь я немного пожестче с чужими и поласковей со своими,
как это делают англичане, я, пожалуй, был бы для вас более приятным
компаньоном. Бродбент. Мы и так неплохо ладим. Конечно, вам свойственна меланхоличность
кельтской расы... Дойл (вскакивая с места). О ч-черт!!! Бродбент (лукаво). ...а также привычка употреблять сильные выражения, когда
для этого нет никакой причины. Дойл. Никакой причины! Когда люди начинают говорить о кельтской расе, я
готов весь Лондон сжечь дотла. Эта бессмыслица причинила нам больше
вреда, чем десять биллей об отмене конституционных гарантий. Вы
думаете, необходимо быть кельтом, чтобы испытывать меланхолию в
Роскулене? Бросьте! Основное население в Ирландии было то же самое, что
и в Англии, и смешивалось оно с теми же самыми завоевателями. Бродбент. Отчасти вы правы. Все способные люди в Ирландии - англичане по
происхождению. Меня часто поражал тот замечательный факт, что
единственная партия в парламенте, которая обнаруживает старинный,
истинно английский дух и характер, - это ирландская партия. Ее
независимость, ее непоколебимость, ее протест против дурных
правительств, ее сочувствие угнетенным народам всего мира! Как это
по-английски! Дойл. Не говоря уже о торжественности, с которой они декламируют всякую
старомодную чепуху, сами прекрасно понимая, что она отстала на целое
столетие. Это вот по-английски, если хотите. Бродбент. Нет, Ларри, нет. Вы говорите о современных гибридах, которые
сейчас монополизировали Англию. Лицемеры, очковтиратели, немцы, евреи,
янки, иностранцы, хозяева особняков на Парк-лейн, космополитическая
накипь. Не зовите их англичанами. Их породил не наш добрый старый
остров, а эта проклятая новая империя, и - честное слово! - они ее
достойны; пусть в ней и живут. На здоровье! Дойл (на которого эта тирада не произвела никакого впечатления). Ну? Теперь
вам легче стало? Бродбент (вызывающе). Да, легче. Гораздо легче. Дойл. Милый мой Том, поживете немного в ирландском климате, и вы станете
таким же дураком, как и я. Если всю мою ирландскую кровь перелить в
ваши жилы, это ни на йоту не изменит ни вашего телосложения, ни вашего
характера. Но женитесь вы хоть на самой англичанистой англичанке, а
потом вырастите вашего сына в Роскулене, и характер вашего сына будет
так похож на мой и так не похож на ваш, что все заподозрят меня в том,
что я его отец. (С внезапной тоской.) Роскулен! О господи боже мой,
Роскулен! Тупоумие! Безнадежность! Невежество! Ханжество! Бродбент (трезво). В деревне везде так, Ларри. И у нас то же самое. Дойл (торопливо). Нет, нет! Здесь другой климат. Здесь если жизнь тупа, вы
тоже тупеете - и все в порядке. (Говорит страстно и словно во сне.) Но
как чувствам притупиться в этом мягком, влажном воздухе, на этих белых,
упругих под ногой дорогах, у этих темных трясин и седых от тумана
камышей, на каменистых склонах, розовых от вереска! Нигде нет таких
красок в небе, таких манящих далей, такой печали по вечерам. И грезы,
грезы! Сжигающие сердце, мучительные, ничем не утолимые грезы, грезы!