– Ты еще мала, чтобы знать это.
– Я хочу знать именно сейчас! У вас всегда лица становятся какие-то надутые, а слова искусственные, когда вы говорите о моем отце. Думаешь, я этого не замечаю? Давно заметила. А теперь хочу наконец знать, что с ним случилось.
– Может быть, – произнесла уже наполовину убежденная Хельга, – действительно было бы лучше все тебе рассказать. Чтобы ты когда-нибудь начала смотреть на вещи реально.
– Ну, говори же! – настаивала Даниэла.
– Он покончил с собой. Даниэла на миг потеряла дар речи.
– Что? – прохрипела она потом.
– Так оно и было, – подтвердила Хельга.
– Ты совершенно уверена?
– Да. – С жестокостью, которой потом сама устыдилась, она добавила: – Таблетками снотворного. В одном Кёльнском отеле. Твоей матери пришлось его опознавать.
– А почему? Почему он это сделал?
– Потому что вынужден был признать свою никчемность.
– Нет, – решительно заявила Даниэла, – нет, в это я не верю.
– Тем, что не хочешь признавать факты, их не изменишь. Это нечто такое, что тебе еще предстоит понять, дорогая.
– Ты лжешь! – закричала Даниэла вне себя. Хельге пришлось сдерживаться, чтобы не ударить ее по пылающему лицу.
– Спроси свою мать!
– Так я и сделаю! – Даниэла хотела броситься вон из комнаты.
Хельга задержала ее.
– Ходить на почту нет необходимости. Можешь звонить отсюда. Я слушать не буду.
Даниэла заколебалась.
– Можешь слушать, мне все равно.
– Тогда звони!
Руки Даниэлы дрожали, когда она набирала номер телефона в Бланкенэзе. Она долго слушала гудки, но трубку так никто и не взял.
– Сегодня же понедельник, – вспомнила она. – Мама в журнале.
Она нажала на рычаг и набрала номер «Либерты».
– Может, подождешь до вечера? – спросила Хельга, которой вдруг захотелось выиграть время.
Даниэла покачала головой.
– Я хочу говорить с мамой, – заявила она, когда на другом конце провода отозвалась от имени редакции госпожа Фельберт. – Я прошу госпожу Катрин Лессинг.
Заседание как раз закончилось, но Эрнст Клаазен, госпожа Ригер, Зерена Кипп, Ильза Мёбиус и Катрин еще сидели все вместе в конференц-зале, болтая о личных делах, стремясь расслабиться после заседания, на котором, как обычно, было много ожесточенных споров.
Фельберт переключила связь на конференц-зал, и там зазвонил телефон. Эрнст Клаазен снял трубку, послушал и передал ее Катрин.
– Это тебя.
Катрин услышала взволнованные вопросы дочери.
– Нет, – ответила она, – твой отец не был ничтожеством, конечно, нет. Ему не повезло. Возникла отчаянная ситуация. Совпало много роковых обстоятельств. Я неправильно себя вела, многое понимала ложно. Все мы совершили ошибки. Поверь, что он был достойным человеком, а я любила его всем сердцем.
– А бабушка его ненавидела. – Это она так говорит?
В зале заметили, что разговор сугубо личный и тактично удалились. Остался только Эрнст Клаазен.
– Мамуля, – вырвалось у Даниэлы, – я больше не хочу у нее оставаться. Можно переехать к тебе?
– Конечно, Данни. Я только и жду тебя.
– Поговори, пожалуйста, с бабушкой.
Хельга взяла трубку.
– Да?
– Полагаю, ты знаешь, о чем идет речь, – сказала Катрин.
– Я отправлю к тебе дочь завтра же утром, на поезде. У нее будет кое-какой багаж.
– Все вдруг стало так просто?
– Но, пожалуйста, объясни ей, что вернуться ко мне она уже не сможет. Никогда.
– А что ты собираешься теперь делать, мама?
– Обо мне не беспокойся. Прежде всего, поеду в путешествие по всему свету. Буду наслаждаться свободой. Даже не понимаю, с чего это я пожертвовала вам столько лет жизни.
– Ты позвонишь мне, как только будет известен номер поезда?
– Да, конечно.
Обе положили трубки одновременно.
– Как все это неожиданно, – заметил Эрнст Клаазен с затаенной улыбкой.