Руки не сходились на раздутом брюхе, на пальцах еле видны были кольца они заплыли жиром, белые и неживые, словно у мертворожденного младенца. От выставленной вперед, затянутой в камчатную ткань и белый бархат ноги, подбитой, как и трон, подушечками из конского волоса и торчащей вперед, словно исполинская карикатура на мужской член, шел отвратительный сладковатый запах, который проник в залу вместе с королем, даже раньше: запах смерти.
Мой отец, король.
"Вы найдете в нем перемены, будьте к этому готовы".
Я слышала предупреждение королевы. Теперь я поняла, что пропустила его мимо ушей.
Носильщики, не дрогнув, вынесли сооружение на середину залы и, поднатужившись, водрузили на помост под королевским балдахином, убрали дубовые рукояти и вышли. Сперва Эдуард, затем Мария приблизились к трону и засвидетельствовали свое почтение. Что скажет Елизавета?
Осторожнее! Осторожнее! Еще раз - осторожнее!
И все же убранство его отличалось всегдашней пышностью. Борода присыпана шафраном, дабы напоминать о днях, когда она отливала собственной золотистой рыжиной, волосы аккуратно подстрижены и расчесаны. На голове - изящный бархатный берет его излюбленного покроя с черной, обрамляющей лицо каймой, с вышивкой золотом и жемчугом и с ниспадающим к уху белым пером. Рыжая мантия оторочена лисьим мехом, под ним изумрудный камзол с буфами, затканный золотом, простеганный и разрезанный так, что на ткани не осталось ни одного живого места.
И над всем этим царит знаменитый, знакомый гульфик. Еще более объемный, чем прежде, дабы не отстать в пропорциях от мощного торса и ляжек, он выпирал и торчал, круглился и пламенел, словно хвалясь органом размножения, достойным великана, а не только что короля. Горячий и злой, в огненного цвета великолепии, он похвалялся своей живучестью, демонстрируя неугасимую мужскую силу, которая не изменит и не подведет. Но ведь он бессилен сделать ребенка моей дорогой Екатерине - если верить ее словам, она с равным успехом может понести от украшенного цветами и лентами майского шеста <На первое мая в Англии украшают столб - "майское дерево", вокруг которого устраивают танцы.>. В этой мужской похвальбе не больше правды, чем в россказнях тщеславного юнца или бахвальстве одряхлевшего вояки. Пустая мошна, из которой исходят лишь пустые посулы!
- Леди Елизавета!
Мой церемониймейстер подталкивал меня вперед. Я упала на колени. Рядом с королем на помосте стояли теперь Эдуард и Мария, справа и сзади - королева и ее дамы, вошедшие вслед за королевскими носилкам. Под носом у меня появилась огромная белая рука, пальцы раздувшиеся, словно от водянки, холодные от множества алмазов и сапфиров. Я поцеловала их такими же холодными губами, на сердце у меня было еще холоднее.
Как он до такого дошел?
Теперь он потянулся ко мне, поднял, привлек к себе.
- Ну, поцелуй меня, детка, обними отца! - приказал он.
Вблизи смрад был невыносим. Даже голос звучал по-стариковски - хриплый, дребезжащий. Я, давясь от тошноты, наклонилась погладить его щеку. А Екатерина вынуждена принимать его на ложе.., допускать до себя.., даже соединяться плотью...
Меня мысленно передернуло. А разве у нее есть выбор? Она обещала - я сама слышала - "любить, чтить и повиноваться.., в болезни и во здравии..."
"Это - женская доля, - думала я, - это расплата за наш пол".
- Ну? Ну, мистрис Елизавета? - Свинячьи глазки буравили меня насквозь. Как вам живется?
Десять лет муштры у Кэт, усугубленные новым, обостренным инстинктом, пришли мне на выручку.
- Тем лучше, сэр, что я вижу вашу милость в силе и здравии, образцом не только короля, но и мужа!
Он фыркнул от удовольствия, как боров под дождем.
- Славно сказано, девица! Давай, становись рядом со мной! - Потом поднял голову и рявкнул столпившимся вокруг придворным:
- Слушайте, милорды!
По его приказу я заново повторила свои слова. Снизу вновь донеслось довольное урчание.
- Слушайте! И судите сами, впрямь ли эта девица - дочь своего отца по речистости и сообразительности, или нет!
В полушаге от меня Мария напряглась - не знаю, от услышанного или оттого, что все мы в этот миг увидели. Сквозь толчею нарядно разодетых кавалеров и дам, мимо лордов Гертфорда и Сеймура, мимо Серрея и Норфолка, Ризли, сэра Паджета и его противного племянника, мимо Дадли и епископа Винчестерского пробирались три или четыре худые, бедно одетые женщины, судя по платью в строгом протестантском вкусе - горожанки. Первая несла в руке свиток.
- Пощады, государь! - вскричали они и разом упали ниц на тростник перед троном. - Пощады вашей верноподданной и христианке Анне Эскью, приговоренной к казни за ересь!
- Что? Что такое?
Генрих наклонился вперед, скалясь, как гончая.
Ризли кинулся в бой.
- Глупые бабы, никчемные простолюдинки, Ваше Величество! - произнес он, вырвал у женщины петицию и жестом подозвал начальника стражи. - Прогоните их!
- Минуточку, лорд-канцлер! Как вам известно, наш закон оставляет за самым ничтожным из подданных право обратиться к государю с прошением.
Неожиданное вмешательство Екатерины, ее звонкий и твердый голос остановили и Ризли, и начальника стражи. Королева наклонилась к женщинам, ее дамы - леди Герберт, Гертфорд, Денни и Тиррит сочувственно столпились рядом.
- Говорите, почтенная женщина. Король слушает.
Сначала первая, за ней остальные заговорили по очереди.
- Государь, Анна Эскью - женщина без лукавства, она не заслуживает сожжения!
- Своими речами и проповедями она многих бедняков научила великой любви к Богу! От рождения она чужда всякого греха и всякого подозрения.
- Она любит нашего Господа Иисуса Христа, Его Отца и Святого Духа, как все добрые христианки.
- Она много пострадала, на дыбе ей вывернули суставы, она не может ни стоять, ни ходить - она довольно наказана!
- Мы просим только снисхождения к ней и пощады, пощады, пощады!
Никто не шевельнулся. В зале воцарилась тишина, как в церкви во время молитвы.
Король на троне подался вперед и издал глухое ворчание, похожее на далекие грозовые раскаты. Когда он заговорил, его громовой голос и звучащая в нем страсть всколыхнули весь приемный покой:
- А разве не она отрицает, что за обедней мы вкушаем Плоть и Кровь Нашего Господа Иисуса Христа?! Она не верит, что хлеб пресуществляется, и вино пресуществляется чудом Господним в истинные Плоть и Кровь! Согласна ли она отречься от своего заблуждения? Что она говорит, да или нет?
Женщины обменялись молниеносными взглядами - в них было полное единение, беззвучная литания обреченных. Наконец первая заговорила, вскинув голову с гордостью человека, который знает, что его дело проиграно.
- Она велела, если до этого дойдет, сказать вам, государь, такие слова: "Я не отрекусь от своего Творца".
- Послушайте эту еретичку! - взревел король. - Она сама свидетельствует против себя! - Он хлопнул в ладоши, обращаясь к Ризли. - Никакой пощады! Никакой пощады еретичке! В огонь ее!
- Государь! - И снова вмешательство Екатерины застало весь двор врасплох. - Государь, дозвольте и мне возвысить свой голос в защиту несчастной женщины. Видит Бог, ошибки ее и заблуждения велики, но душу ее еще можно избавить от вечных мук, надо только изыскать способ.
Король внимательно слушал. Я закрыла глаза и молилась исступленно, как никогда: "Только бы ее слова пришлись ему по душе!"
За спинами у женщин Ризли отвратительно дрожал, словно борзая на привязи. По суровому лицу и горящим глазам Марии я видела, что она возносит противоположную мольбу:
"В огонь их всех! Пусть да погибнут еретики от лица правоверных! Мы скопом погоним их с этой земли, пожжем огнем, низвергнем тела их в море!"