- Сейчас, сэр!
Блеснул фонарь, вырвав из темноты три лица, четко очерченных в свете дрожащего фитиля. Дальше неясно вырисовывалась толпа слуг: можно было угадать ливреи, остальное терялось во мраке. Всех троих я нередко встречала при дворе - это были юный Уайет, обычно очень бледный, а сейчас раскрасневшийся, еще смеющийся после шуточной потасовки с широкоплечим, мужественным рыцарем по имени Пикеринг, а между ними молчаливый, отрешенный, с потемневшим, будто от скрытой тоски ангельским лицом...
Кому ж это быть, как не лорду Серрею? Фонарь, высветивший их лица, озарил и мое. После всего, что мне пришлось в себе обуздать за прошедшее с ухода Сесила время, сделать бесстрастное лицо оказалось сущим пустяком.
- Милорды.
Пикеринг поклонился, как-то странно сверкнув глазами.
- Вы поздно прогуливаетесь, леди Елизавета.
- Как и вы, сэр.
Уайет хохотнул и взмахнул шляпой.
- Но мы веселились, мадам, а вы прогуливаетесь в одиночестве.
Я не удержалась и взглянула на Серрея.
- Милорд Серрей выглядит сегодня отнюдь не веселым.
Уайет расхохотался и пьяно вытаращился на Серрея.
- Мадам, он почитает себя оскорбленным. Старая сводня до нашего прихода отправила его любезную потаскушку с другим. На обратном пути он только и вымолвил: "Не ждал, что они посмеют так оскорбить принца".
- Молчи, болван, пока тебе кишки не выпустили!
С этими словами милорд потянулся к эфесу шпаги. Никогда я не видела его в таком гневе.
- Том, придержи язык. - Пикеринг грубо хлопнул Уайета по плечу, словно лев, утихомиривающий расходившегося львенка. Потом поклонился, в глазах его блеснула настороженность. - Простите его, мадам, он немного перебрал на нашей дружеской пирушке, и, поверьте, леди, не в притоне греха, не среди непотребных женщин, а в таверне, где милорда знают и чтут. Милорд, - кивнул он в сторону Серрея, который по-прежнему стоял, угрожающий, напряженный, как струна, милорд озабочен важными государственными делами...
- Которыми отнюдь не следует тревожить принцессу, Пикеринг.
Серрей выступил в освещенный фонарем круг. Глаза его сейчас были агатовыми - не янтарными, не цвета выдержанного хереса; его густые кудри лучились в дрожащем свете, его улыбка притягивала меня, манила в заколдованный круг, как адамант притягивает железо.
Я дрожала, но не от холода. В голове зловеще звучало:
Дьявол в Воздвиженье адский свой пляс,
Люди болтают, танцует среди нас.
Воздвиженье в середине сентября. Сейчас. Сегодня.
- Куда вы направляетесь, миледи? Дозволите вас проводить? Разрешите, и нам не понадобятся фонари: ваша красота озарит путь.
Он снова стал безупречным придворным, готовым расточать то колкости, то комплименты. Мы двинулись ко дворцу, мой лорд рядом со мной, Уайет и Пикеринг в арьергарде. Пикеринг по-прежнему был начеку, перегруженный винными парами Уайет сник, словно наказанный ребенок.
Лишь раз по дороге мой лорд приподнял маску придворного острослова - у самых дверей дворца королевы, в тихом укромном дворике. Его спутники остановились чуть поодаль, все наши слуги - еще дальше. Нагретый дневным жаром воздух висел неподвижно, во дворе не ощущалось и малейшего дуновения.
Над дворцовыми башенками плыла полная сентябрьская луна, круглая, теплая и золотистая, казалось, протяни руку - и зажмешь ее в кулаке. Он глянул себе под ноги, нахмурился, отвел взгляд. Потом поднял голову, принюхался, словно венценосный олень перед прыжком. Он был так близко, что я различала каждый прихотливый завиток на его шитом серебром камзоле, улавливала тонкое благоухание ароматического шарика у него на груди. Помимо воли я склонилась к нему, мечтая об одном - прильнуть к нему всем телом, укрыться в темном, теплом пространстве его плаща. Он вздрогнул, схватил меня за руку и тоже склонился ко мне, обхватил, придерживая, мой трепещущий стан.
- Миледи? - Его голос звучал очень тихо.
Все смотрели на нас. Я знала, что означают эти взгляды - для него, но гораздо, гораздо хуже - для меня. Однако его рука сжимала мою ладонь, она была такая сильная, он сам был так близко - мощный, стройный, желанный...
По телу пробежала дрожь, я ее переборола. Мне нельзя на него смотреть. Один взгляд - и падут последние покровы, я предстану перед ним во всей своей душевной наготе. Тогда я буду в его власти, а значит - погибну.
Далеко в лесу вскрикнула сова - печально, скорбно. Мне вспомнилась греческая девушка, которая отвергла влюбленного бога и была превращена в сову, чтобы холодными, бесплодными ночами вечно оплакивать свою постылую девственность.
Воздух был бархатный, роковое благоухание усыпило мою осторожность. Я подняла лицо. Его глаза горели, они жгли насквозь, они входили в меня, брали меня, познавали. Голова у меня кружилась. Ноги подкашивались.
- Прощайте, милорд, - прошептала я застывшими губами. - Добрый путь вам.., прощайте.
Полуобморочный реверанс - ноги так и подогнулись сами, только бы не упасть...
Он яростно стиснул мою руку и не ослабил хватку, даже когда помог мне выпрямиться.
- Нет, мадам, - сказал он нежно, снова склоняясь ко мне для последних слов расставания, - не говорите мне "прощай". Мы еще увидимся: теперь вы сами понимаете, что это необходимо.
Необходимо...
Необходимо...
Купидон, мстя за свою слепоту, ослепляет влюбленных.
Слепая...
Слепая...
Слепая...
Глава 14
Я Другу сердце отдала,
Он мне свое - мы квиты.
Как легко любится впервые, когда чувство довольствуется немногим: воспоминанием о взгляде, тенью вздоха. "Мы еще увидимся, - сказал он, - теперь вы сами понимаете, что это необходимо". Пошла бы я замуж за лорда Серрея, спросила меня Кэт, когда-то давным-давно.
Пошла бы...
Пойду...
Иду...
Теперь оставалось лишь ждать, как повернутся события, а тем долгим теплым сентябрем они разворачивались быстро. Я жила, как юная послушница, монастырская девственница, которая принесла обеты и ждет, когда ее призовут к блаженству. Дни проходили, согретые золотым солнцем, напоенные благодатной влагой, пронизанные святостью. Я ничего не просила, ничего не ждала. Довольно и того, что он меня заметил.