И он, сам того не ведая, подарил мне гораздо больше. Его любовь спасла меня от себя самой и от всех моих недавних терзаний. Отец, моя бедная мать, даже то, что я узнала про Марию и Анну, горячечные, постыдные мысли об их плотских грехах - мысли о нем обратили этих демонов в бегство и подарили мне часы просветленной радости.
Я всегда с восторгом ехала ко двору и неохотно уезжала. Теперь же я мечтала об одиночестве, мечтала вернуться в надежные объятия Хэтфилда и тихо грезить о счастье. Однако судьба заготовила еще одну сцену для финального акта, и я, словно послушная актриса, играла отведенную мне роль.
Я играла ее в одиночку. Я не могла открыться Кэт: как сказать ей о своей капитуляции перед врагом? С единственной, кому я доверяла при дворе, мы оказались разлучены: после чудесного избавления королевы мы с ней ни разу не виделись с глазу на глаз. Она неотлучно находилась при короле и, как бы в благодарность, превратила дарованную ей жизнь в постоянное добровольное служение.
Марию я тоже почти не видела: она никогда не посещала наши обедни и вечерни. "Старая гвардия" по-прежнему окружала ее, возглавляемая Норфолком да и моим милым Серреем. Ее старый дружок - епископ Винчестерский - тоже держался поблизости, смотрел на всех коршуном и выставлял вперед жирные кулачищи, словно собирался влепить кому-то затрещину.
И затрещину-таки влепили - только ему самому. Как-то в полдень меня отыскал Робин - с белым как мел лицом, но с гордо выпрямленной спиной. Его отцу велено в течение часа покинуть двор.
- Покинуть двор? За что?
- Он ударил Гардинера... Его преосвященство епископа Винчестерского - и поделом мерзавцу! - прямо по лицу!
- За что?
- Они поспорили, миледи, поспорили в совете.
- Из-за чего возник спор?
- Из-за того, что мой отец - правая рука лорда Гертфорда, а епископ стоит за Норфолка и "старую гвардию"!
Похоже, больше выспрашивать было особенно нечего. Но не станет ли Норфолк и его партия сильнее теперь, когда в совете не будет отца Робина? Этого сам Робин сказать не мог. Они ускакали, и я плакала, прощаясь с товарищем детских игр; ни он, ни я не знали, когда свидимся вновь.
В тот же день последовал долгожданный зов. "Прибыл королевский посланец, ликующе возвестила Кэт, входя в комнату, где мы с Гриндалом заканчивали утренние занятия. - Вас приглашают сегодня вечером отужинать с королем и королевой в личных покоях короля".
Неужели мой лорд поговорил с королем? Что скажет отец? Моя жизнь, мои чаяния в его руках.., однако если я сумею угодить королю, все может выйти по-моему.
Ужин с королем! В тот вечер я вышла из своей комнаты, разряженная, как на смотрины, в оранжево-красно-коричневом платье, расшитом розами Тюдоров. Это был настоящий розарий: цветы и листья украшали робу, выглядывали в прорезях юбки и рукавов. Королевская тема продолжалась в рубинах, которые шли по вороту и рукаву, в нитях рубинов и жемчуга, опоясывающих талию и спускающихся к подолу юбки. Огромный самоцвет на груди и головной убор в виде короны возвещали, что я принцесса с головы до кончиков расшитых розами бархатных туфелек, принцесса Тюдор sans peur et sans reproche! <Без страха и упрека (фр.).>.
Мысль о платье, которое польстило бы королю, пришла мне в первый же вечер при дворе. Если Мария наряжается пышно, я тоже наряжусь по-королевски! А Парри вложила в работу все умение свое и своих мастериц, хоть и боялась расходов, а особенно - недовольства своего брата-казначея, который, к счастью, остался в Хэтфилде.
Да, мне и впрямь следовало украсить себя снаружи, ибо внутреннее мое состояние не поддавалось никаким словам. "Это король, твой повелитель, твой земной Бог, - день за днем внушал разум, - все видящий, все знающий и всем, повелевающий. Разве может он ошибаться?"
"0н человек, - ночь за ночью вопили мои чувства, - и великий грешник тиран и убийца, распутник и лицемер, гроб поваленный, отец коварства и сын лжи!"
Оба голоса по-змеиному шипели в голове, когда я проходила смолкшим, погруженным во мрак дворцом. Где ты, любовь моя, когда я больше всего нуждаюсь в тепле хрупких грез и надежд? Дрожа, я шла по королевским покоям, мимо тяжеловооруженных стражников, через внешние комнаты, мимо личной охраны, через аванзалу... Придворные, слуги, стражники расступались перед нами, и вот мы наконец в предпоследнем покое.
- Сюда, мадам.
- Ваше Величество! Леди Елизавета! Черная, обшитая дубом дверь захлопнулась за мною, отрезав от Кэт и Эшли, от гордо улыбающейся Парри, от всех, кто меня любит и поддерживает. В комнате висело приторное зловоние ароматические духи не заглушали запаха гноя и крови. Обмирая со страху, потупив глаза, я переступила порог.
- Иди сюда, детка, - позвал зычный голос, которого я так страшилась.
Я медленно подняла голову. Отец развалился на обитом подушками кресле, у ног его примостилась на скамеечке Екатерина, рядом - наряженный маленьким щеголем Эдуард. При моем появлении лицо мальчика просветлело. Он вскочил, глаза его лучились нежностью.
- Сэр, вы разрешите, я распоряжусь, чтобы сестрице принесли стул?
Раскатистый фыркающий смех.
- Извольте, сэр принц!
Один из королевских кавалеров отделился от тени за дверью - это был сэр Энтони Денни, я знала его по королевским приемам - и усадил меня перед королем, рядом с Эдуардом. Я продрогла от вечернего холода и тем сильнее ощутила жар, идущий от огромного, во всю стену, камина, где пылали дубовые дрова в человеческий рост. Две другие стены, от пола до лепного потолка, занимали шпалеры, где в озаренных канделябрами чащах или на зеленых полянах, как живые, резвились Диана и Актеон, Цинтия и Эндимион, влюбленные томились от любви, охотники настигали жертву.
Комната была большая и низкая, залитая колеблющимся светом. Однако, казалось, король занимает ее всю, раздается вширь до самых углов. Он снял узорчатый, украшенный перьями берет и был сейчас в бархатной, расшитой по переду золотой вязью шапочке. Здесь, в личных покоях, он был не в камзоле, но в просторной мантии цвета морской волны, обшитой золотой венецианской тесьмой и отороченной лисьим мехом. Рейтузы висели мешками на его мощных ногах, больная - раздувшаяся, в несвежих бинтах - покоилась на мягкой скамеечке. Утонувшие в жирных складках глаза шныряли туда-сюда, словно торопливые мыши, мясистое лицо лоснилось от пота. И тем не менее он был воплощением королевской мощи и остался бы им даже в повозке золотаря.
- Выпей вина, Елизавета! - приказал он. - У Кэт для тебя хорошие новости лучше не бывает.
- Не у меня, господин! - В глазах Екатерины промелькнул страх. - Я тут ни при чем, сир, вы сами решили!
Он успокаивающе кивнул.
- Верно, душенька. Хоть ты меня к этому склонила, решил я сам. Так слушайте. Я окаменела.
Что еще? Что на этот раз? Будь начеку! Будь начеку!
- Мы порешили и соизволили...
Огонь жег мне лицо. "Его Величество порешили и соизволили.., чтобы эту женщину казнили".
- ..чтобы тебя отныне именовали "принцесса Елизавета". Что скажешь?
- Сестрица! - Эдуард так и светился. - Теперь ты принцесса, как и я принц! Какая радость, сестрица, какая несказанная радость!
Снова "принцесса"? Означает ли это, что я снова законная дочь? Или просто бастардесса королевской крови, Ее Побочное Высочество, дочь короля? О, Господи! Почему я не чувствую благодарности? Принцесса - это вам, не пустяк, уже лучше полбулки, чем совсем ничего!
Однако на душе моей было горестно.
Почему судьба никогда не одаривает полной мерой?
- Ну, девочка? - Теперь он хмурился, предупреждая, что недоволен. - Что язык проглотила? Говори!
- Благодари отца, сестрица, ну же, за его великую к нам доброту! - В голосе Эдуарда сквозил страх.
- Отвечай королю, Елизавета! - испуганно подхватила королева.
- Ну, если она не хочет...
Угроза была недвусмысленной. Я встала и бросилась к его ногам, обхватила их. Вонь была нестерпимой; у меня мутилось в голове.
- Я потеряла дар речи, милорд, - шептала я. - Ваша милость ко мне неизреченна. Утром и вечером, до скончания дней, я буду благодарить Бога за вашу великую доброту!
- Хорошо сказано, девица!
Белая, как пудинг, рука появилась перед моим носом и похлопала по плечу: вставай, дескать. Эдуард и королева облегченно вздохнули.
- А Мария? - с детской прямотой осведомился Эдуард. - Она теперь тоже принцесса?