— Писал. Уезжал скоропалительно, неожиданно, отъезд скомкался. Не записал адреса переводчицы Амалии, не спросил фамилии двоюродного брата Пауля в Кобленце, он очень хорошо ко мне отнесся. Кроме отца писать было некому, и его точный адрес не узнал. Написал, как в первый раз: "Бонн, г-ну Курту фон Клуге". Попросил еще раз пригласить, потому что жизнь в Стародубске стала невыносима. Затравили, как когда-то мать в деревне, попрекая незаконнорожденным сыном. Сняли портрет с Доски почета, из цеха перевели, как неблагонадежного, отобрали комнату, ордер оказался не на меня выписан. Переселили в общежитие. Говорю, жить стало невмоготу. Кусал локти, что не остался, когда звали. Ну и написал. Не доходили письма. Знаешь, в какое время жили.
— Интервью твои вспомнили?
— Вспомнили. Особенно "Немецкой волне". В те годы я понятия не имел, что эту радиостанцию, сквозь глушение, слушает вся наша интеллигенция. Что в редакции работают самые заклятые идеологические противники СССР. Как-то к нам с Марикой в ночном клубе подошла русская женщина, представилась редактором и пригласила приехать к ним, познакомиться с интересными людьми — земляками, работой радиостанции. Я, помня наставления отца, пытался вежливо отказаться, но Марика настояла. Ей было интересно побывать на радиостанции, где работали известные в прошлом советские артисты и писатели, о которых слышала от русских друзей в Ленинграде. Сама желала познакомиться.
Вспомнили интервью Би — Би — Си и поездку в Лондон без разрешения. Потаскали по кабинетам, пока не убедились, что не завербован. Помытарился год в общаге, пока не подвернулся случай завербоваться на завод в Ленинград.
— Из Ленинграда не писал?
— Написал и отсюда. Мы с тобой тогда только начали встречаться. В этот раз получил ответ. Отец умер, просили не тревожить семью Клуге.
— Проделки твоего дядюшки, уверена!.. Что если подать в суд? Высудим что-нибудь из наследства.
— Соображаешь, что говоришь? В тяжелые времена не взял ничего у них, а теперь, когда у нас всё есть… С детства привык рассчитывать на себя.
— Что у нас есть? Твоя кандидатская, ничего не прибавившая? Двухкомнатная квартира и машина, на ремонт которой постоянно не хватает денег? Мне надеть нечего, ты раздет… Приедет эта Марика, все бросишь, побежишь?
— Не побегу, а приедет — встретимся обязательно.
— Не пущу! Неспроста вспомнила. — Всеволод обнял жену. — Ну, чего ты раскипятилась! Люблю я тебя одну, ты же знаешь.
***
Прошли неделя, вторая, третья, Марика больше не напоминала о себе, и Сева, с нетерпением ждавший её, успокоился, реже тревожили мысли о сложностях предстоящей встречи, новыми объяснениями с женой.
И Лена много размышляла, анализировала рассказ мужа, о страницах жизни, которые долго скрывал. Несмотря на все старания представить Марику просто знакомой, женское сердце подсказывало: она была больше чем знакомая и переводчица, но примирилась с мыслью, что приедет женщина из его молодости. "Вместе пойдем на встречу. Пригласим к себе. Захочет — пусть даже остановится у нас", — размышляла Елена. Она ни на минуту не забывала о предстоящем испытании.
Всеволод, несмотря на занятость и, не желая признаться себе, вздрагивал от каждого телефонного звонка в институте и дома. Кроме Никиты днем дома никого. Елена возвращается с работы за полчаса до него. Если приедет Марика, Никита позвонит, даст его рабочий телефон.
***
Марика прилетела ночью, и, получив номер в отеле, сразу же позвонила, несмотря на глубокую ночь. Домашний номер телефона знала. Севе повезло, сам поднял трубку, когда раздался её звонок. Сцены ревности удалось избежать. Лена не проснулась и не видела, как волновался, узнав голос Марики. Он схватил аппарат, на цыпочках вышел из спальни, закрыл дверь, и тогда только смог спросить, откуда звонит.
— Как нашла меня, телефон?
— Захотела увидеть. Так сильно, что дальше терпеть стало невмочь. Связалась с нашими корреспондентами в Москве, напомнила твою историю, они и нашли, сообщили адрес. Рада за тебя, сделал карьеру, исполнил детскую мечту.
— Одна приехала?
— С кем еще? Соскучилась, не представляешь как! Сколько раз писала, а в ответ молчание. Почему не отвечал?
— Не получал я твоих писем. — Объяснил, что жена спит, не может громко и долго говорить, обещал встретиться, и обо всем поговорить.
— Сейчас не можешь приехать? — Марика не хотела ничего понимать, грозилась сама сейчас приехать. С трудом Всеволоду удалось уговорить подождать, пока приедет в гостиницу.
***
Пушка в Петропавловке отметила полдень, когда Всеволод подъехал к гостинице. Его долго не хотели впускать. Вначале швейцар — слишком затрапезный вид был у него, не соответствующий классу гостиницы. Затем пришлось выяснять отношения с дежурным милиционером, прежде чем поднялся к Марике.
Постучал, дверь приоткрылась, и она бросилась ему на шею. Обнявшись, они долго молча стояли, не находя слов. Марика всплакнула. Два с лишним десятилетия разделяли влюбленных. У каждого за плечами своя прожитая жизнь. А встретились, словно и не было долгих лет разлуки, каждый видел другого глазами последнего свидания. Марика была все такой же очаровательной и милой. Прошедшие годы мало изменили её. Сева тоже выглядел великолепно, стал уверенней, мужественнее.
— Пришел!
Встретила его в ночном пеньюаре, но была причесана и накрашена. Снова, как когда-то, Всеволод потерял дар речи и не сразу заговорил.
— Спала, разбудил?
— Как могла спать — тебя ждала, не вставала. Раздевайся!
Стоял теплый июль, как тогда, когда они познакомились. Он был в одной рубашке и, услышав "раздевайся", опешил. Что имеет ввиду?
— Снимай всё!
Всеволод успел забыть ее причуды, а она властно принялась раздевать его. Держалась, будто расстались если не сегодня утром, то вчера. Словно не разделяли столько лет скромного гомо советик из глухой провинции, попавшего на миг в свободное западное общество потребления, и сегодняшнего преуспевающего столичного ученого. Присмотревшись, Всеволод заметил, годы все-таки не пощадили Марику, она постарела. Правда, будучи на восемь лет старше Лены, выглядела моложе. Как и раньше, непредсказуема.
— Не бойся! СПИДа нету. Умираю, хочу тебя! Столько лет мечтала!
Всеволод пытался бороться с собой, что-то говорил про жену, напомнил о муже, но, попав под чары когда-то любимой женщины, не устоял, сдался перед нахлынувшими чувствами. Время не излечило. Разум потерял над ним власть, он прижался к Марике всем своим телом, обвил руки вокруг её шеи, и впился в зовущие губы. Она закинула руки за голову и раскрылась навстречу. Он ласкал ее по-прежнему упругие груди, живот, бедра, спускаясь ртом все ниже. Глаза Марики были безумны, растворяясь в наслаждении, молили, чтобы эти ласки не остановились.
…Они лежали в постели, и, перебивая друг друга, вспоминали лето 1973 — го года.
— Помнишь, ходили в музей Бетховена, потом оказались на митинге и к тебе пристали хулиганы? Ты еще лихо справился с тремя из них. Среди них был Эрнест — младший брат Вильгельма. Он, оказывается, проявил инициативу проучить тебя, чтобы оставил меня. Когда похвастал Вильгельму, как оберегал невесту, брат отругал и рассказал мне.
Всеволод признался, то был не первый инцидент. И раньше, в "Фениксе" угрожали, требовали оставить её.
— И не рассказал мне!
— В силах постоять за себя и любимую.
Марика схватила его и принялась целовать.
— Любимый! Я ничего не забыла!
Сева признался, что благодаря Марике полюбил водные лыжи. Теперь занимается виндсерфингом.
— Когда сажусь за руль, вспоминаю, как учила вождению автомобиля.
— Возвратить бы все! Больше ни с кем не была счастлива, как с тобой!
Всеволод в эти минуты тоже горько жалел, что не остался в Германии, сейчас был уверен, уломал бы Марику оставить жениха и выйти за него.
— Оба совершили ошибку.
— Дело за тобой. Великая Россия рассыпалась, кругом анархия.
— Семья у меня. Сын.